Былое — это сон - Аксель Сандемусе

Приходят чужеземцы и требуют от людей, чтобы они сделали то, чего сделать нельзя. В эти годы мы получили ценный урок, который никогда не забудем: есть нечто, на что человек пойти не может. Прежде мы частенько думали, что каждого можно купить, что все дело только в цене. Оказалось, это ложь.

Именно под гнетом немцев мы узнали: люди лучше, чем они думают о себе. Трудно сохранять эту веру, когда сталкиваешься с низостью отдельных людей, но это не может ничего изменить, раз все человечество заявило: стоп! — и ни шагу дальше.

Достаточно вспомнить догму о власти прессы, той всемогущей прессы, которая в нашем обществе определяет все. Нацисты тоже верили в эту догму, но если б она была верна, сегодня в Норвегии все были бы национал-социалистами. Пресса не вольна делать, что ей вздумается. Материалы, сегодня печатающиеся в норвежских газетах, нисколько не хуже и не лучше тех, которые каждое утро отправляют сжигать из корзин любой редакции любой свободной страны, — а ведь мы-то думали, что газеты вольны писать, что хотят, и увлекать за собой народ. Нацисты осуществили давнюю мечту, упрятав журналиста в застенок и опубликовав то, что валялось в его корзине для бумаг, но помогло ли им это сдвинуться с места? Ни на дюйм, хотя в их распоряжении была пресса всей страны. Есть черта, которую преступать не дано. Тот, кто попытается это сделать, разобьет голову о стену.

Наверно, немцы и сами сомневались, что квислинговцы с помощью прессы сумеют добиться своего и будут представлять всю Норвегию. Во время войны немцы не скупились на ордена, и после громких слов по адресу Видкунда Квислинга можно было предположить, что они его так завалят орденами, что их придется возить на тачке. Он не получил ни одной награды.

Когда газеты и радио молчат, никто не знает, что происходит в городе. После начала оккупации другая связь наладилась нескоро. 9 апреля и еще много недель спустя мы ничего не знали о том, что творилось у нас под боком. Рвались бомбы. Англичане минировали море. Мы слышали взрывы. Квислинг по радио ругал тех, кто слишком быстро ездит на автомобилях, — странное занятие для вождя. По ночам город слепили английские ракеты. Мы стояли и наблюдали воздушные бои. Читали объявления о том, что в нас будут стрелять. Газеты сообщали один вздор, радио тоже. Немецкий оркестр гремел перед зданием Стортинга, и тогда еще многие останавливались, чтобы послушать.

Самым гнетущим было чувство, что и живешь-то ты тут из милости, словно нежеланный гость в собственной стране. Непривычно было сидеть в «Уголке» рядом с немецкими солдатами, которые шумно портили воздух, глядя пустыми глазами на странного сотрапезника, не понимающего по-немецки. В парке даже пятидесятилетний мужчина не мог прогуляться, не получив непристойного предложения — уж не знаю, всерьез или нет. Может, таков немецкий юмор? Нескольких человек, которые пытались отбить у немецких солдат одиннадцати-двенадцатилетних девочек, избили и арестовали.

Но мы еще долго, ах, как долго, верили, что, несмотря на свое нацистское воспитание, немцы остались разумными существами. Побежденные, мы ничего не понимали.

Один, другой подняли головы — их арестовали. Народ постарел за это лето.

Но даже под серым, низким небом люди пытались жить, без надежд, без сил, тешась только анекдотами о немцах. Голландия пала. Бельгия пала. Франция пала. Поражение под Дюнкерком, Муссолини, поддерживающий Гитлера, трагедия евреев, кровавые бойни в Польше, отупляющая пропаганда, брат, похороненный на кладбище в Йорстаде, бомбежки английских городов, немецкие почетные кладбища, безымянные могилы норвежских солдат и мыло, которым запасались впрок, пока не ввели карточки.

Это сбивало с толку. Сбивало с толку, потому что летом 1940 года мы еще претендовали на то, чтобы жить собственной жизнью, и потому не давали себе труда задуматься над происходящим. Мы столкнулись с продуктом казармы, бесчувственным солдатом-муравьем, не ведавшим других отношений, кроме солдатских. В мыслях у него был только лейтенант. Высокоразвитое чудовище. Что станет с чудовищем, когда оно потеряет своего лейтенанта, что с ним тогда делать?

Немцы сумели бы добиться многого, если б не мечтали о мировом господстве. Англичанина удовлетворяет одно сознание собственной власти. Немец же никогда не удовлетворится, пока побежденный дрожащими губами не признает его власть.

Немцы могли бы получить все, что им надо. Если бы норвежский народ был выведен из оцепенения более разумной властью, одному богу известно, чем бы тогда все кончилось. Англичане были изгнаны из Норвегии, и, наверно, многие норвежцы думали: пусть, пока война не кончилась, немцы получат свои базы, только б оставили нас в покое.

