Террор - Дэн Симмонс

В конечном счете потери оказались не такими уж и большими. В действительности, минимальными.

Джон Хэндфорд, как выяснилось, не пострадал. После того как Блэнки оставил его с фонарем, вахтенный правого борта погасил огонь и дал деру с корабля, бросившись в обход к левому борту, чтобы спрятаться, пока жуткая тварь карабкалась по мачте вслед за ледовым лоцманом.

Александра Берри, которого Блэнки считал погибшим, нашли под грудой рухнувшей парусины среди опрокинутых бочек прямо там, где он стоял на посту у правого борта, когда существо появилось на палубе и сломало развернутый вдоль судна грота-рей, служивший коньковым брусом. Берри достаточно сильно ушиб голову, чтобы не помнить ничего из случившегося той ночью, но Крозье сказал Блэнки, что они нашли дробовик матроса и из него стреляли. Разумеется, ледовый лоцман тоже стрелял из своего дробовика, почти в упор, в громадную фигуру, нависавшую над ним подобием стены, но нигде на палубе не обнаружили ни капли крови чудовищного существа.

Крозье спросил Блэнки, как такое возможно — чтобы два человека стреляли в зверя с близкого расстояния и не пустили ему кровь? — но ледовый лоцман не решился высказать свое мнение. В душе, разумеется, он знал.

Дейви Лейс тоже оказался целым и невредимым. Тридцатидевятилетний матрос, несший вахту на носу, вероятно, слышал и видел многое — в том числе, предположительно, и первое появление существа на палубе, — но ничего не говорил. Дэвид Лейс снова впал в оцепенение и молчал, уставившись остекленелым взглядом в пустоту. Сначала его положили в лазарет «Террора», но, поскольку всем врачам требовалось это забрызганное кровью помещение для возни с Блэнки, Лейса перенесли на носилках в более просторный лазарет «Эребуса». Там Лейс снова лежал неподвижно, по рассказам словоохотливых посетителей ледового лоцмана, и смотрел немигающим взглядом в подволок.

Сам Блэнки отделался не так легко. Чудовище оторвало ему правую пятку с доброй половиной ступни, но Макдональд и Гудсер, отрезав кровавые лохмотья и прижегши рану, заверили ледового лоцмана, что они, при содействии корабельного плотника, изготовят кожаный или деревянный протез на ремешках и он снова сможет ходить.

С левой ногой дела обстояли хуже — в нескольких местах на голени мясо сорвано до кости, и сама кость серьезно повреждена когтями, — и впоследствии доктор Педди признался, что все четыре врача не сомневались, что ногу придется ампутировать по колено. Но одним из немногих плюсов арктического холода являлось замедленное течение воспалительных и гангренозных процессов в ране, и после вправления самой кости и наложения четырехсот с лишним швов нога Блэнки — хотя и искривленная, покрытая жуткими шрамами и местами лишенная целых волокон мышечной ткани — медленно заживала. «Твои внуки будут в восторге от этих шрамов», — сказал Джеймс Рейд, второй ледовый лоцман, пришедший навестить товарища.

Холод тоже сделал свое дело. Блэнки умудрился сохранить все пальцы на ногах — они ему понадобятся, чтобы удерживать равновесие на покалеченной ноге, сказали врачи, — но потерял три пальца на левой руке и два на правой. Гудсер, явно знавший толк в подобных вещах, заверил ледового лоцмана, что с течением времени он научится писать и принимать пищу вполне изящно при помощи мизинца и безымянного пальца, оставшихся на левой руке, и сможет застегивать штаны и рубахи при помощи большого пальца, мизинца и безымянного на правой.

Томасу Блэнки было по хрену, научится он застегивать штаны и рубахи или нет. Пока. Он был жив. Гнусная тварь сделала все возможное, чтобы отправить его на тот свет, но он все же выжил. Он мог понемногу есть, болтать с товарищами, выпивать свою ежедневную четверть пинты рома — он уже приноровился держать забинтованными руками оловянную кружку — и читать, если кто-нибудь устанавливал перед ним книжку. Он твердо решил прочитать «Векфилдского священника», прежде чем покинет сей бренный мир.

Блэнки был жив и собирался оставаться в живых по возможности дольше. Тем временем он испытывал странное счастье. Ему не терпелось поскорее вернуться в свою крохотную каюту — расположенную между равно крохотными каютами третьего лейтенанта Ирвинга и капитанского вестового, — а это могло произойти в любой день теперь, когда врачи были абсолютно уверены, что закончили кромсать, зашивать и обнюхивать его раны.

