Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века - Джозеф Брэдли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ремесленная культура, жизнь общины и относительная самообеспеченность быта, связанные с доиндустриальным состоянием производства, заставляли русского рабочего (как и рабочих других стран) с подозрением относиться к переменам. Как показали недавние исследования российской рабочей силы того времени, квалифицированные рабочие, особенно металлисты, работали в небольших, немеханизированных, автономных мастерских, производивших самые разные товары. Слабость и недисциплинированность цеховой структуры ограничивали интенсивность труда, укрепляли подход «главное – занятость хоть чем-нибудь, а не результат работы» и закрепляли косные обычаи и порядки. Для квалифицированных рабочих ограниченное разделение труда, чрезмерная значимость стажа и слабость управленческого влияния вылились в значительную автономию, практическое отсутствие стороннего контроля над трудовым процессом и общинное сознание[297].
Ремесленное мировоззрение плохо приживалось в оружейном деле. В условиях крепостного права Россия испытывала нехватку квалифицированных ремесленников. У квалифицированных оружейников и других рабочих не было стимула становиться независимыми ремесленниками или развивать в себе гордость мастера. Многие исследования по истории русского оружейного дела в XIX веке показывают, что оружейникам в целом недоставало виртуозного мастерства и гордости за свое ремесло. Русские оружейники производили свою продукцию для армии, а не для коммерческой продажи, а потребности частной торговли удовлетворяло небольшое количество заказного оружия [Обзор 1863: 80–82; Орфеев 1903: 30–31]. В России даже заказное высококачественное оружие с искусной отделкой редко считалось произведением искусства, в отличие от продукции Льежа и Бирмингема. Небольшой по объему частный рынок огнестрельного оружия в России не обеспечивал хорошего стимула для увеличения числа квалифицированных оружейников и развития ремесленного мастерства. Считалось, что оружейники не интересовались своей работой, не имели мотивации совершенствоваться и не гордились своим ремеслом. Кроме того, они были равнодушны и недоверчивы к инновациям. Такие претензии можно было предъявить не только рабочим. Директора, управляющие и другой персонал оружейного завода, как правило, не имели технической подготовки и специальных знаний. В обзоре состояния промышленности, составленном в первой половине 1860-х годов, отмечалось, что «этот недостаток познаний [в области производства] есть главный бич всех наших предприятий» [Обзор 1863: 81]. Управляющие пребывали на заводах скорее в качестве выразителей царской воли, нежели предпринимателей, озабоченных индивидуальной или корпоративной выгодой; их объединяла культура управления, а не производства.
Институциональное воплощение коллективистского сознания оружейников – артель – отражало стремление к самообеспечению, порожденное крепостным правом, и склонность рабочих объединяться, чтобы уравнять потери и разделить невзгоды. Как утверждает Майкл Кейзер, в артельном мироощущении отражались смирение перед неизбежными невзгодами, взаимозависимость и мораль эгалитарного коллективизма, а не культура производства и дух корпоративной выгоды [Kaser 1978:424–430][298]. Пожалуй, концепцию профессиональной гордости мастера можно было бы применить к представителям элиты российских независимых квалифицированных мастеров, а вот к российским оружейникам – вряд ли. Учитывая давнюю традицию насильственного прикрепления к производству большей части русской рабочей силы, оружейники, хотя и изолированные и малочисленные, во многих отношениях позволяют составить представление о типичной картине культуры русского труда в целом. Казенные оружейные заводы как самодовлеющие хозяйственные единицы характеризовались артельным, а не профессиональным сознанием.
В Западной Европе и Америке рост частного рынка и взаимозависимости между отраслями промышленности, а также между гражданским и военным секторами способствовал межотраслевому взаимопроникновению технологий. Однако в России замкнутость хозяйственных анклавов сводила к минимуму внешние контакты, усиливала отраслевую изоляцию и способствовала сохранению устойчивого дисбаланса между центральной и местной властью. Географическая и отраслевая изоляция элементов российской экономики препятствовала распространению информации, быстрому воспроизводству и освоению новых технических средств и заимствованных технологий. В частности, разделение гражданского и военного секторов экономики означало, что последний мало что вносил в первый.
Внутренний частный рынок стрелкового оружия практически отсутствовал, и в частном секторе никогда не имелось большого количества производителей, чьи возможности могли бы превзойти ограниченные возможности казенных оружейников. Положение усугублялось тем, что слишком мало было частных заводов, способных оказать помощь в случае чрезвычайной ситуации. Господствовало мнение, что, несмотря на перспективу прибыли, у частных владельцев не будет стимула нести расходы и соглашаться на риск модернизации завода после заключения контракта на поставки государству [Чебышев 18696:253]. Это негативное свойство, приписываемое частному предпринимательству, вынуждало правительство брать на себя двойную ответственность и заставило его сосредоточиться на промышленности, находящейся в государственной собственности. А вот частному сектору оно поддержки не оказывало. В отличие от американского правительства, авансировавшего частных производителей под свой заказ, русское неохотно тратилось даже на финансирование разработки экспериментальных моделей и оборудования, обучение конструкторов-оружейников и систематизацию организации труда. Необходимость именно государственной монополии на производство стрелкового оружия опиралась на фундаментальное недоверие к частным производителям и опасение впасть в зависимость от них. По общему признанию, индустрия стрелкового оружия – особый случай, но источник этого страха – недоверие к поборникам частной выгоды и предполагаемое хищничество индивидуальных предпринимателей в условиях дефицитной экономики – глубоко укоренился в российской культуре и в полной мере разделялся государством и обществом.
Существование самодовлеющих анклавов в сочетании с государственной монополией на производство стрелкового оружия усиливало разрыв между центральной властью и практической работой, идущей на периферии. Многие правительственные комиссии по разработке и испытанию оружия направляли предложения в центральные органы власти, в Артиллерийское управление и Военное министерство, но попытки добиться финансирования и поддержки исследовательских и проектных работ на периферии, то есть на самих оружейных заводах и связанных с ними предприятиях, последовательно отклонялись. Правительство с подозрением относилось не только к частной предпринимательской инициативе, но и к местной инициативе даже на собственных заводах. Такая несогласованность позиций центра и периферии замедлила рост станкостроительной промышленности, исследовательских и конструкторских центров, а также взаимопроникновение науки и практики, что является важной особенностью современной индустрии. Из самого факта наличия подобных несогласованностей можно было бы сделать очевидные выводы, но правительство не воспользовалось этой возможностью. Будучи собственником оружейных предприятий и контролируя централизованную систему закупок, оно лишь задним числом проявляло интерес к модернизации оружейной практики, особенно в Туле, на крупнейшем
