Власть и наука - Валерий Сойфер

Свою речь он продолжил прославлением ничего не давших ни науке, ни практике летних посадок картофеля. Он призвал повести работу так, "чтобы на 1936 год 100% семенного картофеля в Одесской области было уже невырождающегося. Это будет настоящее дело, настоящая наука. Дело это нетрудное, но необходимо как следует взяться" (4). В конце речи он возвратился к вопросу о картофеле, дав понять Сталину и всем присутствующим, что еще далеко не везде его идея встречает теплый прием:

"Хорошо, если бы в этом году хотя бы южные области, хотя бы одесские колхозы взялись за это дело по-настоящему, под руководством земельных органов. К сожалению, некоторые земельные работники областей и районов еще недооценивают во всей полноте это дело" (5).

Однако все эти слова, хотя они и были произнесены с воодушевлением, не несли в себе чего-то экстраординарного и вряд ли могли вызвать у Сталина какие-либо эмоции, что либо такое, что было бы выше снисходительного одобрения. А Лысенко уже знал ход, которым можно было покорить Сталина, вызвать у него жгучий интерес к своей персоне. Он надумал прилюдно обвинить тех, кто критиковал его, во вредительстве, в попытке отбросить его работу не потому, что она научно слабая и недоработанная, а потому, что критики-вредители были классовыми врагами таких вот крестьянских, колхозных ученых, каковым является он, академик из "народа":

"Товарищи, ведь вредители-кулаки встречаются не только в вашей колхозной жизни. Вы их по колхозам хорошо знаете. Но не менее они опасны, не менее закляты и для науки. Немало пришлось кровушки попортить в защите, во всяческих спорах с так называемыми "учеными" по поводу яровизации, в борьбе за ее создание, немало ударов пришлось выдержать в практике. Товарищи, разве не было и нет классовой борьбы на фронте яровизации?

... Было такое дело... вместо того, чтобы помогать колхозникам, делали вредительское дело. И в ученом мире, и не в ученом мире, а классовый враг -- всегда враг, ученый он или нет.

Вот, товарищи, так мы выходили с этим делом. Колхозный строй вытянул это дело. На основе единственно научной методологии, единственно научного руководства, которому нас ежедневно учит товарищ Сталин, это дело вытянуто и вытягивается колхозами" (6).

Этот политический донос на своих коллег вызвал бурю восторга: зал разразился аплодисментами... Всё остальное было встречено по инерции восторженно, но кульминация речи содержалась в этих словах, хотя и в конечной части её было кое-что интересное, например, предложение передать селекцию из рук ученых -- с их опостылевшей генетикой -- в руки простых колхозников:

"Многие ученые говорили, что колхозники не втянуты в работу по генетике и селекции, потому что это очень сложное дело, для этого необходимо окончить институт. Но это не так. Вопросы селекции и генетики... ставятся теперь по-иному. Сейчас, как хлеб, как вода для жаждущего, необходимо вмешательство в работу селекции и генетики масс колхозников. Колхозная инициатива в этом деле необходима, без этого у нас будут только ученые специалисты-селекционеры, кустари-одиночки" (7).

И чтобы завершить эту тему, он добавляет:

"Колхозники, а таких колхозников к нашей гордости у нас довольно много, -- дают народному хозяйству больше, чем некоторые профессора" (8).

С газетной фотографии, запечатлевшей Трофима Лысенко во время выступления с кремлевской трибуны в присутствии Сталина, глядят горящие глаза фанатика. Он подался вперед, наклонив сухое лицо с выступающими скулами, прилизанные волосы сползли на лоб.

Я много раз слышал Лысенко в 50-е годы, когда речь его, возможно, не была столь горячей, как раньше, но и тогда он производил завораживающее действие на аудиторию. Он обладал даром кликушества, испускал какие-то флюиды, заставлявшие слушателей забыть всё на свете и воспринимать как откровение любой вздор, изливавшийся из его уст.

Люди, подобные Гитлеру и Лысенко, владеют магическими чарами. Они умеют повести за собой толпу, воздействовать на её стадные чувства и замутить мозги даже искушенным специалистам и трезво мыслящим индивидуумам, способным в нормальных условиях без труда оценить суть истеричных призывов и обещаний. Многие из тех, кто в исступлении аплодируют лжепророкам, спустя какое-то время прозревают и начинают себя спрашивать: что же со мной тогда случилось, какому колдовству я поддался?

