Могу! - Николай Нароков

И едва только подумал это, сейчас же почему-то вспомнился Табурин, именно он. Связи между страхом пред наступающим днем и Табуриным, конечно, не было, но страх вызвал мысль о Табурине, и Миша сейчас же обрадовался: «Да, да! Вот он может!» Что может Табурин, Миша не говорил себе, да и говорить не надо было, потому что было ясно: «Табурин может!» Все это было неопределенно, но чем неопределеннее было оно, тем казалось несомненнее. «Я позвоню ему и спрошу: «Можно мне повидаться с вами?» — решил Миша, но тут же сообразил, что звонить, пока Софья Андреевна дома, он не станет: «Не надо, чтобы она знала, что я хочу видеться с ним!»

Но когда Софья Андреевна уехала, он начал колебаться: звонить или не звонить? Первый порыв решимости прошел, и смущение, похожее на стыд, останавливало его. Он начал понимать, что ему нечего сказать Табурину, а если и есть что-нибудь, то ведь надо будет говорить «обо всем» и надо будет сказать «все». А этого он никак не сможет: сил не хватит. «Да разве же можно говорить о таком… стыдном?»

Но случилось так, как он не ждал: Табурин неожиданно сам позвонил ему. И едва только Миша услышал его голос, как почувствовал облегчение: что-то тяжелое спало с него, и он невольно улыбнулся.

— Это хорошо, что вы дома! — прогудел в трубку Табурин. — И Софья Андреевна тоже дома? — нетерпеливо спросил он, как будто в первую очередь хотел узнать об этом, а уж потом начать говорить с Мишей.

— Нет, она уехала.

— Да? — чуть ли не обрадовался Табурин. — Это тоже хорошо! Видите ли, мне надо поговорить с вами о важных делах, но я не хочу, чтобы об этом разговоре кто-нибудь знал. Как это сделать? Я вот что придумал… Я сейчас заеду за вами и отвезу вас к себе. Можно так?

— Да, спасибо!

— И мы, стало быть, потолкуем. А отвезу я вас не к Потоковым, потому что не хочу мешать дамам, а отвезу к себе. Я хоть и перебрался к Потоковым, но свою комнату оставил за собой и плачу за нее исправно. Там сейчас никого нет, так я вас туда и отвезу. Не возражаете?

— Нет, почему же…

— Ну, и ладно! Я через 15–20 минут приеду.

Глава 15

— Видите ли! — сказал Табурин, останавливаясь перед Мишей и стоя так твердо, как будто хотел вдавить каблуки в пол. — Говорить с вами я буду о вещах трудных, но думаю, что нам не так уж трудно будет говорить. Почему? А потому что мы — мужчины, черт возьми! И, значит, вилять и вихлять нам нечего, а будем мы говорить прямо и просто: сажа черная, вода мокрая, а сахар сладкий. Так?

— Так! — не совсем ясно понимая, но с удовольствием согласился Миша.

К своему разговору Табурин готовился заранее и многое придумал еще за день или за два до встречи. Придумал, как он «сначала подкупит паренька» тем, что сочтет его мужчиной, равным себе, придумал и порядок разговора: что надо сказать раньше, а что потом. Придумал вопросы, придумал даже некоторые слова и обороты. А когда все это придумал, то махнул на все придуманное рукой: «Да черт с ними, со всеми этими придумками! Буду говорить, как придется, а разговор сам покажет, как и что!»

Он стоял перед Мишей, слегка покачивался со стороны в сторону и молчал. «Как бы это получше начать?» — пытался сообразить он и, ничего не сообразив, сказал то, что ему показалось нужным.

— Ну-с, раньше всего вот что… — начал он. — То, что мы здесь друг другу скажем, мы скажем только для себя. Вы да я, а больше — никто! И лучше всего будет, если никто и знать не будет, что мы с вами встречались и разговор вели. Никто! — многозначительно поднял он палец вверх. — А уж того, о чем мы говорили и что сказали, того уж тем более никто не должен знать! — сделал он страшные глаза. — А вы знаете, Миша, что значит — «никто»? Никто, это значит — никто! А то ведь у нас часто это совсем другое значит: «Это я только вам говорю, а вы уж, пожалуйста, никому!» Нет-с! Никто, — это значит — никто!

— Я понимаю, Борис Михайлович! Да ведь мне и говорить некому! — умоляюще заверил Миша. — Кому же я скажу?.. Некому!

— Не в том дело, что «некому», а в том, что — «никому!» Ни слова! Крепко! На замок заприте!

— Запру! — бледно улыбнулся Миша.

— И еще одно… Я ведь вас спрашивать кое о чем буду, так вы не подумайте, будто я вас оттого спрашиваю, что меня любопытство разобрало. Я не из любопытных, да и не в любопытстве тут дело. А вы так и знайте, что у меня для расспросов причина есть. Колоссальная причина, грандиозная! А какая — не скажу! Потом скажу, а сейчас нельзя, сейчас невозможно! И вы не обижайтесь на то, что я этой причины вам не скажу. Я о ней не потому умолчу, что вам не доверяю, а потому, что у меня и для молчания причины есть. У меня на все причина есть! Верите вы мне?

