Севастопольская страда. Том 1 - Сергей Сергеев-Ценский

— Все видела, хотя и смотрела только на мужнину батарею? — вставил, улыбнувшись, Дебу.

Но Варю задела эта улыбка.

— А как же хотели бы вы? — Она вдруг раскраснелась. — Ради кого же она туда поехала, как не ради Дмитрия Дмитрича, да чтоб и на его батарею не смотрела? Вот еще!.. Конечно, она все время боялась: «А вдруг ранят!»

— Могли и убить, не только ранить, — постарался как мог равнодушнее отозваться на ее горячность Дебу. — Во время сражения иногда и убивают людей… даже менее порядочных, чем Дмитрий Дмитрич, а он — человек хороший, — поспешил добавить он, заметив ее изумленный и даже как будто недовольный взгляд.

— Ну, конечно, Дмитрий Дмитрич — очень хороший, — Варя вся засветилась. — Стала бы Елизавета Михайловна любить плохого!

— Он, конечно, уцелел, и они вернулись благополучно, конь о конь? — опросил он весело.

— Да, конечно. Она обратно ехала с его батареей!

— И сейчас уже она больше за него не боится?

— Ну, как же так — не боится! Конечно, очень боится, потому она отсюда никуда и не поехала. «Если убьют, говорит, так пусть уж и меня тоже».

— Она имеет большой успех среди офицерства, а среди генералов особенно, — сказал Дебу, наблюдая за выражением лица Вари. (Капитолина Петровна в это время, как всегда, хлопотала на кухне или в саду по хозяйству.) — Но зато они не имеют у нее успеха! — Варя энергично качнула головой и переплеснула косу.

Это понравилось Дебу, но он продолжал, как будто не замечая:

— Я слышал даже, что вся ссора генерала Кирьякова с князем Меншиковым началась из-за Хлапониной. Оба пустились за ней ухаживать, чуть только она появилась в Севастополе, и каждому из них показалось, что другой стоит у него поперек дороги. Ведь может же быть такое помрачение светлых умов!..

Недавно, говорят, Кирьяков выкинул такой фортель. Пил где-то в компании, за столом сидел генерал Бибиков, слепой и ограбленный: наши же солдаты во время отступления ограбили его имение на Бельбеке. Теперь перебрался сюда с женой, и жена все хлопочет, чтобы ей вернули убытки, а светлейший приказал дело ее бросить в корзину, ее же совсем не принимать… А Бибиков — участник Бородинского боя… А в дивизии Кирьякова как раз Бородинский полк. Поднимает Кирьяков бокал: «Предлагаю, господа, выпить за здоровье настоящего, подлинного бородинца, к великой скорби нашей лишенного зрения, старого ветеринара!»

— Ничего не поняла! Почему «ветеринара»? — Варя подняла тоненькие бровки.

— То-то и дело! Кое-кто за столом тоже не поняли и подсказывать пустились: «Ветерана!.. Ветерана!» Но наш Кирьяков еще отчетливее:

«Ве-те-ри-на-ра!» — и сел. И сам же первый свой бокал выпил. А другие уж после догадались, что метил он совсем не в старца Бибикова, а в самого светлейшего, который и участник Бородинского боя, и ветеринар по диплому, и, по мнению Кирьякова, лишен зрения… Хотя ведь вот же Елизавету Михайловну разглядел, — значит, это просто клевета оскорбленного генеральского самолюбия.

— Мне можно рассказать это Елизавете Михайловне? — рассмеявшись, опросила Варя.

— Зачем же? Тем более что она это, наверное, и сама знает. Что-что, а такие вещи очень живо расходятся: на них большой спрос.

Маленькую Олю, которая застенчиво и врастяжку называла его теперь «солдатом», очевидно, вкладывая в это слово самое растяжимое значение, от немного как будто снисходительного до вполне почтительного, как к своему защитнику от каких-то несчастий, которых все кругом нее ждали, Дебу тоже спрашивал:

— Ну, а ты как? Тебе не страшно?

И беловолосая Оля, оглядываясь на сестру и приближая пухлые нетвердо еще очерченные губы к самому его уху, шептала доверчиво:

— Страшно!.. Очень бывает страшно!..

И от этого доверчивого детского шепота на ухо самому Дебу становилось страшно, что вот домчится сюда неприятельская бомба, и тут он вздрагивал, как от сильнейшего холодного ветра, резким движением головы отбрасывал то, что пыталось навязать воображение, отечески целовал ребенка в завиток волос на виске и бормотал:

— Ничего, ничего… Еще успеете уехать, пока подойдет самое страшное.

Команду юнкеров флота, которой ведал лейтенант Стеценко, уже распустили по приказу Корнилова, и Виктор Зарубин жил теперь дома, а не на корабле, но все его мысли были там, на рейде и фортах, охраняющих рейд.

