Записки усталого романтика - Михаил Задорнов

Побывав во многих странах за последние годы, я понял четко: единственные, кто нас, русских, безоговорочно любит во всем мире, – это официанты. Ну, еще продавцы в бутиках и крупье в казино. Даже самые чванливые представители мирового сервиса – французы в Ницце – перестали пренебрежительно швырять русскому чашечку кофе на столик. Ставят ее аккуратно и так заискивающе на ломаном русском спрашивают: «Что еще, пожалуйста?» – как будто это не повидавший всех кинозвезд мира официант из Ниццы, а тривиальный чистильщик сапог – турок из Антальи. Обслуживая зажиточных русских, все официанты мира, независимо от национальности, становятся турками. Они все знают, что только русский с банкноты в десять евро может не взять сдачу, даже если выпьет всего лишь стакан минеральной воды, потому что не любит, когда всякая мелочь оттягивает карман, пришитый самими Дольче и Габбаной!

Поскольку свободного пространства в ресторане больше не было, метис поставил столик между сценой и остальными столами. То есть, сев за этот столик, мы должны были у всех, кто заказал места еще в сентябре, вызвать ощущение зуба в носу. Все равно что зрители пришли в театр, заняли места в партере согласно указанным в билетах, а потом кто-то пришел со своим креслом-качалкой, поставил его перед всеми у авансцены и расселся... Однако здесь никто не возмутился. Все понимали – это для русских. Святое!

На острове Лангкави в Андаманском море с небольшой компанией наших в один из райских андаманских вечеров я гулял по пустынному ночному берегу. Вдруг вижу впереди романтическую картину: на самом берегу, почти у шелестящих по песку волн, в окружении каре из зажженных факелов в ночи стоит столик, сервированный на две персоны. За ним сидят двое. Судя по силуэтам, мужчина и женщина. Два малайца-официанта обслуживают их бегом, принося одно за другим блюда из ресторана, который метрах в трехстах от берега.

– Спорим, что это русские? – предложил я своим спутникам.

Но ошибся. Те двое оказались украинцами! Из Донецка. Правда, для официантов все равно были русскими. Потому что малайцы с гораздо большим трудом отличают русских от украинцев, чем мы нанайцев от удэгейцев.

«Голубой огонек» по-масайски

Распухшая от тропического тепла луна масайским фонарем высветила саванну. На порыве теплого тропического ветра прилетел с востока Новый год! Шведский стол под пальмами, баобаб вместо елки и масайский коллектив зажигательных танцев вместо «Голубого огонька». Хотя то, как они «зажигали» на сцене, назвать танцами можно было с такой же натяжкой, как назвать певцами леса дятлов. Масайские девушки, худощавые, как лучины для разжигания камина, под музыку просто подпрыгивали. Подпрыгивали они так высоко, как будто их ноги были слеплены из какого-то особого вида местного каучука. Все казались резиновыми изделиями, завернутыми в ткани цвета цветущих джунглей в период дождей. Подпрыгивали, улыбаясь, радуясь тому, как им высоко, легко и пружинисто взлетается. Чувствовалось, что прыжками, как и оттягиванием мочек, масаи занимаются с детства. А собственно, чем им еще заниматься в масайских деревушках долгими африканскими вечерами?! Телевизоров нет. Только и остается, что прясть, прыгать и оттягивать мочки.

Как же давно я живу!

Я смотрел на этот масайский «Голубой огонек» и думал о том, что мне скоро 60 лет, а много ли встреч Нового года в своей жизни я запомнил?

Помню, мне было лет пять, у нас в доме загорелась елка. Елку папа всегда покупал под потолок! Нас, детишек, это впечатляло. Большая, сверкающая, как будущая счастливая жизнь. Загорелась она от бенгальских огней. Снега искусственного в то время еще не создали. (Наверное, я и впрямь давно живу, если помню время, когда в магазинах не продавали ничего искусственного, даже полиэтиленовых пакетов!) Поэтому у нас, как и у всех, под елкой стоял весьма консервативный по сегодняшним понятиям Дед Мороз с бородой из ваты. Вокруг него мама, как снегом, припорошила пол мелко нарезанными кусочками белой бумаги. Это все и вспыхнуло. Огнетушителей тоже в то время по домам никто не держал. Первый раз в жизни я тогда сильно испугался. До онемения! Испугались все, кроме папы. Папа мгновенно схватил ковер и набросил его на огонь. Потом мы все, чувствуя себя героями, дружно топтали этот ковер, под которым быстро угасал огонь. Позже я понял, что если бы испугался и папа, то неминуемо случился бы пожар. Словно закодированный тем папиным неиспугом, впоследствии я тоже часто успевал среагировать перед тем, как испугаться! И это часто меня выручало!

Еще из детства я почему-то запомнил Новый год, когда заснул и его не встретил. Не очень, конечно, веселый праздник получился, зато запомнился как небанальный.

Остальные встречи Нового года в детстве практически все смешались и соединились в одно расплывшееся воспоминание, словно это был один праздник с салатом, тортом и елкой... Самое приятное, что было в таких встречах Нового года для меня, – мандарины. В магазины в советское время мандарины завозили только перед Новым годом. Щедрый подарок ЦК КПСС с барского плеча холопу-народу. Зато сколько радости они доставляли нам, детям. Я до сих пор, когда чищу мандарин, каждый раз вспоминаю елку и Новый год из детства. Наверное, если бы Советский Союз был открытой страной, нас с сестрой родители свозили бы куда-нибудь – показать, как встречают праздники в других странах. Но наша страна была закрытой. И разнообразие праздников сводилось лишь к незначительному разнообразию гостей. Тосты и блюда оставались одними и теми же. Это мне не нравилось с детства. Дяди и тети вроде умные, старше меня, а все говорили одно и то же. Здоровья, счастья, долгих лет! Я уже тогда не понимал, почему нельзя было придумать что-то интересное, необычное? Я же написал маме в новогодней открытке: «Желаю тебе, чтобы твои дети всегда были счастливыми!» Папа потом эту открытку зачитывал вслух за столом гостям. Все смеялись. Говорили о том, как современные дети небанально мыслят. И снова желали друг другу здоровья, счастья и долгих лет жизни!

Околоколхозные привидения

Первый Новый год, который ярчайшим воспоминанием врезался в мою память, случился в студенческие годы. Я учился тогда в Риге в Политехническом институте. Всей нашей группе показалось очень заманчивым предложение одного из сокурсников по имени Витек встретить Новый год за городом, в полуразрушенном замке. Родители Витька жили в колхозе, неподалеку от замка. Несмотря на то что колхозники в то время были атеистами, они все обходили этот замок стороной. Особенно в Новый год. Согласно легенде, еще в очень Средние века принц из этого замка должен был жениться на принцессе. Свадьбу решили играть в новогоднюю ночь. Однако во время веселья появились крестоносцы и всех, как язычников, изрубили мечами. С тех пор каждый Новый год в двенадцать часов все, кто был на этой свадьбе, собираются в замке и пытаются ее допраздновать. Место считается нехорошим и опасным. Непрошеных гостей привидения принимают за крестоносцев и душат.