— Верю… Я вам очень верю, Борис Михайлович! — искренно посмотрел Миша и сделал такое движение, как будто потянулся к Табурину.

— Ну, и ладно, коли так!.. Спасибо! Конечно, мои вопросы покажутся вам странными, но вы не сомневайтесь: я их не зря задавать буду. И спрашивать я вас буду прямо, коротко, по-мужски. И вы отвечайте тоже по-мужски: «Да? Да! Нет? Нет!» Понимаете?

— Как это хорошо! — от души сказал Миша.

— Ну, и хорошо, если хорошо… А вопросов у меня к вам будет немного, только два… Конечно, попутно и добавочные появятся, но основных только два. Так вот… Начинаю!

Он широко расставил ноги, уперся ими о пол, уставился на Мишу и, словно бы для эффекта, выдержал короткую паузу.

— Первый мой вопрос: ходит ли когда-нибудь Софья Андреевна в мужском костюме?

Вопрос был неожиданный, но он не удивил Мишу. Даже более того: чуть только Табурин назвал имя Софьи Андреевны, ему уверенно показалось, будто он заранее знал, что речь будет идти именно о ней. Поэтому он не удивился, а только слегка взволновался. «Вот оно… Началось!» — быстро мелькнуло в нем, как будто «началось» именно то, чего он со смутным страхом ждал каждый день. Связи между вопросом Табурина и тем, чего Миша ждал, конечно, не было, но он особым чувством угадал эту связь. И слегка затаил дыхание.

— Не… Нет, не носит! — даже не успев подумать, уверенно ответил он.

— Я ведь почему спрашиваю? — ничего не поясняя, пояснил Табурин. — Теперь ведь многие дамы носят разные штанишки или даже брюки, а потому я и подумал, что вот, мол, Софья Андреевна тоже…

— Я никогда ее такой не видел… В мужском костюме? Нет!

— И, значит, такого костюма у нее нет? Наверное знаете?

Миша на секунду заколебался.

— Если бы был, — сообразил он, — я бы знал… Видел бы!

— Хорошо! — поставил точку Табурин и озабоченно, даже деловито добавил. — Мужского костюма у нее нет, но, может быть, когда-нибудь был такой случай, чтобы она ваш костюм надела? — требовательно спросил он.

— Мой? — удивился Миша. — Зачем?

— Ну, уж я не знаю, зачем, но… Надевала или нет? Не помните такого случая?

Миша очень хотел припомнить, и это было видно по тому, как он сдвинул брови и стал смотреть перед собой.

— Нет, не было! — уверенно ответил он, но тут же смягчил свою уверенность. — Не помню!.. — поправился он.

Табурин стал ходить по комнате. Кажется, он о чем-то рассуждал сам с собою и, не замечая того, шевелил губами, двигал пальцами и то сдвигал, то раздвигал брови.

— Вас, конечно, удивляют мои вопросы, Миша! — остановился он. — И вам, наверно, кажется, будто они ерундовские. Да? А они совсем не ерундовские, потому что в них большой смысл есть. Грандиозный! Ну, хорошо! — перешел он к другой мысли. — А могло ли быть такое, что Софья Андреевна тайком от вас надела ваш костюм? А? Надела бы, а вы даже и не знали бы того!

Миша опять ответил не сразу, а сначала подумал: уж очень хотелось ему быть как можно более добросовестным и не ошибиться.

— Вероятно, могло быть! — решил он. — У меня три костюма: вот этот, потом есть серый и еще темно-синий, почти черный. Этот я почти всегда ношу, а те в стенном шкафу висят… И если бы она взяла, а потом повесила назад, я мог бы не заметить.

— Да, конечно:.. Не каждый же день вы на них смотрите и проверяете: тут ли они? Синий, вы говорите, очень темный, чуть ли не черный… А серый? Он темный или светлый?

— Светлый… Я его летом любил носить.

— Ага! — начал что-то соображать Табурин. — Синий — темный, а серый — светлый? Так?

— Погодите! — вдруг что-то вспомнил и обрадовался Миша. — Я совсем забыл об этом…

— Ну? ну? — нетерпеливо подтолкнул его Табурин.

— Один раз так было… Я надел свой синий костюм и заметил, что брюки на отворотах были немного запачканы… Присохшая грязь или что-то такое… И я тогда, помню, даже удивился: откуда могла взяться грязь?

— Грязь? Да? И именно — на синем костюме? На том, который темный? И сильно они были запачканы?

— Нет, немного, только внизу.

— Ну, и что же? Что же? — затормошился Табурин. — Вы заметили грязь и… что же? Вы сказали об этом Софье Андреевне?

— Я не сказал, но она увидела, что я чищу эти брюки, и спросила меня.