Лжедмитрий Второй, настоящий - Эдуард Успенский

Вдобавок двадцатилетний воевода князь Михаил Скопин-Шуйский и боярин Иван Никитич Романов у Калуги разбили наголову войско князя Василия Рубец-Мосальского, шедшего на помощь Болотникову.

У Мосальского было удивительное умение привлекать к себе людей и зажигать их своей энергией и целями. Казалось, он знал какие-то неведомые другим секреты русской души. Чем хуже было униженным людям в предыдущей жизни, тем сильнее они тянулись к Мосальскому и тем интереснее им становилось жить при нем.

Когда его ратники увидели своего князя убитым, некоторые из них сели на пороховые бочки и взорвали себя, к дикому удивлению немецких наемников и стрельцов Скопина-Шуйского.

На счастье людей Дмитрия Второго, князь Мосальский был не убит, а просто очень тяжело ранен.

Болотников наглухо заперся в Калуге.

Неожиданно Казимир Меховецкий получил приглашение от Виленского епископа Венедикта Войки срочно прибыть в Краков.

Приглашение пришло курьерской конной почтой, и это было удивительно. Обычно церковь не располагала такой возможностью.

Быстро собрав все необходимое в дорогу и захватив несколько слуг, пан Казимир срочно покинул Гошу.

В дороге, сидя в карете, он долго ломал голову над тем, для чего он был вызван, и безошибочно вычислил, что дело касается Дмитрия Московского. Но вычислил он не все. В Кракове, к большому удивлению пана Казимира, епископ Войка сказал ему:

– Вы будете приняты лично королем.

…Прием проходил в Вавельском замке при полной и глубокой секретности. Дежурный офицер охраны проводил пана Казимира и епископа Венедикта в большой, мрамором отделанный зал.

В зале горели все свечи. Мрачный Сигизмунд сидел полулежа на покрытой шкурой белого медведя тахте. Сам он был в черной бархатной шляпе, в такой же черной накидке с круглым белым кружевным воротником.

У него было мрачное утонченное лицо с черными заостренными усами и черной острой бородкой.

Венедикт Войка, очевидно, был здесь частым гостем. Он спокойно и уверенно стал расхаживать по пушистому серому ковру, изредка заглядывая сквозь огромное окно на внутренний двор.

К началу беседы в зале появился королевич Владислав.

План разговора, наверное, был уже составлен заранее, потому что вел его в основном Войка, его величество король только изредка делал короткие замечания.

– Скажите, каково здоровье доверенного вам человека?

– Он здоров.

– Насколько ему известно положение в Русии?

– Думаю, настолько, сколько каждому шляхтичу.

– Он не оставил своих намерений сесть на отцовский престол?

– Думаю, что нет и не оставит никогда, – сказал Меховецкий. – Но он достаточно умен и осторожен, даже труслив, и прекрасно понимает, что первый же шаг в этом направлении будет стоить ему головы.

– А если птичку выпустить из клетки с известной поддержкой, насколько велики его шансы добиться своего?

– Шансы не очень велики, но они есть: если мать признает его, если найдутся люди из Углича, которые опознают его, если свое слово скажут дядья Нагие.

– Готовы ли вы, пан Казимир, принять участие в его судьбе в Русии?

– Если это необходимо для отечества, то готов.

– Я не уверен в том, что это необходимо, – сказал Сигизмунд. – Но определенную пользу королевству Польскому это могло бы принести.

– Есть у него какие-нибудь документы, предметы царского происхождения? – продолжил Венедикт Бойка.

– Нет ничего, кроме внешности и характера его отца. Да еще отцовской болезни.

– Какой болезни?

– Падучей, в легкой форме.

– Немного, – сказал Сигизмунд. – Но кое-что есть.

– Еще вот что, – вспомнил пан Казимир. – У меня есть несколько его портретов в разные годы. Мой дворовый художник часто рисовал этого мальчишку.

– Пожалуй, это уже слишком много, – сказал королевич Владислав.

– А в случае достижения трона сможет ли он быть управляем?

– В каком смысле?

– Можно ли будет его направить против турок? Можно ли с его помощью объединить церкви?

– Боюсь, что это будет трудно. Хотя в начальный период он будет, безусловно, послушен.

Венедикт Войка перестал задавать вопросы. Повисла долгая пауза.

– Все, прием окончен, – сказал, вставая, Сигизмунд. Он наклонил голову в сторону пана Казимира:

– Мы вам очень благодарны за все сказанное. Завтра вам передадут мое решение.

Когда Казимир Меховецкий вместе с епископом удалились и король с сыном остались наедине, королевич Владислав спросил:

– Отец, ты в самом деле хочешь помочь этому человеку занять престол?

– Ни в коем случае.

– Зачем же тогда все эти хлопоты?

