Ловец человеков - Надежда Попова

– Держи изуверова пособника! – послышалось в толпе, и плотная масса людей двинулась вперед одним пестрым потоком.

– Капитан! – сорванно крикнул Курт, сжимая ладонь на ручке тяжелой двери до боли в костяшках и готовясь одним рывком распахнуть ее для двоих; тот не обернулся.

Мейфарт не побежит, понял он вдруг с обреченностью. Он успел бы – до дверей башни было немногим больше, чем до безумствующих людей у ворот, разница была всего в несколько шагов, и он успел бы. Но бежать, повернувшись спиной к противнику, хромая и выжимая последние силы, как заяц, чтобы спастись, – этого капитан себе не позволит…

И все же Курт так и остался стоять снаружи, вцепившись в медное кольцо, до того последнего мгновения, когда стало ясно, что все кончено; лишь увидев, как Мейфарт, пошатываясь, сделал шаг вперед, к толпе, до которой один лишь этот шаг и остался, он отвернулся, рванув дверь на себя, ввалился внутрь и с усилием, едва сладив с дрожащими руками, вдвинул засов. Позади, за дверью, толпа взорвалась криками, и Курт невольно зажмурился, даже не пытаясь вообразить себе причину такой исступленной радости…

– Глупо, Господи, как глупо… – пробормотал он, прижимаясь спиной к старым окованным доскам, ударил в дверь затылком. – Глупо! Позерство, бессмыслица, бред! Зачем?!

Зря рука дрогнула, припомнил он слова дозорного и бессильно долбанул ногой в дверь, ощущая беспредельную злобу на самого себя за свои пафосные разглагольствования этим утром.

– Слюнтяй! – прошипел Курт ожесточенно, с трудом отлипая от двери и заставляя себя двигаться вперед, остатками здравомыслия понимая, что надолго засов не сдержит тех, кто снаружи, и уже слыша приближение голосов и топот подошв по окаменевшей земле. – Надо было прирезать ублюдка… на месте…

В дверь позади него ударило – пока еще несильно, скорее для пробы, или же это просто толпа, не сумев остановиться сразу, разбилась о нее подобно волне. Курт ускорил шаг и за поворотом коридора налетел на двоих стражей – те отскочили от него, схватившись за оружие, и он тоже выхватил меч, отступив. Несколько мгновений все трое стояли неподвижно, глядя друг на друга, и лишь когда дверь сотряс грохот ударов, похожих на перестук копыт по деревянному настилу, оцепенение сорвалось.

– Где капитан? – спросил один из солдат резко; отметив отсутствие «господина» в поименовании главы стражи, Курт выпрямился, пытаясь смотреть на обоих сразу, и ответить постарался ровно:

– Убит. Дозорный поднял решетку.

– А ты где был? – уже не скрывая неприязни, повысил голос солдат, медленно вынимая клинок из ножен; Курт нахмурился, уже не обращая внимания на неуважительное обращение, приподнял меч:

– Ты меня в чем-то обвиняешь?

– Тебя тут в последнее время во многом обвиняют, – пожал плечами второй, обнажая оружие одним резким движением. – Может, и не зря?

– Не надо, – покачал головой Курт, вытягивая левой рукой кинжал. – Я никого не хочу убивать. Если вы просто отойдете с дороги, будем считать, что ничего не было.

Никто из них не ответил, устремившись к нему разом; Курт отступил – ширина коридора дозволяла напасть вдвоем, но не оставляла ему пространства для того, чтобы проскочить мимо них, и он с признательностью помянул ненавистный «мостик», которым истязали курсантов на занятиях оружного боя, когда, «собрав» на гарду оба клинка, первым же выпадом изловчился достать одного из стражей кинжалом в плечо. Стараясь не дать противникам опомниться от неожиданной прыти, по их мнению, неумелого юнца, Курт провернул пальцами корд в обратный хват, жалея о слишком большой для этого гарде, и, пригнувшись под очередным ударом, в лицо, метнулся в сторону, коротким движением пройдясь кромкой лезвия по горлу солдата.

Еще пять минут назад он был убежден, что не обрадуется, вновь услышав этот звук – со свистом рвущейся на волю крови из перерезанных артерий. Но сейчас, помня свою ошибку с дозорным, помня тот торжествующий, по-звериному неистовый вопль толпы, донесшийся из-за двери, где остался Мейфарт, ничего, кроме мрачного удовлетворения, он не испытал…

От падающего тела Курт увернулся, едва не напоровшись на меч в руке второго стража, к его удивлению ничуть не растерявшегося от столь скорой гибели товарища, – кажется, он быстро воспринял как факт то, что с оружием противник обращаться умеет, и теперь действовал в соответствии с этим. Следующий удар – косой, от плеча к бедру – отбить было достаточно легко, выпад был довольно традиционным, к тому же медлительным; не принимая клинка, Курт изогнулся, уклоняясь, и когда оказался позади солдата, спиной к его спине, ударил, не поворачиваясь, кинжалом под ребра. Знакомый хруст прошиваемых лезвием сухожилий и скрип полотна по кости, казалось, прозвучал громче, чем все нарастающий грохот в доски двери, чем доносящиеся со двора крики. На мгновение Курт перестал слышать все, кроме треска двух факелов на стене и этого полузабытого звука, да еще, у самого уха – хриплый вдох. Не видя, он знал, что сейчас глаза солдата широко распахнуты, и он пытается вдохнуть, хватая воздух ртом, но вместо него в легкие льется кровь. Надавив на рукоять, он вогнал корд глубже и вверх, проворачивая, чувствуя, как пальцы заливает горячее, липкое, словно неостывший костяной клей. Рядом прозвучал еще один вдох – уже едва слышный, сиплый, и тело стало оседать вниз, пропарывая мясо и ребра сталью, засевшей в нем, все дальше. Выдернув кинжал, Курт отступил, развернувшись к стражу лицом и сделав шаг назад, от медленно расползающейся лужицы густой, темной крови, ощущая, что этой кровью напиталась кожа куртки на спине, где ее касалась спина умирающего в момент удара и падения.

Он ожидал если не приступа раскаянья, то хоть крохотного укола сожаления – о том, что пришлось вновь забрать чью-то жизнь, однако при взгляде на тело, бьющееся во все затихающих конвульсиях, ничего, кроме прежнего удовлетворения и холодной злости, в душе не пробилось.

Курт отступил еще на шаг, тяжело дыша и понимая, что не запыхался в этой короткой стычке, а просто сквозь все чувства пробивается еще одно, такое же забытое – ощущение подлинности, близости жизни и смерти, которые осязаемо, явственно видятся в момент, когда жизнь эта ставится на кон в драке, и своя, и чужая. Тогда краски окружающего мира становятся ярче, воздух – вкуснее, а дыхание кажется глотками амброзии древних богов…

Неужели снова? Неужели тот, прежний, Курт не умер, а лишь уснул в нем, и теперь, спустя десять лет, проснулся? И так ли уж это плохо?..

Дверь содрогнулась от мощного удара, и он почти отскочил назад, отгоняя несвоевременные размышления над собственной праведностью. После можно будет каяться, сколько душе угодно, мысленно подстегнул он сам себя, наскоро смывая кровь с руки и клинка в бочке под факелом, а чтобы это возможно было сделать, надо для начала попытаться выжить. И уберечь прочих обитателей замка, дабы оснований для покаяния было как можно меньше.