Вряд ли, однако, на холодного и трезвого политика Сталина могли повлиять лысенковские флюиды. Сталин сам умел играть настроениями толпы и был способен легко раскусить этого лжеца. Скорее, он обратил взор на другое: ему понадобился этот человек с его "харизматическими" качествами, и всё, что он говорил, вполне его устраивало, соответствовало собственным устремлениям.

Прирожденный оратор Лысенко затем решил набросить на себя флёр смиренности и скромности. Хотя и говорят, что показное самоуничижение паче гордости, но Лысенко и здесь рассчитал всё отлично, он знал перед кем надо поставить себя "на место":

"Я уверен, что я чрезвычайно плохо изложил затронутые мною вопросы по генетике и селекции. Я не оратор. Если Демьян Бедный1 сказал, что он не оратор, а писатель, то я не оратор и не писатель, я только яровизатор, и поэтому не сумел вам это дело просто объяснить" (9).

Так немногими мазками он нарисовал картину, любезную взору вождя. Расчет оказался верным -- Сталину его речь нравилась всё больше. В конце концов он возбудился настолько, что вскочил с места и закричал в зал, потрясая воздух своими ладошками: "Браво, товарищ Лысенко, браво!" Публика наградила скромнягу Лысенко -- зал сотрясли бурные аплодисменты.

15 февраля 1935 года "Правда", а затем и другие газеты напечатали эту речь, опубликовали портрет Лысенко и привели знаменательные слова Сталина.

И в тексте, напечатанном в "Правде", и в большинстве последующих воспроизведений этой речи не приводились слова, сказанные Лысенко после реплики Сталина. А слова эти были также существенными, так как Лысенко говорил, и вполне определенно, о корнях, взрастивших его. Вот лишь один отрывок из заключительной части речи Лысенко (полностью текст приведен в прим. /10/):

"В нашем Советском Союзе, товарищи, люди не родятся, родятся организмы, а люди у нас делаются -- трактористы, мотористы, механики, академики, ученые и так далее. И вот один из таких сделанных людей, а не рожденных, я -- я не родился человеком, я сделался человеком. И чувствовать себя, товарищи, в такой обстановке -- больше, чем быть счастливым" (11).

Разнесенное газетами по всей стране сообщение о личной похвале Сталина имело огромное значение. Лысенко сразу поднялся над всеми учеными. Сталинское одобрение значило в тех условиях больше, чем мнение сразу всех академиков вместе взятых.

Исай Презент -- правая рука Лысенко

В 1934 году среди ближайших приближенных Лысенко появился новый сотрудник, сразу затмивший своей персоной всех других соратников украинского академика, -- Исай Презент (по документам он числился Исааком, но со времен жизни в Ленинграде к нему прилипло Исай, да так и осталось).

Исаак Израилевич Презент родился в 1902 году, закончил в 1926 году трехгодичный факультет общественных наук Ленинградского университета имени Бубнова (12). По некоторым сведениям до поступления в Университет Презент побывал в Германии (1923?), а до этого посетил Иран. Под псевдонимом Даров он якобы опубликовал книгу об одном из сектантских религиозных течений, возникших в странах Ближнего Востока в XIX веке -- бехаизме (названо по имени его основоположника Мирзы Хуссейна Али Бехауллы). Согласно бехаизму, наука, в частности, должна объединиться с религией (13).

После окончания университета Презент был замечен Вавиловым и принят в ВИР. Но уже через год Презент оттуда уходит (14), унося неприязнь к Вавилову, сохранявшуюся им всю жизнь. Презент получает место в Ленинградском педагогическом институте имени Герцена как специалист в области диалектического материализма. В 1930 г. он упоминается в числе руководителей Ленинградского отделения Коммунистической академии (15), в том же году становится председателем Ленинградского общества биологов-материалистов. В 1931 году он возглавил кафедру со странным названием "Кафедра диалектики природы и эволюционного учения" Ленинградского университета, оставаясь одновременно доцентом пединститута и научным сотрудником 1-го разряда Института философии Ленинградского отделения Комакадемии (16). Перу Презента к этому времени принадлежало несколько печатных работ (17).

Он мог бы спокойно работать в Ленинграде и дальше, но отношения с коллегами у него постоянно ухудшались из-за несносного характера и всегдашнего стремления кого-то разоблачать и клеймить. Презент приложил руку к погрому в ботанике в начале 30-х годов, он был главным лицом в кампании против специалистов в области охраны природы (18), что привело к аресту одного из основателей биоценологии в СССР В.В.Станчинского2, он же оклеветал совершенно неповинного человека, пользовавшегося заслуженным уважением у коллег, видного ученого и педагога Б.Е.Райкова, заявив в докладе перед работниками просвещения Ленинграда: