Мистерии янтарного края - Георгий Георгиевич Батура
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Стяжание Духа» — это и есть невидимый, но абсолютно реальный процесс продвижения Кундалини вверх к чакре сахрасрара («тысячелепестковая»). «Беседа преподобного Серафима с Николаем Александровичем Мотовиловым (1809–1879) о цели христианской жизни произошла в ноябре 1831 года в лесу, неподалеку от Саровской обители, и была записана Мотовиловым. Рукопись была обнаружена через 70 лет в бумагах жены Николая Александровича, Елены Ивановны Мотовиловой.» (Святый преподобный Серафим. Саровский чудотворец. Москва, Издательство “P.S.”, Московская патриархия, 1990, с. 64).
И это — уже не мифы, а та реальность, о которой поведал нам почти наш современник. Причем, подозревать его в обмане, даже ради некой благой цели, может только человек, очень далекий от всех этих вопросов и ничего не смыслящий в настоящей жизни. Какой-то «Шариков» из «Собачьего сердца» М.Булгакова. Дополним вышеприведенный отрывок словами Мотовилова, которые мы не стали приводить, чтобы не увеличивать и без того немалый объем процитированного текста: «На земле нет ничего подобного этому благоуханию».
И в завершении всех этих примеров необычного света, излучаемого человеком или богом, хочу рассказать о случае, который произошел уже со мной лично. Возможно, после этого у читателя пропадут всякие сомнения.
Случилось это во время горбачевской перестройки, в нашем Калининграде. В то время мы с моим старшим братом Валерием, работали в конструкторской организации, которая располагалась в центре города. Во время обеденного перерыва мы обычно заходили в какой-нибудь книжный магазин. На этот раз случилось так, что зашли в один из лучших магазинов города, — тот, что находился на Ленинском проспекте, недалеко от Площади. Я задержался у полок в первом зале, а брат сразу пошел во второй, где продавалась техническая литература.
Вообще-то ничего нового и интересного это посещение не предвещало, но постояв у книжной полки с букинистической поэзией, я обратил внимание на небольшую книжку уменьшенного формата. Это были стихотворения А.К.Толстого, моего любимого поэта. Невзрачная книжечка с пожелтелыми листами и с выкрашенной в красный цвет обложкой, на которой, почти во всю ее величину красовался рисунок такого же красного коня, стилизованного под сюжет из какой-то русской или восточной сказки: «Стихотворения. Орджоникидзе, “Ир”, 1978».
Открыл с самого конца книжку и увидел заключительное стихотворение. Это был небольшой отрывок из поэмы «Иоанн Дамаскин». И стал читать:
Благословляю вас, леса,
Долины, нивы, горы, воды!
Благословляю я свободу
И голубые небеса!
И посох мой благословляю,
И эту бедную суму,
И степь от края и до краю,
И солнца свет, и ночи тьму,
И одинокую тропинку,
По коей, нищий, я иду,
И в поле каждую былинку,
И в небе каждую звезду!
О, если б мог всю жизнь смешать я,
Всю душу вместе с вами слить!
О, если б мог в свои объятья
Я вас, враги, друзья и братья,
И всю природу заключить!
Удивительные строки! К сожалению, сегодняшнее поколение стихи не понимает и не любит. Для меня же, а я справедливо отношу себя к поколению предков, стихи всегда были важными, особенно в юности, и имели большое значение для правильного понимания жизни. То, с чем могут познакомить настоящие стихи, тебе никто никогда не расскажет. Человек, любящий стихи, становится реальным обитателем сокровенного мира поэта. Он, помимо своей воли, вселяется в душу того человека, который эти стихи написал, и сам на время становится — своим внутренним миром, мыслями, чувствами — тем же Пушкиным, Тютчевым, Есениным или Гумилевым. Все они совершенно разные. И никакая женщина, например, не в силах сказать тебе о самой себе всего того, что скажет Цветаева или «гордячка» Ахматова. Все истинные поэты открывают читателю все это помимо своей воли. Стихи очень развивают внутренний мир читающего их человека, потому что настоящие стихи всегда «нараспашку» искренни. Через них ты узнаёшь истинный внутренний мир чужого тебе человека, поневоле сравнивая его с тем, чем являешься ты сам, зная себя «изнутри». И это подлинное наслаждение и «страдание» — читать нашу классическую русскую поэзию. Она каким-то чудным образом резонирует в твоей душе с чем-то глубоко спрятанным в тебе самом.
Я зачитался этим стихотворением Алексея Константиновича, и не хотел оставлять эту книжку сиротой на полке магазина. Хотя дома в своей библиотеке имел не одно хорошее издание этого поэта, и даже дореволюционное. «Я ее куплю» — решил я про себя и пошел в соседний зал, где была касса, и где оставался мой брат. Пройдя через арку, которая отделяла два помещения, я сразу же увидел моего брата среди всех находившихся там посетителей. Он стоял, повернувшись лицом к тому проему, из которого я выходил, — в какой-то застывшей нереальной позе. Его вид выражал недоумение, ступор и даже испуг. Он застыл, как истукан, ударенный молнией, удивленно глядя несколько робким взглядом в упор на меня. «Что с тобой? Тебе плохо?» — спросил я его. Он не отвечал. «Что случилось, скажи?»… После какой-то паузы он как-то хрипло, не своим голосом, отчужденно и отрывочно произнес: «Пойдем… Потом раскажу».
Я быстро заплатил за книгу и, пребывая в беспокойстве о его здоровье, пошел вместе с ним на выход. У него даже походка изменилась: он шел, как парализованный, неловко передвигая ногами и неотрывно глядя на меня. Когда мы вышли, и пересекли Ленинский проспект — прямо по трамвайным рельсам, не глядя на двигающийся транспорт, — он немного пришел в себя и с какой-то растерянностью, с расстановкой произнес, продолжая глядеть на меня все так же удивленно: «Ты… светился».
«Как? Что ты говоришь?» Для меня самого его слова показались какой-то невероятной болтовней, чем-то нереальным или даже попахивающим «больничным листом». Я не понимал, в чем дело. Потом, уже через какое-то время, он мне рассказал все, как было.
После нашего прихода в магазин он так же, как и я, просматривал какую-то книгу, но вдруг, совершенно неожиданно для себя, обратил внимание на то, что из соседнего помещения стал все заметнее, сильнее и ярче распространяться какой-то странный свет, — свет, для которого стена между помещениями не была помехой. Свет необычный, неземной, какой-то белесоватый, голубоватый или сероватый. Свет, можно сказать, даже «божественный»; чем-то привлекательный, и как бы подчиняющий себе все пространство вокруг. Брат
