Фантастика, 1978 год - Сборник

Прожив холостяком далеко за полвека, Валентин Марсович, по-моему, никогда и не помышлял о победах на поле женской добродетели. Я думаю, что он был немало озадачен, когда однажды узнал, что его пылко любят. Случилось это в марте 193… года.

В то время Валентин Марсович работал в О-вском райторге.

Учреждение это располагалось тогда в правом крыле деревянного зеленого дома на Подлесной улице. Оно занимало две комнаты в конце коридора. Меньшая из них была треугольной формы. В ней помещался стол Валентина Марсовича, для других же столов там недоставало места. В соседней комнате трудились остальные, служившие в райторге. Среди них была и Кира Евдокимовна Дроздова.

Насколько мне известно, первую страницу ее кратковременного, но неспокойного романа с Валентином Марсовичем открыли мыши. Впоследствии она говорила, что мышей было четверо.

Они умудрились забраться к ней в письменный стол. Открыв ящик стола, она увидела в нем маленькие, неистово мечущиеся серые комочки.

Мышей Кира Евдокимовна всегда отчаянно боялась. Понятно поэтому, что, когда одна из них вдруг прыгнула ей на грудь, она совершенно потерялась. В каком-то трансе вбежала она в соседнюю комнату, обняла Валентина Марсовича и почти лишилась чувств в его объятиях.

Отложив в сторону трубку с дымящейся махоркой, Валентин Марсович свободной рукой достал платок и протер очки, а затем стал обмахивать этим платком трепещущую Киру Евдокимовну, которая вскоре совершенно опамятовалась. Широко открыв свои круглые кукольные глаза, она принялась бесконечно извиняться, причем ее птичье, довольно хорошо сохранившееся лицо алело как маков цвет.

Успокаивая Киру Евдокимовну, Валентин Марсович сказал, что очень многие не выносят мышей или других тварей, а сам он, например, терпеть не может крыс. Для их истребления он даже поставил у себя на чердаке капкан. Или вот его коза.

Она страшно боится гусениц походного шелкопряда и при виде их всегда как-то стр-анно блеет, хотя они довольно красивы.

Замечание о козе Кира Евдокимовна почему-то приняла на свой счет и совершенно несправедливо обвинила Валентина Марсовича в язвительности. Однако она тут же прибавила, что прощает его и., даже, чтобы доказать, что она “все-таки чем-то отличается от козы”, с удовольствием придет сегодня к Валентину Марсовичу в гости “посмотреть на этих красивеньких гусениц”.

В ответ Валентин Марсович очень галантно поклонился и сказал: - Милости прошу.

Вечером того же дня Кира Евдокимовна побывала в гостях у Валентина Марсовича, а через неделю переселилась к нему вместе со своими двумя неразличимо похожими котами и доставшимся ей по наследству черно-белым аккордеоном.

Хотя Кира Евдокимовна и назвала гусениц походного шелкопряда “красивенькими”, в глубине души она чувствовала к ним отвращение. А дом Валентина Марсовича ими так и кишел.

Картонные коробки с гусеницами стояли во всех трех комнатах этого дома и даже в кухне.

Первым благоучреждением Киры Евдокимовны было выставление гусениц из кухни. Затем она выдворила их из той комнаты, в которой находилось большое, величиной с бочку, сооружение из луженой жести в форме “бутылки Клейна”.

'“Бутылка Клейна” вместе с оплетающими ее проводами и двумя автомобильными аккумуляторами была вынесена в соседнюю комнату, причем довольно неосторожно, и несколько при переноске повредилась. Расстроенный этим Валентин Марсоч так помрачнел, что Кира Евдокимовна даже немного поругала его в тот день за угрюмость.

Неделю спустя, в субботу, Валентин Марсович явился к нам в гости. Он пришел один. Кира Евдокимовна в тот вечер пела ъ хоре в Доме народного творчества.

Кряхтя и бурча, Валентин Марсович долго снимал в передней калоши и пальто. Затем вместе с моим отцом он прошел в; комнату, остановился, сгорбившись, у печки и тут же закурил, Он всегда так делал. Курение махорки было величайшей усладой для Валентина Марсовича. Он курил махорку со своего - собственного огорода. Он набивал ею вишневую изжеванную трубку, дедовским “кресалом” высекал огонь из затупившегося кремня и, посасывая трубку, добивался после долгих усилий такого удушливо неприятного дыма, что во время его визитов наша квартира пропитывалась дымом на несколько дней.

Но надо было терпеть это. Валентин Марсович мог отказаться от каких угодно благ, только не от махорки. Он любил ее ради вкуса и аромата. Она обжигала ему губы, и он, потягивая трубку, постоянно сплевывал так сердито, как будто у него во рту была величайшая мерзость. Любил он махорку, как свое детство, как дым, сквозь который он видел прожитые г дни.

Одним из самых ранних его воспоминаний была елка в доме знаменитой артистки Д-вой, знакомой с его родителями. Когдато давным-давно они, взяв его с собой, съездили к ней погостить. Валентин Марсович любил рассказывать об этой елке.

Любил он также воскрешать в своих речах дни, когда он учился в университете. С удовольствием вспоминал он о студенческих проказах и однажды спел нам не очень благопристойную студенческую песню. Валентин Марсович, однако, не кончил университета, поскольку по своеволию характера был в молодости очень непоседливым. Он переменил множество профессий, Странствуя по свету, и теперь немало картин являлось ему сквозь дым его трубки. Были среди них и горестные.

Туман, морось. Над размяклой могилой стоят мой отец, тетя Зоя, сестра Валентина Марсовича и дочь ее - студентка, приехавшие из Киева, моя племянница и я сам, а напротив - Валентин Марсович с широко раскрытыми красноватыми веками. В могиле, в гробу покоится тело его матери - Анны Васильевны Троицыной.

Картина эта запечатлелась и в моей памяти.

Анну Васильевну я до сих пор хорошо помню, хотя, когда она умерла, мне было всего шесть лет. Сморщенная, согбенная, в огромном платке. Она вечно укоряла Валентина за невнимание к хозяйству. Умерла она внезапно; ночью во время сна. После ее смерти Валентин Марсович долго повторял, что, хотя умом он и понимает, что матери уже нет, но, как ни старается, не может поверить в это сердцем. Чтобы рассеяться он стал усердно заниматься изобретательством, к чему всегда был склонен.

Его изобретения большей частью имели уклон к сельскому хозяйству. Например, однажды он написал несколько писем довольно значительным лицам о том, что, по его мнению, выгодно насаждать леса из конского каштана и перерабатывать каштаны на крахмал. Другой раз, не знаю, в шутку или всерьез, он уведомил двух ответственных хозяйственников, что можно бо роться с сусликами с помощью радио.

“Суслики животные нежные, - писал им Валентин Марсович. - Суслики боятся шума. Если поместить на ста гектарах сельскохозяйственных угодий по одной радиоточке, то суслики этого не вынесут. Они погибнут от нервного истощения”. (Замечу, что шума совершенно не выносил прежде всего сам Валентин Марсович.) Наиболее остроумным изобретением Валентина Марсовича был, пожалуй, оригинальный способ изготовления шелковых тканей, любопытный тем, что он основывался на плетении шелка самими шелкопрядами.