Основание. Пятый пояс - Михаил Павлович Игнатов

стихию, не вливай, они не раскроются. Но если в первый узел нужно вливать именно духовную силу, хоть каплю, чтобы сжечь выносливость и превратить её в энергию, то именно во второй узел нужно вливать духовную силу и стихию. Я уже делал так, сжигая годы жизни, чтобы получить стихию для борьбы с тьмой в своей голове. И если я сейчас не хочу умереть от старости, то мне любой ценой нужно защитить этот узел, удержать его.

Но только удерживать его — это путь в никуда. Не знаю как, но мне нужно донести до этого тупого змея снаружи, что в меня больше стихии не влезет. Никуда не влезет и что если он не даст мне прийти в себя, то я просто умру. Вместе с ним.

Ну или же разобраться с тем, как этот дарсов змей держит меня в беспамятстве, что служит причиной этого моего состояния, и исправить это.

Так мы и замерли: я давил на змеев, удерживая сферу пустоты вокруг последнего узла, они слушались, пытались уйти прочь, но их просто растирало напирающими сзади. Растирало в буквальном смысле — в пыль, в туман, в нити, среди которых не было ни единой цветной.

Но если змеи вели себя, как самые тупые джейры на свете, уверенные, что ударом рогов могут пробить любую преграду, то я всё же думал, искал выход, который меня спасёт, и раз за разом пробовал хоть что-то, но сделать.

Я перепробовал очередные лечения головы, удары болью, которая должна была заставить меня очнуться, попытки дотянуться до жетона, попытки использовать мыслеречь, чтобы докричаться до Седого и прочее и прочее.

Я пробовал докричаться и до змея, в отчаянье я пробовал докричаться и до Неба, хотя и знал, что оно не даст мне совета, как нужно действовать.

Я пробовал всё, что только приходило мне в голову. И в один момент я попробовал и то, что меня всё же спасло.

Я поднял перед собой ладонь, ярко освещённую вездесущим синим сиянием. Тела у меня здесь не было, но бесплотную ладонь чётко очертили сгустившиеся капли стихии, которые словно облепили невидимку, открывая его взглядам.

Я знал, что это сияние вокруг — это сияние тела огромного змея, который поглотил меня. А если это так, то я сейчас буквально касаюсь его. Я использовал очередную накопленную частичку духовной силы. Но в этот раз не для техники, а для умения. Для взгляда лекаря на теле змея стихии.

И через миг оказался совсем в другом месте. Я оказался там, где всё так же было это синее сияние, но не было ни единого меридиана и узла. Я оказался в теле того самого огромного змея. Устало выдохнул:

— Отпусти меня. Прочь. Развейся.

И через миг всё закончилось, меня вышвырнуло из духовного взгляда, я ощутил и пересохшую пустошь во рту, и боль в затёкших мышцах, и слепящее сквозь веки солнце, и гул голосов в ушах.

Глава 11

— Держи, молодой глава.

Я скривился, но протянутую Седым чашку взял. Она исходила паром и ароматом, от которого меня ещё и тошнить начало. Но я подавил тошноту и сделал первый глоток бульона. Прямо так, через край.

Седой вздохнул, но промолчал и просто убрал ложку, сел рядом со мной.

Рука, которой я держал чашку, подрагивала, но едва заметно, проливать я ничего не спешил. Сам бульон по ощущениям, не успевал даже добраться до желудка, впитывался телом на середине пути. И, несмотря на тошноту, он был гораздо приятнее тех зелий, которыми меня поили, когда я пришёл в себя.

Со стороны переливание в меня стихии из змеев выглядело ещё более внушительно, чем изнутри. У меня всего лишь синее сияние, заполнившее тело, у всех, кто был вокруг — змеиная свадьба надо мной. Змеи скрутили надо мной такой клубок, что ни меня под ними не было видно, ни подойти ближе, чем на двадцать шагов не удавалось никому. Что, впрочем, не удивительно. Если бы даже Седой решил идти до конца, то открыв глаза, я бы обнаружил рядом его тело.

Зеленорукий, пока Седого не было рядом, рассказал мне, как тот швырял в меня фиалы с лечебными зельями. Впустую, потому что прежде чем растечься по мне, фиалам приходилось пролетать сквозь моих змеев, и концентрация стихий просто выжигала стихиальную составляющую в зельях. Та вспыхивала на глазах у всех, превращая содержимое фиалов в бесполезную жижу.

Жаль, конечно.

Сейчас я наглотался этих зелий, но уже, мягко говоря, поздновато. Пролежал я под защитой змеев два с лишним месяца, и за это время раны мои зарубцевались, загрубели и теперь требуют немало сил для излечения. И это я только про те раны, где истекал кровью. С меридианами вообще дело плохо. Совсем плохо с левой рукой и её меридианами.

Я скосил на неё взгляд. Буквально — чужая рука. За эти два месяца она словно иссохла, став гораздо тоньше, чем правая. По-прежнему не могу ей шевелить. Да и вообще шевелюсь с трудом, что не удивительно — столько пролежал без движения. И похудел, и ослаб, и прочее.

Самое неприятное — при виде даже этого тёплого бульона испытываю отвращение, хотя разумом прекрасно понимаю, что мне нужно есть, чтобы восстановиться. Остаётся лишь надеяться — это отвращение пройдёт.

Отхлебнул ещё, нарочно задержал во рту, покатал там, перебарывая тошноту и пытаясь напомнить себе, что это вкусно. Пока не удалось. Разочарованно проглотил его, впервые ощутив, как тепло бульона добралось до желудка и обволокло его. Обрадованный и чуть повеселевший, отложил новый глоток и спросил, наконец, главное:

— Сколько погибло?

Так-то я пока видел только Седого, Зеленорукого и ещё десяток человек ближе к статуе. Больше никого.

— Девять человек.

Я скрипнул зубами. Много. Очень много. Слишком много для нашей маленькой семьи. Мы просто не можем позволить себе таких больших потерь. Не можем, но уже понесли их.

Седой шевельнулся, заставляя меня моргнуть и вновь сосредоточиться на нём. Он с расстановкой произнёс:

— Ты не должен считать меня или Рутгоша виновным в этом, — я молчал, и Седой продолжил. — Это место было закрыто от идущих все эти годы. Никто и подумать не мог, что в одном месте зародится сразу пять сердец.

Я всё же заговорил, не мог не спросить:

— Зародиться? Они не были созданы здесь Древними?

— Нет, — твёрдо ответил Седой, уловив в моём взгляде сомнение, повторил. — Нет. Поверь мне.