Единая-неделимая - Петр Краснов

— Помогай Матерь Божья! — сказал полковник и широко перекрестился.

Прошло несколько времени. Пули не свистали. Было тихо.

— Ну, кажется, кончили, — сказал полковник. — Поедем, господин поручик, до дому.

У завода, на шоссе, остановились и ждали.

Была вьюга, неслись хороводом снежинки, но никаких иных звуков не примешивалось к вою ветра. Так стояли, не слезая с лошадей, с полчаса и смотрели в туман. Наконец, увидели. По шоссе к заводу вилась черная колонна и сбоку маячили конные казаки.

Старый есаул приметил своего командира полка, отделился от колонны и рысью потрусил к полковнику. Он сдвинул с красного обветренного лица башлык и сказал счастливым, еще дрожащим от пережитого волнения голосом:

— Человек с двести порубили, господин полковник, они и не стреляли, остальные все сдались. Померзли совсем. Жалко смотреть.

— Хорошилов, — обернулся командир полка к штаб-трубачу, — скачи ты назад, заверни ты мне эту публику — телехвонистов… Михаил Гаврилович, наладьте-ка в закутке свечку, надо донесение написать. А вы, поручик, будьте добры, посчитайте мне пленных.

У завода стояла колонна венгерцев. Они были тупые и равнодушные. Пять офицеров, один майор впереди, за ними толпа безоружных солдат. На них накинулся полковник. На скверном немецком языке он ругался.

— Как же вы смели в такую погоду атаковать? А! Несчастные!.. Вот и попались…

Он слез с лошади, топал ногами, размахивал руками и находился в чрезвычайном возбуждении.

Майор, с трудом шевеля замерзшими губами и показывая руку в шерстяных митенках с красными распухшими, замерзшими пальцами, плачущим голосом объяснял по-немецки, что германское командование решило использовать эту погоду, надеясь на отсутствие бдительности у русских, и послало вперед два их батальона прорвать фронт. За ними должны идти обе дивизии.

— Черта с два теперь пройдут! — проговорил полковник. — Однако надо нам полк вызвать, черт еще их знает, чего они там выдумают.

Снизу из лощины вышел батарейный командир со своими офицерами. Он с недоумением посмотрел на венгерцев.

— Вот, Матвей Матвеич, полюбуйтесь, вас собирались забрать, да и сами попались.

— То-то мне часовой говорил: атака была, не поверил.

— Поверишь тут! Сколько насчитали, поручик?

— Триста двадцать семь… Вывезла кривая!

— Не кривая вывезла, поручик, а спасла нас Божия Матерь, наша Заступница!

XI

Так не раз на войне ужасное сменялось трогательным и мерзость взаимного истребления людей вдруг покрывалась чудом.

Точно силы небесные склонялись сверху к земле и, спасая одних, карали других. И человек чувствовал себя щепкой, гонимой волнами океана.

Однажды осенью 1915 года, когда закрепились гвардейские стрелки на левом берегу реки Стоход, Морозов

сопровождал на позицию командира стрелкового полка, при котором он был для связи.

Месяц назад здесь были жестокие бои. Наши загоняли германцев за Стоход. Теперь германцы приходили в себя и словно зверь зализывали раны в своем логовище. Они пополнялись и готовили новые атаки, стремясь сбросить гвардейских стрелков в болото. По болоту постреливал немецкий пулемет. На нашем берегу толпились солдаты с патронами, носилками и хлебом, боясь идти по топи к своим. Им надо было показать пример.

Лошадей и коляску командир стрелков, молодой генерал, только что оправившийся от раны в лицо, и бывший с ним Морозов и адъютант стрелкового полка оставили в полусожженной деревне, где по уцелевшим хатам ютились перевязочные пункты и обозные солдаты, а сами пошли пешком на запад, где над болотом едва намечались на том берегу песчаные бугры — наша позиция.

Впереди шел маленький генерал. Полный, веселый, с живыми черными глазами, с небольшими черными усами, он подошел к болоту, оглянул нерешительно стоявших солдат, крикнул: «ну, пошли, что ль, цепочкой, негусто. Нечего бояться» — и пошел, балансируя руками на кочках, проваливаясь в болото по колено, по пояс, снова вылезая на песчаные отмели и хлюпая тяжелыми сапога-Пи по воде. За ним, не отставая ни на миг, насторожившись глазами, шел немолодой, коренастый, широкий солдат, генеральский денщик Алексей. Он походил на легавую собаку, идущую за сапогом охотника по болоту и не спускающую с него глаз. Морозов сказал это полковому адъютанту, штабс-капитану Байкову.

— Да, правда… В самом деле… — ответил высокий, стройный и красивый Байков, молодцевато и легко перешагивавший с кочки на кочку.