– С его помощью можно освободить московский престол от Шуйских. Чем больше Дмитриев, тем слабее Москва.

– Главную свою цель ты скрываешь даже от Войки?

– Да.

– Почему? Ведь он – самый преданный тебе человек во всей Польше.

– Его преданность распространяется не только на меня. Есть еще один человек, которому он не менее предан.

– Папа Павел?

– Именно. А от этого человека я хотел бы скрыть свои мысли.

Двадцатилетний князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский держал Болотникова в осаде в разграбленной Калуге.

Он придумал новую тактику ведения войны в стране, постоянно менявшей свои политические взгляды и симпатии. На всех перекрестках окружавших его дорог он делал засеки и ставил там преданных себе людей. Так что передвижение конных поддержек для его врагов было сильно затруднено.

Дело Болотникова и князя Шаховского стало совсем плохое. За непоявлением Дмитрия Шаховский искал любой выход.

К тому времени уже около двух лет околачивался на Дону терский казак Илейка, выдававший себя за царевича Петра – сына царя Федора Ивановича. Его биография была чрезвычайно проста: при рождении бояре тайно заменили его девочкой – будущей царевной Ксенией.

Шаховский послал к нему послов, и тотчас же новый претендент на престол явился под Калугу с десятью тысячами казаков.

С их помощью блокада Калуги была прорвана, и Болотников с князем Шаховским и с лже-Петром ушли в богатую Тулу.

Скопин-Шуйский двинулся вслед за ними и осадил город. Правда, осада была бесперспективной: осаждающие голодали, а осаждаемые имели полные амбары хлеба и двадцать тысяч войска огненного боя. И любой соседний город в минуту по любой причине мог стать их союзником…

Поздней осенью шестьсот шестого года в Краков прибыл посол Шуйского князь Волконский с целью обрадовать короля Сигизмунда вступлением на трон Русии законного наследника престола, старшего князя страны Василия Шуйского. Король для разговора выделил ему двадцать минут.

И как всегда в делах с Русией, послом Волконским повелись двойные речи. Во второй части своей беседы князь сообщил королю, что московские бояре совсем не рады самопровозглашенному царю и служить ему особо не собираются. С другой стороны, они понимают, что ни одному другому московскому князю они служить тоже не хотят. Им всем стало абсолютно ясно, что трон московский следует уступить литовскому королевичу Владиславу, при условии смены им веры на православную. Тогда бояре смогут убедить Москву ему присягнуть и праведно служить. И начнется спокойствие в государстве Московском.

– Сколько у вас царевичей убито в последнее время? – задал послу вопрос епископ Войка, который, как всегда, присутствовал на сложных переговорах короля.

– Один… два… три, – растерялся Волконский и замолк.

– Спасибо, – сказал единственное слово за весь прием, как всегда, мрачный Сигизмунд.

Князь Волконский так и ушел ни с чем, слегка оплеванный. Но идеи, брошенные им, запали на добрую почву.

В ноябре шестьсот седьмого года сыновья сандомирского воеводы Юрия Мнишека прибыли в Рим. Кардинал Боргезе устроил им встречу с папой Павлом.

Они сообщили его святейшеству достоверное известие, что император московский Дмитрий жив и что об этом сообщила им мать, которая получила от Дмитрия письмо.

Даже самые неверующие теперь не противоречили этому известию. Все ждали сообщения о его жизни и победах. В Риме опять серьезно настроились на внедрение католичества или хотя бы унии в Московии.

В рабочем кабинете царя перед Василием Ивановичем Шуйским на коленях стоял вконец разорившийся и ограбленный купец по имени Фридрих Фидлер. Он был родом из Кенигсберга.

Сам царь Василий Иванович сидел на высоком троноподобном кресле. Рядом в таком же кресле сидел его младший брат Дмитрий.

В стороне на лавке примостился пыточный мастер Андрей Пыхачев.

Купец читал по бумаге клятву:

– «Я – Фридрих Фидлер, клянусь святой и приснославной Троицей, Богом Отцом, Богом Сыном, Богом Духом Святым, что изведу ядом врага Шуйского и земли Русской Ивана Болотникова. Если же я этого не исполню, а из корысти обману государя моего Шуйского, то пусть я лишусь на веки вечные Царствия Небесного, пусть я провалюсь сквозь землю, пусть злаки и пища, созданные на пользу людям, будут мне не подкреплением, а отравой, и пусть дьявол возьмет мои тело и душу на вечные мучения. И если я даже в мыслях своих скажу: „Вот я возьму у своего господина деньги и обману его и не сделаю того, в чем поклялся“, то пусть ни один слуга Божий на всем свете не сможет дать мне отпущение. Клянусь Богом и Евангелием, что я исполню все без хитрости и обмана и этим ядом изведу и отравлю Ивана Болотникова».