Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот - Александр Мелихов

По межбиблиотечному абонементу Сабурову приходили целые груды книг, в названии которых ему чудился намек на разгадку человеческой способности заражаться чужими чувствами. Сначала он взялся за философические сочинения, но прочитавши раз двести, что бытие определяет сознание, а идеальное есть материальное, пересаженное в человеческую голову, он это дело бросил и налег на чистые факты. Но одни из них были как бы и не научными: они могли быть добыты одним и оспорены другим наблюдательным человеком без всякого участия ученых приборов. Любопытно, конечно, прочесть о влиянии малых групп - главнейших, как утверждал Сабуров-утопист, прочесть, что введение хотя бы одного оппозиционного члена почти полностью аннулирует групповое давление (но что такое давление?); что в группе возрастает единообразие (худшие становятся лучше, а лучшие хуже); что чем больше группа, тем меньше ее влияние (в огромной толпе ты снова почти один) , - все это было интересно, но уж очень неколичественно. А главное - это была классификация следствий, а не уяснение причин.

Наблюдения же более количественные касались настолько элементарных человеческих реакций - на вспышку, на звонок, на удар тока - и были уж настолько подробны... "Для фиксации компонентов УВП регистрируются ЭЭГ фронтальной коры, вертекс ЭМГ, КГР" - и таблицы, таблицы... Но отчего все-таки цыганенок, каждый день с ним сталкиваясь, ни в чем не подражает старшему научному сотруднику, а читинский пэтэушник старается походить на американца, которого никогда живьем не видел?

И однако же от чистого дыхания знаний окаменелые мышцы наконец расслабились, и Сабуров едва успел добежать до уборной. Это походило на обильные, облегчающие слезы... И вновь пробудилась тревога - Сабуров явственно ощущал, как она рыщет вокруг в поисках хотя бы самой непритязательной пищи. А кто ищет... Вот наконец-то он и превратился в дичающего изобретателя-одиночку, без должного образования взявшегося за мировую проблему, до решения которой оставалось еще два-три тысячелетия.

Близ институтского крыльца ему попался дергающийся с костыля на костыль полупарализованный мальчишка - и от внезапной боли за него Сабуров почувствовал секундное облегчение: сострадание должно быть направлено вовне - направленное на себя, оно отравляет насмерть.Но откуда его напастись на других, если в глубине сабуровской души живет уверенность, что ему хуже всех. Несчастливый человек - очень опасное животное: ему кажется, что он на все имеет право.

Всю дорогу он твердил себе: "Жить не так уж необходимо, но необходимо плавать по морям". Но когда дочавкал до дома, снова почувствовал какую-то особенно беззащитную тревогу.

Аркаша уже так давно влачит добродетельный образ жизни - тем страшнее становится ждать, чем он оборвется. От Шурки хоть сегодня можно получить записку: "Не волнуйтесь. Я уехал в Индию пахать на тиграх и сеять рис", - как уже было после удаления миндалин - источника сердечных его мук, от которых удалось избавиться только чудом, ибо лоры в городе окончательно перевелись (народ злобствовал, что они все до единого перешли в кооперативы драть по пятнадцать рэ за прием - а не за лечение).

Но Натальин сановный заказчик Лобачев заметил ее неоычную угнетенность и лиловые полумесяцы под глазами (таблетки всегдашние тоже перестали помогать) - и позвонил в легендарное Четвертое управление. Не верилось, что это больница: все сверкает, никакой вони, а главное, вокруг одинокого клиента от скуки собираются даже посторонние врачи: ей показалось, что ее приняли за кого-то другого и сейчас вытолкают взашей.

"Заутра казнь, но без боязни он мыслит об ужасной казни", надменно продекламировал Шурка, однако хирургами остался недоволен - все время что-то теряют и разыскивают: "Прямо как я..." Доктор Трупов, этот деликатнейший человек, не вызвал милицию и не спустил Наталью с лестницы, когда она, обмирая, протянула ему четвертную, упрятанную в конверт, дабы не оскорбить его зрение такой мерзостью, как деньги, - он сунул их в карман, словно бы и не заметив: высшая воспитанность - не замечать чужой невоспитанности.

А назавтра от Шурки остался только клок бумаги: "Не волнуйтесь. Я уехал на Верхнюю Маю с хорошими чуваками. Скоро вернусь".

С неделю все ходили на цыпочках и переговаривались вполголоса, но однажды мертвецки спящий Шурка обнаружился на тахте, наполнив весь дом запахом настоянного пожарища. Колония добрых крыс обманула ожидания.

Манящий огонек превратился в брошеное костровище.

