Новый Мир ( № 11 2008) - Новый Мир Новый Мир

Норма в сенчинской интерпретации оказывается аналогом прозябания, уделом человека, лишенного творческих рефлексов. “Про жизнь надо, про нормальную жизнь. Вот, — Андрей чуть замялся, — вот, например, я. Как я целый день вкалываю, бегаю, верчусь, а вечером отдыхаю”. “Нормальным людям” со стертыми именами и фамилиями, деперсонализированным, озлобленным, компенсирующим тупой дневной труд тупым же вечерним отдыхом, бросившим свои былые творческие увлечения или вовсе их не имевшим, мутно скучающим, противополагается свободный, созидательный, самобытный подход к жизни как некий так и не выбранный ими путь (“Один плюс один”, “Афинские ночи”, “Ничего страшного”, “Персен” и др.).

Персонаж романа “Лед под ногами” Денис Чащин — бывший сибирский рок-музыкант (уральские и сибирские города были форпостами отечественного рока), полный надежд на переделку мира, а теперь типичный офисный работник, проживающий устоявшиеся, однообразные недели жизни. Он радуется, что закрепился в Москве в относительно недорогой съемной квартире, что работает в приличном месте в центре города, что у него есть кровная машина—“шестерка”…

Вообще, слово “офис” в молодежно-понятийной системе все больше становится синонимичным бессмысленности и бесцельности существования, всему затхлому, неинициативному, тусклому, безвольному. Выражение “офисный планктон” стало аллегорическим обозначением механической типичности жизни. Эти маленькие люди, средние офисные работники, проводящие дни в блужданиях по развлекательным веб-сайтам, в частном общении через Интернет и в прочих посторонних, убивающих время занятиях, с романтической точки зрения — печально-отталкивающее воплощение ничтожества.

В символическом ракурсе роман легко пересказывается одним предложением: утонувшему в мещанстве Чащину является как бы спаситель, друг детства Димыч, желающий вернуться вместе с ним к утерянным идеалам, возродиться в былом мироощущении, открыться риску и непредсказуемости, однако Чащин не может ни следовать за бывшим другом (и прогоняет его), ни оставаться в своем привычном состоянии (и как бы умирает, кончается). Выпадает в осадок.

Архетипический антагонизм “лед и пламень” (сколько уже было в русской литературе прецедентов этого мучительного выбора между надежной устойчивостью и опасным привольем; взять ту же гончаровскую “Обыкновенную историю”) в решении Сенчина оборачивается ничьей победой, разочарованием обоих. Димыч пережимает, перекрикивает сам себя, его реплики истеричны, полны риторических восклицаний и вопросов: “И мы, мы — дети перестройки, мы хрипим, и задыхаемся, и ждем, когда что-то случится. Настоящее. Когда рухнет эта стабильность. Не так? Неужели не ждешь? Тебе не противно так жить?”.

Во время посиделок на очередных молодежно-политических дебатах Чащин узнает давнего знакомого, фаната “Гражданской обороны” и рок-музыки, приютившего его когда-то на месяц у себя в квартире. Теперь он болтает совершеннейшую чушь: “Над головой Дзержинского, Сталина, остальных — свечение. Понял? Как нимбы! Уже тысячи людей видели, могут доказать. Это ведь знаки. Знаки, что нужно опять...” При упоминании родителей он задирается: “При чем здесь родители? Я их ненавижу. Черви”.

Такая ретроутопия, восприятие болезненно пройденного исторического этапа как утраченного золотого века для части молодежи стабилизирует картину мира. Однако кроме отрицания Зла (подлая действительность) и физически опасной, но полной драйва борьбы за Добро (смутный миф о единственно правильном укладе) у них больше ничего нет.

Рок-культура играет особую роль в молодежной контркультуре, что также исследуется в социологических работах и отражается в “молодой” прозе. Именно рок-песни с их строками-тезисами, драйвом и энергетикой резких ритмов, единством музыкального трансэффекта и словесного ряда, представляющего собой свободно интерпретируемые сентенции, сродни юной возрастной психологии. Рок-стадион гипнотизирует, объединяет умы и души, а культовые музыканты становятся харизматическими лидерами не только одного поколения, но и целой субкультуры. Утерянное Чащиным романтическое мировоззрение вписывается в эту рок-эстетику.

Сенчин показывает два совершенно противоположных поведенческих экстремума: либо полностью неформальное существование, продолжающее традицию панк-рокеров восьмидесятых, либо унылое бытие благополучных бизнес-служащих среднего звена образца девяностых — двухтысячных. Понятно, что и то и другое не способствует обретению героями счастья, приводит к отчуждению и тупику.

