Впусти меня - Йон Линдквист

— Я его тут положу!

Он положил пакет у двери и убежал в гостиную. Вытащил пластинку из конверта, включил проигрыватель и поставил иглу на третью песню, свою любимую.

Довольно длинное вступление — и наконец из колонок раздался мягкий голос певца:

В волосах у нее маргаритки,Легким шагом по полю идет,И лицо освещает улыбка,Ей уже девятнадцатый год.

Эли вошла в гостиную. Она обмотала полотенце вокруг пояса, а в руках держала пакет с одеждой. Лицо было чистым, а мокрые волосы липли к щекам и шее. Оскар сложил руки на груди, стоя у проигрывателя, и кивнул ей.

Что улыбки той стало причиной,У калитки столкнувшися с ней,Спросит парень у девушки милой.«Тот, кого я люблю всех сильней».

— Оскар?

— Что? — Он сделал потише и мотнул головой в сторону пластинки: — Фигня, да?

Эли покачала головой.

— Нет, по-моему, здорово. Вот это мне нравится.

— Правда?

— Да. Слушай... — Эли собиралась было продолжить, но только обреченно добавила: — А, ладно! — и развязала полотенце.

Оно упало к ее ногам, и она осталась стоять обнаженной в нескольких шагах от Оскара. Эли широким жестом указала на свое тоненькое тело и произнесла:

— Вот, чтоб ты знал.

Выйдут вместе на берег песчаный,Выводить будут знаки, словаИ друг другу шептать неустанно:«Как же ждал я тебя... Как ждала... »[36]

Короткий инструментальный финал — и песня закончилась. Из динамиков доносилось тихое потрескивание, пока игла скользила в промежутке между песнями. Оскар смотрел на Эли.

Темные соски выглядели почти черными на ее бледной коже. Узкая, прямая грудная клетка без малейшего намека на выпуклости, только ребра четко вырисовывались под светом люстры. Ее тонкие руки и ноги казались неестественно длинными, словно ветви юного деревца, обтянутого человеческой кожей. Между ног у нее... ничего не было. Ни складок, ни пениса. Лишь гладкая кожа.

Оскар провел легонько по волосам и так и застыл с рукой на шее. Как он ни сдерживался, у него невольно вырвалось это дурацкое мамино словечко:

— Но у тебя же... нет письки!

Эли наклонила голову и посмотрела себе между ног, будто для нее это было открытием. Началась новая песня, и Оскар не расслышал, что́ она ответила. Он нажал рычажок проигрывателя, и игла плавно поднялась над пластинкой.

— Что ты сказала?

— Я сказала, что раньше была.

— И что же случилось?

Эли засмеялась. Оскар понял, как глупо прозвучал его вопрос, и залился краской. Эли всплеснула руками и прикусила нижнюю губу.

— Забыла в метро.

— Тьфу ты дурочка.

Не глядя на Эли, Оскар прошел в ванную, чтобы убедиться, что там не осталась следов крови.

Горячий пар висел в воздухе, зеркало запотело. Ванна была такой же белой, как и раньше, только по краям виднелась чуть заметная желтая полоска застарелой несмываемой грязи. В раковине тоже было чисто.

Ничего этого не было.

Эли просто зашла в ванную для вида, для поддержания иллюзии. Но нет: мыло. Оскар взял его в руки. Мыло было розоватым, а под ним, в лужице воды в мыльнице, плавало нечто вроде головастика — да, что-то живое! — и он вздрогнул, когда оно вдруг —

поплыло:

«зашевелилось и, виляя хвостом, скользнуло в раковину и застыло на краю сливного отверстия. Но больше оно не двигалось — нет, все-таки не живое. Оскар пустил воду из крана и смыл эту дрянь, сполоснул мыло и вытер раковину с мыльницей. Потом снял с крючка свой халат, вернулся в гостиную и протянул его Эли, все еще стоявшей нагишом, оглядываясь по сторонам.

— Спасибо. Когда придет твоя мама?

— Через пару часов. — Оскар поднял пакет с ее одеждой. — Я выбрасываю?

Эли натянула на себя халат, завязала пояс.

— Нет. Я потом заберу. — Она дотронулась до его плеча. — Оскар? Ты понимаешь, что я не девочка, что я?..

Оскар сделал шаг в сторону.

— Блин, вот заладила! Да знаю я! Ты же говорила!

— Я ничего не говорила.

— Нет, говорила.

— Когда?

Оскар подумал.

— Не помню. Но я в любом случае знал. И давно.

— Ты очень расстроен?

— Чего это я должен расстраиваться?

— Ну не знаю. Может, тебе это неприятно. Друзья там...

— Прекрати! Вот дура. Прекрати!

— Ладно.

