ДОЧКИ-МАТЕРИ. Третий лишний? - Каролин Эльячефф

В греческой трагедии в смерти ребенка часто бывает повинен отец (Агамемнон, убивающий Ифигению), и против него оборачивается смертельная ненависть и месть матери. В наши дни в воображении родителей эту роль зачастую символически исполняет медицинский персонал, в зависимости от его компетентности или не компетентности, облеченный миссией спасти ребенка. Чтобы выполнить такую задачу, необходимо принять на себя полную ответственность за боль родителей. Даже если известно, что доктор, который должен был спасти ребенка, но не смог, – «светило» в своей области, гневные чувства по отношению к нему – всего лишь необходимый этап, который защищает амбивалентные отношения внутри семьи и облегчает чувство вины, так как позволяет переложить ответственность на кого-то другого.

Сегодня скорбь по ребенку довольно часто выражают публично. Похоже, литература становится именно тем средством, которое предоставляет такую возможность: редко в жанре романа, скорее в более или менее переработанной форме документального свидетельства о реальной потере. Независимо от того, рассказывается в нем о смерти мальчика или девочки, специфика переживания траура больше связана с тем местом, которое занимал ребенок в психическом мире матери, и не зависит от его пола, а сами свидетельства являют собой отчаянные попытки восстановить прежние связи с окружающим миром и гармонию с самой собой.

«Я пишу с единственной целью – вновь обрести связь с самой собой, признается Ханна, героиня «Дневника Ханны» (1993) Луизы Л. Ламбрикс. На создание этого романа автора вдохновила подлинная история. Необычность ситуации в том, что умерший ребенок никогда не был рожден, и в этом состоит главная проблема. Долгое время считалось, что когда у женщины происходит выкидыш, непроизвольный или умышленно спровоцированный, она не испытывает чувства утраты, даже на поздних стадиях беременности (в случае ее искусственного прерывания), потому что ребенок так и не появился на свет. Предвидение романистки в данном случае опережает клинические исследования. Она убедительно доказывает, что если вынашиваемый ребенок желанный, уже на ранних стадиях беременности женщина в полной мере ощущает себя матерью.

В оккупированной Франции молодая замужняя женщина, еврейка, у которой уже есть маленькая девочка, узнает, что она снова беременна. Она жаждет этого ребенка всей душой, но ее муж, участвующий в движении Сопротивления, не разделяет с ней ее с радость по поводу этой новой жизни и увозит жену в Швейцарию, чтобы она сделала аборт на пятом месяце беременности. Это была девочка. «Ребенок умер, а мать продолжала жить. Несмотря ни на что, она все-таки сделала то, чего от нее ожидали». Теперь Ханне придется вести «двойную жизнь», и единственным подтверждением этого раздвоения послужит ее дневник: «Каждый раз, когда я собираюсь ложиться спать, между сном и явью я перехожу в другой мир и продолжаю вести мою вторую жизнь. Я будто иду на работу, и эта работа вновь возвращает меня к жизни». В ее тайных снах, которые прерываются реальной жизнью, но всегда продолжаются ровно с того момента, на котором были прерваны, маленькая Луиза появится на свет, мать будет кормить ее, наблюдать, как дочь растет и развивается изо дня в день, занимая свое законное место в женской родовой линии. Мать будет строить планы, будто все это происходит в реальности: «Луиза со временем превратилась в непоседливую веселую шалунью, пышущую здоровьем и энергией. Она стала такая задорная и забавная. Я спрашивала себя, откуда берется эта радость жизни? Возможно, ей это передалось от меня – ребенком я росла такой же беззаботной, но это было так давно и я так изменилась с тех пор. Рядом с Луизой и я вновь обретаю в себе остатки этой радости, словно ей удается пробудить ту Ханну из прошлого, которую так любил мой отец, которая выросла в счастливой семье, а во время праздников паясничала до тех пор, пока не срывала всеобщие аплодисменты и смех. Я говорю себе, что Луизе следовало бы заняться танцами, играть на сцене, освоить музыкальные инструменты. Я говорю, что эта малышка – настоящий дар небес, ее наделили всеми возможными талантами, она бесконечно талантлива». Такая воображаемая вторая жизнь продлится целых двадцать лет. До той самой поры, пока мать не сможет освободиться от ее власти благодаря вмешательству врача, который приехал, чтобы проконсультировать ее по поводу бессонницы. «Итак, почему вы не спите?» – просто спросил он ее, чего никто прежде не делал, – и она, наконец, смогла обо всем рассказать.