Касаясь романа “Лед под ногами”, критик Дарья Маркова пишет: “Еще ярче, чем в антиутопиях, отказ от настоящего проявляется в творчестве „новых реалистов”, наиболее последовательно, пожалуй, у Романа Сенчина. Пусть своим делом писатель называет фиксацию настоящего (так сказать, картины современной объективной действительности), результат хорошо передается заключительными строчками знаменитой считалки: „Последний негритенок поглядел устало, пошел повесился, и никого не стало””.

Не затрагивая здесь проблемы общего неустойчивого мироощущения “новых реалистов”, стоит отметить, что “отказ от настоящего” действительно акцентирован в контркультурном сознании, к которому причастен и сам Роман Сенчин, имевший, как и его герои, отношение к сибирскому панк-року и по сей день иногда записывающий альбомы в составе группы “Плохая примета” (голос, тексты). Последний концерт состоялся в июне 2008-го: депрессивная музыка “гранж” и названия песен “Дегенерат”, “Рецидив”, “Быть или не быть”, “Экзистенциальный нуль”, “Люди-паразиты” продолжают панк-рок-традицию.

Контркультурность отечественного рока в годы его расцвета (восьмидесятые), когда Чащин и Димыч были его восторженными поклонниками-подростками, определялась противодействием не только угнетающей пошлости быта, но и коммунистическому строю. После его распада неофициальные рок-движения, получившие государственные площадки, включая Кремлевский дворец съездов, потеряли часть своей протестности и постепенно измельчали. Словами Юрия Шевчука, “нам хотелось или полной войны, или полного мира, или полной свободы, или неволи, или любви до края, или полной ненависти.

Отсюда и вырос российский рок-н-ролл. От этого же и умер, когда все желания прекратились”10. Сейчас рок-звезды не придерживаются единой идеологии:

лидер “Алисы” Константин Кинчев высказывается против коммунистов и

либералов, декларируя свое православие и положительно оценивая деятельность Путина, Шевчук участвует в “марше несогласных” и примыкает к оппозиции, а Союз коммунистической молодежи собирает митинг памяти лидера группы “Гражданская оборона” Егора Летова, чья песня “Лед под ногами майора” дала название роману Сенчина.

Летов, СашБаш, Кинчев, Янка Дягилева — все фигурирующие в речах Димыча рок-персонажи — являют собой квинтэссенцию художественного протеста, свободы и широты сознания. Известно, что судьбы их действительно соответствуют лекалам романтико-мученического начала, мятущегося и вызывающего: все они хипповали и скитались, переезжая из города в город, от знакомых к знакомым, побираясь и выступая. Преждевременный уход многих музыкантов из жизни героизировал их, приравнивая к борцам, которые предпочли смерть бесславному сожительству с Системой. Башлачев выбросился из окна, Янка Дягилева утопилась — все они безумно боялись обыкновенности, заурядности и рвались к воле. “Вот это называется бытовуха, а для меня это путь на эшафот”11, — говорила Янка, отказавшаяся от замужества и женской доли ради музыки и кочевой жизни.

Герои Сенчина в свои тридцать пять остались двадцатилетними, и то, что Чащин в момент осознания смехотворности и анахроничности своего социального положения и внешнего вида (скоморох без жилья и работы, не сделавший карьеры, не имеющий постоянной подруги) решил найти приют в новом облике офисного работника, — совсем не удивительно. Так или иначе, Система ассимилирует всех, включая культовых героев: она начинает тиражировать их изображения на футболках и в глянце, крутить их диски. “И вон уже — концерт в „Олимпийском”, запись нового альбома — в английской студии...” (“Лед под ногами”). Курт Кобейн, лидер группы “Nirvana”, застрелился, потому что не смог смириться с массовым успехом своей группы.

Сергей Шаргунов, молодой писатель, сменивший много партийных ролей и дивертисментов, — тоже персонаж Сенчина, лидер “Патриотического союза молодежи”. Реальный Шаргунов, чуть даже не ставший депутатом, опыт своей молодежно-политической жизни пародийно изобразил в вышедшем этим летом романе “Птичий грипп”. “Жили-были птицы. Они не хотели, чтобы их хватали. Разве приятно, когда хватают? Они не хотели, чтобы им резали крылья и вязали лапки. Но хозяин решительно загонял их по курятникам”.