Домби и сын - Чарльз Диккенс

И неужели, кромѣ Сусанны Нипперъ, некому было облегчить тоску растерзаннаго сердца? кромѣ Выжиги никто не простиралъ къ ней объятій? никто не обращалъ къ ней своего лица? никто не говорилъ ей утѣшительнаго слова? никто, никто, никто! Флоренса была одна въ пустынномъ мірѣ, и ни одно сердце не раздѣляло ея страданій. Безъ брата и безъ матери, круглая сирота была теперь, въ полномъ смыслѣ, брошена на произволъ судьбы, и только одна Сусанна сочувствовала ея горю. О, какъ она нуждалась въ этомъ сочувствіи!

Когда гости разъѣхались по домамъ, и въ мрачномъ жилищѣ м-ра Домби возстановился привычный порядокъ, слуги принялись за свои дѣла, a м-ръ Домби безвыходно заперся въ кабинетѣ. Флоренса въ первые дни плакала отъ утра до ночи, бродила вверху и внизу, a иногда, въ припадкѣ отчаянной тоски, убѣгала въ свою комнату, ломала руки, бросалась на постель и не знала никакого утѣшенія. Каждый предметъ пробуждалъ въ ней горестныя воспоминанія, и несчастная терпѣла невыносимую пытку въ этой юдоли плача и скорби.

Но чистая любовь не можетъ горѣть разрушительнымъ пожаромъ въ невинномъ сердцѣ. Только такое пламя, которое въ своемъ глубочайшемъ составѣ отзывается смраднымъ запахомъ земли, пожираетъ болѣзненную грудь, между тѣмъ, какъ священный огонь неба, огонь безкорыстной любви и самоотверженія, не производитъ разрушительнаго дѣйствія на человѣческое сердце. Вскорѣ душевный миръ и безмятежное спокойствіе озарили кроткое лицо этого ангела, и Флоренса, хотя все еще плакала, но самая грусть уже сдѣлалась для нея источникомь наслажденія.

Прошло немного времени, и взоръ ея, свѣтлый и спокойный, обращался опять къ золотымъ волнамъ, струившимся на стенѣ на прежнемъ мѣстѣ и въ прежніе часы яснаго вечера. Прошло немного времени, и опять сидѣла она одна въ роковой комнатѣ, кроткая и страждущая, какъ будто блѣдный страдалецъ все еще томился на своей маленькой постели. И какъ скоро лютая скорбь врывалась въ ея сердце, она становилась на колѣни, и уста ея пламенѣли молитвой, и духъ ея возносился высоко надъ треволненіями вседневной жизни.

Прошло немного времени, и нѣжный голосокъ ея снова раздавался по сумеркамъ въ этомъ мрачномъ, уныломъ и пустомъ жилищѣ, и снова напѣвала она арію, къ которой такъ часто прислушивался ея братъ, опустивъ головку на ея колѣни. И когда потухали послѣдніе лучи солнца, въ ея комнатѣ дрожали и переливались музыкальные звуки, и казалось, будто братъ опять упрашиваетъ ее пѣть, какъ въ тотъ первый и послѣдній праздникъ своей жизни, въ ту роковую ночь, когда изсякъ источникъ его жизни. И часто эти печальныя воспоминанія трепетали на клавишахъ инструмента, и дрожащій голосъ ея замиралъ, наконецъ, въ потокѣ горькихъ слезъ!

Прошло немного времени, и y ней достало духу съ нѣкоторой любовью приняться за работу, по которой нѣкогда скользили ея пальцы на морскомъ берегу подлѣ маленькой колясочки, откуда единственный другъ ея души безмолвно и по цѣлымъ часамъ любовался на безбрежное море. И долго сидѣла она y окна въ заброшенной, пустынной комнатѣ, подлѣ портрета своей матери, и далеко уносились ея мысли!

Но зачѣмъ темные глаза ея такъ часто обращались отъ работы къ той сторонѣ, гдѣ жили розовыя дѣти? Маленькая группа не могла имѣть прямого отношенія къ предмету ея размышленій: все это были дѣвочки, — четыре маленькія сестрицы. Но и y нихъ, какъ y нея, не было матери; и y нихъ, какъ y нея, былъ отецъ.

Немудрено было узнать, когда отецъ уходилъ и когда снова ожидали его домой. Передъ этимъ временемъ старшая дѣвочка, совсѣмъ одѣтая, ходила взадъ и впередъ по гостиной или выбѣгала на балконъ, и какъ скоро отецъ появлялся въ туманной дали, тревожное лицо ея озарялось радостнымъ чувствомъ, между тѣмъ какъ другія дѣвочки, стоявшія для той же цѣли на высокихъ окнахъ, хлопали руками, барабанили по стекламъ и громко кричали ему навстрѣчу. Потомъ старшая сестра выбѣгала въ корридоръ, и Флоренса видѣла, какъ она тащила отца за руку, и какъ отецъ сажалъ ее на колѣни, цѣловалъ, гладилъ по головкѣ, между тѣмъ какъ дочь крѣпко обвивалась руками вокругъ его шеи. Всегда они были веселы, но случалось, отецъ устремлялъ на нее задумчивый взоръ, какъ будто видѣлъ на нѣжномъ лицѣ дочери отраженіе ея покойной матери. Иногда Флоренса не выдерживала этой сцены и, заливаясь горькими слезами, отходила отъ окна, какъ будто боялась разстроить своимъ присутствіемъ чужую радость; но едва проходилъ этотъ первый взрывъ невольной грусти, она опять приближалась къ окну, и работа ея сама собою вываливалась изъ рукъ.