Если б немцы сказали на это «да», они бы, выиграв войну, преспокойно прибрали Норвегию к рукам. И обошлись бы одной этой ложью, избавив себя от необходимости лгать еще и еще.

В Осло царило мрачное настроение. Благодаря Квислингу и немецкой бездарности. Выпуская газеты для пророков, они, на наше счастье, забыли, что неверные тоже умеют читать. Спасибо, что мы не могли спать по ночам, когда немецкие подразделения орали на улицах: «Wir fahren gegen Engelland». Хорошо, что немцы любят духовую музыку и что квислинговцы послушно шагали за своими господами, неся в зубах кнут, которым эти господа их же и пороли.

Кого бог хочет погубить, он поражает слепотой. Немцы дали нам урок на будущее, показав, как не должен выглядеть мир, и объяснив, что следует опасаться немцев, а не только этого случайного фюрера. Надо помнить, что Гломма останется Гломмой и без того крохотного родничка, из которого будто бы она берет начало. Если хочешь познакомиться поближе с каким-нибудь народным движением, будь то нацизм или любое другое, небесполезно прочесть его программу, его Священное писание. Фюрер, думающий, что он прокладывает новые пути, вскоре оказывается беспомощным и на гребне волны, которая останется волной и без него. Их писания обычно не сбываются. Но на вымпеле должно стоять чье-то имя. Норвежским фюрером был Иоанн Безземельный[47], ему не удалось подняться на гребень волны.

В ночь на 9 апреля мы с Сусанной были вместе. Когда завыли сирены, я подумал о своей фабрике.

Со стороны не понять, что открывается умирающему, это знает лишь бог.

Какие мы были беспомощные… но все-таки жили. Есть события, после которых двое, вместе пережившие их, неминуемо расстаются. После 9 апреля мы с Сусанной уже не могли оставаться вместе, нам следовало понять это. Много связей оборвалось в тот день навсегда.

Второй раз 9 апреля мы с Сусанной пережили в июне, когда Гюннер, неожиданно вернувшись домой, вышвырнул нас на улицу. После того он наделал столько глупостей, что Сусанне было уже нетрудно оставить у себя Гюллан.

Есть вещи, которые человеку хотелось бы забыть, — горькие переживания, которые невозможно облагородить, так же как невозможно облагородить того, с кем они связаны. Старайся не попадать в ситуацию, которая годна только для комедии. Это не проходит безнаказанно. Нельзя допускать, чтобы тебя вышвырнули на улицу вместе с любимой женщиной, чтобы ты услышал, как ей вслед летит гнуснейшая брань, — пусть даже все это правда, пусть даже ты и взял ее именно потому, что это правда.

Если такая сцена происходит в наше время, она годится только для идиотской комедии. В прошлом мы слышали звон мечей и раскаты высоких слов.

Говорят, будто писателю трудно найти что-то новое, что все сюжеты стары и затасканы. Вот, пожалуйста, новый сюжет. Но дело в том, что тот, кто испытал такое на собственной шкуре, должен быть сверхчеловеком, чтобы это изобразить, а кто не испытал, ничего не понимает и пусть благодарит господа бога.

Ты никогда не простишь своей подруге, что ты был виноват перед ней, и — самое парадоксальное — ты никогда не простишь ей, что она ходила с подбитым глазом.

Представь себе мысленно такую ситуацию со своей Эльзой, Гретой или Сусанной и держись подальше от чужой семейной жизни, ибо между твоей супругой и ее мужем всегда будет существовать нечто, чего ты не учтешь в своей счастливой одержимости. Вы всегда будете видеть друг на друге пятна и только с помощью наркотиков сможете отделаться от присутствия третьего в ваши интимнейшие минуты. Вы будете жить в постоянной истерии. Не удивительно, что ваша жизнь обернется комедией или же зазвенят мечи и зазвучат высокие слова:

Граф выхватил меч свой из ножен.Вскричал, хохоча и дрожа:«Прекрасный мой друг, это кто же?..Как это понять, госпожа?..Откуда здесь эта фигура,Что делает в замке моем?..»И чуть не пронзил трубадураОтточенным длинным мечом.

Графиня в сердцах: «Это ж старый,Известный вам, преданный шут,Он ленту просил для гитары,Не пробыл и пары минут…»Граф молвил: «Похоже на правду», —И пристально их оглядел…[48]

Невозможно подробно описать все чувства, возникающие в подобной ситуации, они мгновенно сгорают дотла на костре ревности, гнева, страха и звука ключа, поворачиваемого в замке. То, что нам кажется повторяющимся из раза в раз, — это все внешнее: ключ, поворачиваемый в замке, онемевший и остолбеневший любовник, женщина, которая после жалких попыток бежать пытается объясниться и, стуча зубами, бормочет что-то невнятное о новом банте для гитары своего гостя или о том, что он хотел всего лишь принять ванну. Ее объяснения варьируются мало. Кто-то рассказывал мне, что его жена кричала, будто она и ее любовник просто лежали и ждали звонка от ее подруги, которая должна была пригласить их в кино.