Алексей нес обеими руками над головою ружье и кряхтел, когда вдруг почти по грудь проваливался в грязную болотную воду.

— Алексей, ты зачем? — весело сверкал на него глазами генерал. — Ты не ходи!.. Ты мне не нужен.

— Я уж пойду, ваше превосходительство, а то — гляди, чего не случилось бы.

— А чего кряхтишь?

— Букивроты с коклектами исделал вам, уже чего высоко положил, а кажись, не подмокли бы.

— Кто о чем, а ты о букивротах, — сказал генерал.

— Об вас, ваше превосходительство.

Жарко было осеннее утро. Над болотом тянулся низкие туман. Порою припахивало пресным и тошным запахом трупа. Прямо под ногами генерала, вдруг возникший за кочкой, попался мертвый германский солдат. Болото засосало его по грудь, и он стоял над зеленой травой в каске и темном от воды мундире. На черном лице его провалились глаза и нос, и казалось, зловонным дыханием дышал его черный; рот.

— А… черт! — ворчал генерал, прыгая в сторону и проваливаясь в воду. — Не убрали-таки всех.

— Много их, — отозвался Байков. — Вот еще… и еще. Редкою цепью сторожили мертвецы болото, точно тонули и выбивались из сил, чтобы вылезти. Один лежал, в сером мундире и ранце, на животе, и голова его, без каски, зелено-черная, смотрела громадными светлыми глазами вдоль болота. Веки облезли, щеки запали, и глаза, казалось, вот-вот упадут в воду… Другой, ушедший в болото по пояс, еще держал костлявыми руками ружье. Вместо головы у него на плечах был череп под каской в сером чехле, сползший с позвонков на плечи. И когда шли мимо него, череп вдруг упал в воду, каска медленно потонула, а череп поплыл, и пошли от него круги.

— Брр… — ворчал генерал… — Что, далеко еще, Владимир Николаич?

— Совсем подходим, сейчас и река.

Река — брод по пояс, — шла у песчаного берега, пологим скатом поднимавшегося над водой.

Там редко, точно балуясь, постукивали выстрелы. Стрелковая бригада только что закрепилась. Сплошного окопа не было, но окопались лунками и колесницами и обложились дернинами.

Когда вылезли на берег, отряхнулись, как собаки, оттаптывая с сапог приставший к ним ил и отжимая рубахи и шаровары.

— Хороши! — сказал генерал.

— Чего лучше, — отозвался Алексей. — Прямо на Высочайший смотр… А тепло. Согреемся, солнышко, гляди, мигом просушит.

Поднялись по пескам к окопам. Земля сжатыми полями нив поднималась к бледному осеннему небу. Влево Желто-оранжевыми пятнами виднелся перелесок, от него шла вдаль насыпная дорога. У дороги торчали трубы сгоравшей деревни. Горизонт был пуст и широк. Неприятеля не было видно.

Стрелки, сидевшие по окопам, приподнимались, поворачивая голову на подходившего к ним мокрого, в иле и тине генерала. На их спокойных лицах расплывалась улыбка.

Точно приход начальства уменьшал опасность и красил их жизнь в окопах.

— Это пятая, Владимир Николаич?

— Пятая, ваше превосходительство.

— Здорово, пятая рота! — звонко крикнул генерал.

— Здравия желаем, ваше превосходительство, — с ударением на о, проглатывая первые слоги, громко, по-гвардейски, ответила пятая.

Соседняя шестая выбежала из окопов и построила фронт. Офицер шел с рапортом.

Генерал обошел свой и соседние полки.

— Пускай поглядят на начальство, — сказал он Морозову. — Им полезно знать, что болото начальству нестрашно.

Они прошли вдоль окопов по песку и солнопеку версты четыре, устали, просохли и проголодались.

— Пригодятся, брат, Алексей, твои букивроты, — сказал генерал.

— Я и то знал, ваше превосходительство, что должны пригодиться. Нынче поешь, ровно и не надо, а на завтра опять есть охота.

— Ты у меня все наперед видишь.

— Такое уж мое дело, ваше превосходительство. Уселись при третьей роте, где был окоп побольше. У офицеров стрелкового полка нашлись консервы, кто-то пожертвовал бутылку коньяку. Стали закусывать.

Едва лишь чарка пошла вкруговую, ожигая рты ароматною влагою, как ухнула далеко земля, небо за горизонтом вспыхнуло желтыми сполохами и засвистел, зашелестел, загудел — точно поезд, летящий стремительно по воздуху, — тяжелый снаряд. Он летел, казалось, на самую группу мирно закусывавших офицеров, и еще звук полета все длился, как в полуверсте уже поднялось призрачное темно-бурое зарево и гулко грянул оглушающий металлический грохот разрыва. Земля ухнула, застонав. Десятидюймовый стальной снаряд разорвался, и по полям полетели с верещащим пением осколки.