Это былъ домъ, стоявшій за нѣсколько лѣтъ пустымъ и нанятый новыми жильцами, которые тутъ поселились, когда Флоренса проживала въ Брайтонѣ. Его отдѣлали, выкрасили, обставили цвѣтами, птичьими клѣтками, и зданіе помолодѣло, похорошѣло, оживилось. Но Флоренса не обращала вниманія на домъ: дѣти и отецъ были для нея все.

Когда отецъ оканчивалъ обѣдъ, дѣти разбѣгались съ своей гувернанткой по обширной залѣ, и веселые голоса ихъ, сопровождаемые беззаботнымъ смѣхомъ, проносились черезъ улицу въ печальную атмосферу пустынной комнаты, гдѣ сидѣла за своей работой безпріютная сирота. Потомъ они взбирались съ отцомъ наверхъ, возились около него на софѣ, карабкались на его колѣни, и онъ, окруженный цвѣтущими личиками, какъ прекраснымъ букетомъ, разсказывалъ, имъ забавныя исторіи. Иной разъ вся эта группа выбѣгала на балконъ, и тогда Флоренса поспѣшно скрывалась въ углубленіе комнаты, чтобы не испугать малютокъ своимъ траурнымъ платьемъ.

Старшая дочь, оставаясь съ отцомъ, когда другія убѣгали, разливала для него чай — счастливая маленькая хозяйка! — разговаривала съ нимъ y окна или за столомъ до тѣхъ поръ, пока подавали свѣчи. Онъ обращался съ ней, какъ съ другомъ, она, съ большою важностью, какъ взрослая женщина, сидѣла за шитьемъ или за маленькой книгой. A она была гораздо моложе Флоренсы! Какъ скоро подавали огонь, Флоренса уже не боялась наблюдать всю эту группу изъ своей темной комнаты: "Прощай, папа, прощай! спокойной ночи, папа!" Флоренса горько начинала рыдать и уже не смотрѣла болѣе.

Однако-жъ она опять оглядывалась на счастливый домъ, когда сама отправлялась въ постель, напѣвая одну изъ тѣхъ арій, которая, бывало, убаюкивала ея друга. Но что она всегда думала объ этомъ домѣ или наблюдала его, это была тайна, никогда и ни по какому случаю не выходившая изъ ея сердца.

И неужели въ этомъ юномъ сердцѣ, столь достойномъ любви, оживлявшей страдальческую душу ея друга, хранилась еще тайна? Да, хранилась, — только Богу одному извѣстна была эта другая тайна.

Какъ скоро обыденный шумъ смолкалъ, Флоренса тихонько выходила изъ своей спальни, украдкой спускалась съ лѣстничныхъ ступеней и приближалась къ дверямъ отцовскаго кабинета. Здѣсь, на холодномъ каменномъ полу, каждую ночь стояла она по цѣлымъ часамъ, едва дыша, не смѣя пошевелить губъ. Любви, и только одной любви жаждало ея сердце. Склонивъ головку къ замочной скважинѣ, она старалась прислушаться къ дыханію этого человѣка, котораго называли ея отцомъ. Съ какимъ самоотверженіемъ, съ какою безпредѣльною преданностью она бросилась бы къ ногамъ этого бездушнаго эгоиста, если бы она смѣла, если бы онъ позволилъ ей выразить свои чувства, если бы принялъ отъ нея слово утѣшенія, отъ нея, безпріютной сироты, чуждой и лйшней въ этомъ мірѣ! Не зналъ и не справлялся м-ръ Домби, какъ живетъ и что дѣлаетъ его дочь.

Въ цѣломъ домѣ никто не подозрѣвалъ тайныхъ страданій отверженнаго дитяти. Кабинетная дверь всегда была заперта, и м-ръ Домби сидѣлъ неподвижно, какъ узникъ, прикованный къ своему столу. Два или три раза выходилъ онъ со двора, и въ домѣ поговаривали, что скоро онъ намѣренъ отправиться за городъ; но покамѣстъ онъ одинъ жилъ въ этихъ комнатахъ, не видалъ дочери и не спрашивалъ о ней. Быть можетъ, даже онъ забылъ, что она живетъ подъ одной съ нимъ кровлей.

Однажды, недѣлю спустя послѣ похоронъ, Флоренса сидѣла за своей работой, какъ вдругъ вбѣжала къ ней Сусанна и, задыхаясь отъ громкаго хохота, проговорила:

— Гость къ вамъ пришелъ, миссъ Флой, гость!

— Гость? ко мнѣ, Сусанна? — съ величайшимъ изумленіемъ воскликнула Флоренса.

— Да, къ вамъ. Что-жъ за диковина? Я бы готова нагнать къ вамъ цѣлую стаю гостей, право, авось бы повеселѣли. Мое мнѣніе, миссъ Флой, чѣмъ скорѣе мы поѣдемъ къ этимъ старымъ Скеттльзамъ, тѣмъ лучше для насъ обѣихъ, то есть, оно не то чтобы я любила жить среди суматохи, но — вѣдь я же и не устрица, миссъ Флой.

Должно отдать справедливость: миссъ Нипперъ, говоря это, заботилась больше о своей молодой госпожѣ, чѣмъ о самой себѣ.

— Какой же гость, Сусанна? — спросила Флоренса.

Выжига въ одно и то же время разразилась истерическимъ смѣхомъ и горькимъ плачемъ и едва могла проговорить:

— М-ръ Тутсъ.

Улыбка, появившаяся на лицѣ Флоренсы, исчезла мгновенно, и глаза ея наполнились слезами. Но все же это была улыбка, и миссъ Нипперъ радовалась произведенному впечатлѣнію.