Попытка матери продлить в своих снах жизнь дочери, которой она была вынуждена отказать в праве на жизнь, и изменить, исправить реальность происходит в подсознании, в котором, как пишет Рембо: «запечатлеваются не только первые представления, не только наши первые эмоциональные привязанности, в нем остается след всех наших порывов и стремлений, регистрируются значения всех известных нам слов, которые мы раз и навсегда усваиваем, а затем перестаем замечать, и которые приговорят нас к жизни или к смерти». Одновременно – это попытка вновь обрести потерянного ребенка и установить с ним контакт за пределами смерти на духовном уровне. Аналогичный случай описан романисткой Розамундой Леманн, о которой мы уже упоминали: ее дочь скоропостижно скончалась уже в зрелом возрасте. Во всех ее произведениях так или иначе присутствует образ умершего ребенка, несмотря на то, что автор избегает непосредственно говорить о собственном опыте переживания траура.

Отметим также, что такой тип траура, который помогает матери освободиться от боли и гнева, воображая идеальную жизнь так и не родившегося на свет ребенка, переживается ею в абсолютном одиночестве, она не может разделить этот опыт даже с отцом ребенка. И не только потому, что не верит в способность другого понять ее переживания, но и потому, что не желает делиться своим горем. Может показаться, что речь идет о каком-то исключительно редком случае, но, по свидетельству переживших траур, разделить с кем-то свою боль и скорбь, излить свои чувства другому удается крайне редко. Именно потому, что траур часто переживают как мучительный и одинокий поиск выхода из нестерпимой ситуации, а саму потерю ребенка – как «открытую рану» (о, как это нарциссично!), причиняющую постоянные страдания. Но для женщины, которая его переживает, траур в любом случае свидетельствует, что ее отношения с этой жизнью еще не закончены.

В романе «Элегантность вдов» (1995) Алисы Ферней на протяжении нескольких поколений женщины с примерным достоинством переносят трагическую потерю своих мужей и детей, что отвечает девизу этой многочисленной семьи: «нас Бог создал не для того, чтобы мы прожили бесполезную жизнь». Женщины искренне любят своих мужей, которые отвечают им взаимностью, дети служат тому живым подтверждением; но именно они становятся причиной страданий, так как, теряя их, женщины сталкиваются со смертью. Дар жизни передается здесь из поколения в поколение, несмотря на траур. Рассказывая о самой старшей героине – Валентине, которая потеряла пятерых из восьми детей, автор подробно описывает телесные изменения в ней – наглядные свидетельства той внутренней психической работы, которая происходила в ее подсознании во время траура после того, как умерла ее третья дочь: «в течение долгих месяцев она постепенно менялась, ее словно подтачивало что-то изнутри, и это сказывалось на всем ее облике: изменилось выражение ее глаз, изгиб бровей, она по-другому складывала губы, изменился цвет ее лица (то бледный, то, наоборот, потемневший и серый как мрамор). Даже ее силуэт, казалось, с каждым днем все большее и больше истаивал в складках траурных одежд. И, наконец, ее лицо приняло то ужасное выражение мрачной неподвижности, будто к нему навсегда приросла маска страдания. Только глаза продолжали лучиться светом на этом лице. Ее сердце было преисполнено доброты, но весь ее облик выражал противоположное».

Так, в самых разных литературных формах, от рассказа до романа, описываются различные фазы траура, переживаемого матерью: чувство вины, гнев, угрызения совести, поиски смысла жизни или знаков провидения, чувство несправедливости, мысли о том: «почему он (или она), мое дитя, а не я?» или «почему именно мой ребенок?» Часто бывает, что женщину неустанно преследуют воспоминания, вызывающие постоянную тревогу и психосоматические проявления, «более острые, чем сама утрата» (как пишет Николь Лоро в «Трауре матерей»).

Даже когда отец активно присутствует в отношениях матери и ребенка, мать все-таки бывает обречена на одиночество в своем трауре. Смерть может вызвать разрыв не столько тройственных, сколько парных отношений, особенно, если речь идет об очень близких отношениях, в том числе о материнском всевластии; одновременно реальном и воображаемом. Так, в романе «Палома» Алина Шульман спустя шестнадцать лет после пережитой трагедии рассказывает о своей единственной дочери, умершей от рака в возрасте восьми лет: «Мне хотелось, чтобы в нашей истории были только мы вдвоем: ты и я, и чтобы мы вели диалог за закрытыми дверями, как элегию для двух голосов. И я создала вокруг нас вакуум. Чтобы никто не мешал мне любоваться тобой, моим ребенком. Чтобы я одна могла смотреть на тебя, мое дитятко. Чтобы дольше сохранить тебя в своей памяти, мое дитя. Позвольте мне верить в исключительность нашей любви! Иначе как смириться, как выжить? Я готова подделать запись о гражданском состоянии и твердой рукой вписать, что моя дочь родилась от неизвестного отца, или даже совсем без отца, чтобы никто больше не смог усомниться: я – не только единственная наследница, но и единственная родительница моего ребенка».