Тем временем Томас Блэнки испытывал счастье. Лежа на своей койке ночью, слыша ворчание, шепот, пердеж и приглушенный смех матросов в темном кубрике всего в нескольких футах за переборкой и грозное рычание мистера Диггла, отдающего приказы своим подчиненным за выпечкой лепешек в поздний час, Томас Блэнки прислушивался к скрежету и треску морского льда, пытающегося раздавить «Террор», и засыпал под эти звуки так крепко, как заснул бы под колыбельную, слетающую с безгрешных уст родной матери.

22. Ирвинг

70°05′ северной широты, 98°23′ западной долготы

13 декабря 1847 г.

Третьему лейтенанту Ирвингу требовалось узнать, каким образом Безмолвная покидает корабль и возвращается обратно, оставаясь незамеченной. Сегодня, спустя ровно месяц со дня, когда он впервые обнаружил новое логово эскимоски, он собирался разгадать эту загадку, даже если это будет стоить ему пальцев на руках и ногах.

Установив местонахождение женщины, Ирвинг на следующий же день доложил своему капитану, что эскимоска перебралась в канатный ящик на трюмной палубе. Он не сообщил, что она, похоже, ела там свежее мясо — главным образом, поскольку сам не знал толком, что именно он успел увидеть за несколько ужасных секунд, когда ошеломленно таращился в крохотное, тускло освещенное помещение. Он также не сообщил о гомосексуальном половом сношении, явно происходившем между помощником конопатчика Хикки и матросом Мэнсоном в трюме. Ирвинг понимал, что нарушает свои обязанности офицера Службы географических исследований военно-морского флота Британии, не докладывая капитану об этом возмутительном и важном факте, но…

Но — что? Единственным объяснением, которое мог придумать Джон Ирвинг в оправдание столь серьезного нарушения своего служебного долга, было то, что на «Терроре» и так достаточно крыс.

Но поистине загадочные исчезновения и появления леди Безмолвной — хотя и принятые суеверной командой за окончательное доказательство ее магической силы и игнорируемые капитаном Крозье и прочими офицерами, как плод воображения, — интересовали молодого Ирвинга гораздо сильнее, чем постыдные наслаждения, которым помощник конопатчика и корабельный идиот предавались в вонючей темноте трюма.

«А вонь здесь действительно страшная», — на третьем часу дежурства подумал Ирвинг, сидевший на упаковочной клети над грязной жижей, за пиллерсом близ канатного ящика. Зловоние в холодном темном трюме заметно усиливалось днем.

По крайней мере, на широкой ступени перед дверцей канатного ящика больше не стояли тарелки с недоеденной пищей, кружки с остатками рома на дне и не лежали разные языческие амулеты. Один из офицеров поставил Крозье в известность о данной практике вскоре после чудесного спасения мистера Блэнки от обитающего во льдах зверя, и капитан пришел в бешенство и пригрозил лишить ежедневной порции рома — навсегда — следующего матроса, достаточного глупого, достаточно суеверного и достаточно не крепкого в христианской вере, чтобы совершить жертвоприношение из остатков пищи или прекрасного, разбавленного водой индийского рома в попытке задобрить аборигенку, язычницу, темное дитя природы. (Хотя матросы, которым случилось украдкой подглядеть леди Безмолвную обнаженной или подслушать разговор врачей о ней, знали, что она вовсе не дитя, о чем и перешептывались друг с другом.)

Капитан Крозье также совершенно недвусмысленно дал понять, что не потерпит никаких медвежьих амулетов. Он объявил накануне на богослужении — которое снова заключалось в чтении корабельного устава, хотя многие жаждали услышать очередной отрывок из Книги Левиафана, — что даст по одному дополнительному наряду на ночную вахту или по два наряда на уборку гальюна каждому человеку за каждый медвежий зуб, медвежий клык, медвежий хвост, новую татуировку или любой другой языческий фетиш, какой увидит на злополучном матросе. Внезапно увлечение амулетами перестало наблюдаться на «Терроре», хотя от своих товарищей с «Эребуса» лейтенант Ирвинг слышал, что там оно процветает вовсю.

Несколько раз Ирвинг пытался проследить за скрытными передвижениями эскимоски по кораблю поздним вечером, но в своих стараниях оставаться незамеченным неизменно упускал ее. Сегодня он точно знал, что леди Безмолвная находится в своем канатном ящике. Он крадучись сошел следом за ней по главному трапу более трех часов назад, когда матросы уже поужинали и она тихо, почти незаметно получила от мистера Диггла свою порцию «бедного Джона», галету, стакан воды и спустилась с ними в трюм. Ирвинг поставил человека у носового люка, сразу за огромной плитой, а другому любопытному матросу велел наблюдать за главным трапом. Если эскимоска сегодня ночью поднимется по любому из двух трапов — а сейчас уже начало одиннадцатого, — Ирвинг будет знать, куда она направилась и когда.