Проснувшись на вторые сутки, Шурка без предисловий объявил, что теперь он ненавидит всех хайрастых: никакого братства у них нет, большинство, как и везде, составляют лодыри и подлипалы. Шуркиным спутникам, хорошим чувакам, бессонная полуголодная и полухолодная лагерная жизнь быстро надоела, и однажды утром они исчезли, оставив его с десятью копейками в кармане - остальные он честно сдал в общий котел. И он, семь раз вымокнув и семь раз высохнув, несколько дней добирался до дома на попутках, кормясь христовым именем (это у них называется "аскать") и надкусанными пирожками на автостанциях. Да еще попутно познакомился с одной герлой, у которой денег тоже не было, но было две банки болгарских голубцов.

Зато, считай, что все герлы у хиппи оказались некрасивые, линялые, как моли, и вялые, как рыбы, - это тоже навело его на нелестные догадки об истоках левизны.

Теперь ходит развинченно, молодецки потряхивая кистями, бесшабашным цинизмом на роже набиваясь на вопрос, что за мудрость такая ему открыта. Но слышишь от него одно: с братством у нас покончено, настоящие хипповские колонии остались только в Индии - туда-то он со временем и отправится: женится на еврейке, чтобы перебраться через родную границу, а там уже до Индии рукой подать. Взамен утраченного братства оголтело общается - в том числе с личностями, похоже, не из светлых - без спроса загнал гитару, но интересоваться его делишками бесполезно: он пребывает в состоянии той задиристой гордости, какая бывает у людей, совершивших либо готовящихся совершить капитальную подлость. Правда, из школы жалоба поступила только одна - Шурка в какой-то анкете назвал своим любимым высказыванием следующее: "Если не хочешь, чтобы тебе лгали, не задавай вопросов", - и во всех остальных ответах сослался на этот пункт.

Уже от двери что-то толкнуло Сабурова сделать шаг назад, посмотреть с площадки вниз, словно пытаясь разглядеть там ответ на что-то. Черная пластиковая лента, которой были обтянуты перила, обводила лестничную клетку: черный траурный прямоугольник, в нем еще один, поменьше, в нем еще, и еще, и еще - последний совсем узенький, в котором, однако, уместился на боку детский велосипедик. Сабуров поежился, словно руль велосипедика вдавливался ему в бок.

Аркаша поднял от книги праведные глаза, в которых с каждым днем все отчетливее проступает надлом. Однажды из пионерского лагеря он привез грамоту: их с Натальей благодарили за участие в воспитании "нового человека"...

Внезапно спрашивает:

- Ты правда думаешь о самоубийстве?

- Только тем и живу, я же сказал.

Но увы - Сабуров солгал: в последнее время мысль о самоубийстве перестала приносить облегчение, - наоборот, хотелось спросить с недоверчивой обидой: "Так это, получается, и все?.."

Шурка с вызывающим видом слонялся по квартире и наконец добился - Аркаша спросил его с беспримесной ненавистью - праведность жестока:

- Что ты целый день вошкаешься? Ты вообще как собираешься жить - приятно или...

- Все хотят жить приятно. Даже животные.

- Не даже животные, а именно животные. А люди хотят жить правильно.

- И я буду. Знаешь, в Индии какие есть гуру!

- Идиот...

- Да ты-то кто! "Научный подвижник"... Ты хочешь выделиться...

- И раствориться тоже...

- А я думаю: среди кого выделяться, среди буржуев?

- А кто, по-твоему, не буржуи?

- Не буржуи - кто за карьеру, за здоровье не трясется: не боится спиться, сторчаться. У вас - все трусы!

- Так ты что - торчком собираешься стать?

- Я про будущее вообще не хочу думать - связывать себя. Будешь думать - совсем тусоваться не с кем будет.

- А кто тогда у тебя буржуи? И что - заводчане лучше?

- А заводчане - это и есть главные буржуи. Я сразу по прихожей могу буржуйскую квартиру определить. У них всегда обои в теплых тонах, в кирпичик. В коридоре ковры и в комнате ковры. В теплых тонах. Абажур часто красный. Бывает желтый. Много сувениров. Чеканки. Они-то не сторчатся! И Набыковы тоже.

- А за какие заслуги ты себя выше буржуев ставишь?

- Ну, нет, нет у меня никаких заслуг, подавись!!! Я уже не считаю, что я черт знает кто, успокойся! Дрянь я, дрянь!!! Зато теперь мне ничего не стыдно - а что, думаю, значит, я такой и есть!

Сабуров давно уже знал, что впереди полная безнадежность, и механически вздрагивал только от выкриков.

- А раньше... - с бесконечной горечью задумался Шурка и покраснел: Раньше мне даже было стыдно, что у меня есть подсознание - такие иногда мысли приходят...