Плечистый и плотный для своих пятнадцати лет, с открытым и упругим лицом, с привычкой самоуверенно вскидывать голову, когда он что-нибудь утверждал, и с тонкими и высокими, как у старшей сестры, бровями, Виктор подробно рассказывал Дебу, куда должны будут палить при ночном штурме какие суда:

— Пароходы «Крым», «Эльбрус» и «Владимир» будут громить Ушакову балку, а «Бессарабия», «Громоносец», «Одесса» — эти будут бить по той балке, какая идет мимо кладбища к Карантинной бухте… Ведь важны, конечно, балки… В балки они и напрутся, конечно, ночью, а тут их как раз и огреют как следует!

— Без порядочной бомбардировки они не пойдут на штурм, — замечал, любуясь им, Дебу.

— А что же такое бомбардировка? Они откроют, и мы откроем, — и прикроем!.. Они наткнутся, вот вы увидите!

И так лихо подбрасывал при этом голову пятнадцатилетний, что Дебу даже переставал замечать, как несколько смешно ломается у него голос.

— По нашим судам, должно быть, будут они калеными ядрами бить, чтобы вызвать пожары, — сказал он, но Виктор отозвался живо:

— Велика штука! Тоже невидаль — каленые ядра!.. Везде на судах стоят бочки с водою и шланги: чуть что, сейчас же зальют. А над крюйт-камерами мокрые паруса навалены… Наконец, если даже, допустим, загорелось какое судно, так что потушить нельзя, — потопят его, только и всего!.. Пожар, конечно, опасен, потому что крюйт-камера может взорваться, — так разве же моряки до этого допустят!

— Я думаю, что и неприятельский флот праздным свидетелем не останется, — заметил Дебу. — А флот у них силен.

— Ого! Пускай-ка, пускай их флот сунется к нашим фортам — ему пропишут ижицу!.. У нас только один Константиновский слабоват, ну, это уж девятого числа натворили в суматохе: посбрасывали бомбические орудия в море!

— Я что-то такое слышал, да не верил, признаться. Неужели правда? — удивился Дебу.

— Конечно, правда!.. Тогда много кое-чего натворили. Что же, когда приказ был — ничего не оставлять неприятелю! «Ростислава» чуть не утопили, — насилу потом откачали воду.

— Как же так с Константиновским фортом? Должны же новые орудия поставить! — забеспокоился Дебу.

— Конечно, должны… Может, и поставили уже теперь. Форта без орудий не оставят. Корнилов и Нахимов не таковские!

И после этих весьма убежденных слов лихо вскидывается голова.

Унтер-офицер Дебу видел, что перед ним настоящая военная косточка, которая ждет не дождется бомбардировки и штурма, и, уходя, он негодовал на «ветеринара», которому вверена забота о людях в явно уже для всех осажденном городе и который не догадается приказать просто выслать из него всех женщин, детей, инвалидов и таких воинственных подростков, как Витя Зарубин.

V

Расположив армию на Бельбекских высотах, Меншиков сказал своим адъютантам:

— Устраивайтесь здесь по-домашнему, господа. Нам здесь над флангом союзников придется висеть, кажется, долгонько. По крайней мере до тех пор, пока не подойдет двенадцатая дивизия. Скорого штурма я не ожидаю и вам не советую ждать.

И адъютанты принялись устраиваться.

Была выкопана канава, идущая прямоугольником. В канаву, если сесть на ее борт, можно было опустить ноги, а землю в середине принять за стол.

Адъютанты — их было человек пятнадцать — деятельно принялись натягивать над этим сооружением навес из хвороста и полотнищ палаток.

Получалась обширная столовая — она же и главный штаб армии, — закурлыкал неугасимый ведерный самовар посредине прямоугольника на земле, наконец подвезли и установили столы для письменных работ и застрочили бойкие адъютантские перья.

Для самого Меншикова, как и для командира корпуса князя Петра Горчакова, который на бивуаке под Бахчисараем помещался под навесом кустов со связанными верхушками, натянули палатки. Начали даже думать о крупной разведке в сторону неприятельского лагеря, готовя для этого гусарские полки и бригаду пехоты.

Между тем Гектор[40] новой Трои — Корнилов — все еще одержим был мыслью, что союзники накапливают при устьях балок, скрытых от наблюдений из Севастополя холмами, крупные силы для ночной атаки, и все неутомимо сновал от одного укрепления к другому, добавляя траншей, орудий и штыков.

Контр-адмиралу Истомину, ведавшему тем участком обороны, в который входил Малахов курган, он приказал устроить примерное учение — штурм его укреплений двойными силами, и учение это было проведено, а потом Корнилов торжествующе говорил Истомину:

— Владимир Иваныч, хорошо, что своевременно мы проделали это. Теперь я вижу, что ваш участок надо усилить целым полком! По крайней мере — полком, за неимением большего!