Эли повертела в руках пояс халата, потом подошла к проигрывателю и уставилась на крутящуюся пластинку. Обернулась, оглядела комнату.

— Знаешь, я так давно не была просто так у кого-то в гостях. Я уже забыла, как это... Что мне делать?

— Нашла кого спросить.

Эли опустила плечи, сунула руки в карманы халата и снова, как загипнотизированная, уставилась на черную дыру пластинки. Открыла рот, собираясь что-то сказать, закрыла. Вытащила правую руку из кармана, протянула к пластинке и прижала ее пальцем, так что та остановилась.

— Осторожно, сломаешь.

— Извини.

Эли быстро отдернула палец, и пластинка опять завертелась. Оскар заметил влажный отпечаток пальца, проплывавший мимо каждый раз, когда пластинка оказывалась в свете лампы. Эли снова засунула руку в карман, она продолжала смотреть на пластинку, будто пытаясь услышать музыку, и разглядывала дорожки.

— Это, наверное, глупо, но... — Уголки ее рта дрогнули. — У меня уже двести лет не было ни одного нормального друга.

Она взглянула на Оскара с виноватой улыбкой, словно оправдываясь: прости что я говорю всякие глупости.

Глаза Оскара округлились:

— Ты что, ты такая старая?!

— Да. Нет. Родилась я примерно двести двадцать лет назад, но половину этого времени я спала.

— Но я-то тоже сплю. Ну, по крайней мере по восемь часов — это сколько получается? Треть всего времени.

— Да, только когда я «сплю», я по нескольку месяцев не встаю вообще. А потом несколько месяцев живу. По ночам. А днем отдыхаю.

— Так положено?

— Не знаю. У меня — так. А потом, когда просыпаюсь, я опять маленькая. И слабая. И мне нужна помощь. Может, поэтому я и выжила. Потому что я такая маленькая. И люди готовы мне помогать. По разным причинам.

По ее щеке пробежала тень, она стиснула зубы, глубже засунула руки в карманы халата, что-то нащупала и вытащила какой-то предмет. Тонкая глянцевая полоска бумаги, видимо забытая мамой, — та иногда надевала его халат. Эли осторожно положила бумажку обратно в карман, будто какую-то ценность.

— И что, ты спишь в гробу?

Эли засмеялась и покачала головой:

— Да нет, я...

Оскар больше не мог сдерживаться. Его слова невольно прозвучали как обвинение:

— Но ты же убиваешь людей!

Эли посмотрела ему в глаза с легким удивлением, будто Оскар указал ей на то, что у нее пять пальцев на каждой руке или что-либо не менее очевидное.

— Да. Я убиваю людей. Мне очень жаль.

— Тогда почему ты это делаешь?

Вспышка раздражения в глазах Эли.

— Если у тебя есть идея получше, можешь ею поделиться.

— Но... ведь кровь, наверное, можно... как-нибудь...

— Нельзя.

— Почему?

Эли фыркнула, прищурив глаза:

— Потому что мы с тобой похожи.

— Чем это мы похожи? Я...

Эли рассекла рукой воздух, как если бы в ней был нож, и произнесла:

— Чего уставился, козел? Сдохнуть хочешь? — Она снова взмахнула невидимым ножом. — Вот тебе! Чтоб не пялился!

Оскар сжал губы, облизал их.

— Что ты такое говоришь?

— Это не я говорю. Это ты сказал. Первое, что я от тебя услышала. Там, на площадке.

Оскар вспомнил. Дерево. Нож. Как он наклонил лезвие и впервые увидел Эли.

Почему же тебя видно в зеркалах? Ведь я-то тебя тогда увидел в отражении.

— Я... никого не убиваю.

— Нет. Но хотел бы. Если бы мог. И уж точно убил бы, если б приперло.

— Но я же их ненавижу. А это большая...

— Разница? Ты так считаешь?

— Ну... разве нет?

— Если бы ты знал, что тебе это сойдет с рук. Если бы это произошло само собой. Если бы тебе стоило лишь пожелать, чтобы они умерли. Ты бы это сделал?

— ...Да.

— Ну вот. И это ради забавы. Из мести. А я это делаю из необходимости. У меня нет другого выбора.

— Но ведь это только потому, что они... они меня бьют, они надо мной издеваются, потому что я...

— Потому что ты хочешь жить. Так же как и я.

Эли протянула руки, взяла лицо Оскара в свои ладони.

— Побудь немного мной...

И поцеловала его.

Пальцы господина сжимаются на игральных костях, его ногти покрыты черным лаком.

Тишина висит в зале душным туманом. Тонкая рука наклоняется... медленно, медленно... и из нее на стол выпадают кости... тук-тут-тук. Они ударяются друг о друга, вращаются, замирают.