Сочинения - Александр Грибоедов

<1814>

О разборе вольного перевода Бюргеровой баллады «Ленора»*

Iniquitas partis adversae justum bellum ingerit[53].

Я читал в «Сыне отечества» балладу «Ольга» и на нее критику, на которую сделал свои замечания.

Г-ну рецензенту не понравилась «Ольга»: это еще не беда, но он находит в ней беспрестанные ошибки против грамматики и логики, – это очень важно, если только справедливо; сомневаюсь, подлинно ли оно так, дерзость меня увлекает еще далее: посмотрю, каков логик и грамотей сам сочинитель рецензии!

Г. Жуковский, говорит он, пишет баллады, другие тоже; следовательно, эти другие или подражатели его, или завистники. Вот образчик логики г. рецензента. Может быть, иные не одобрят оскорбительной личности его заключения; но в литературном быту то ли делается? – Г. рецензент читает новое стихотворение; оно не так написано, как бы ему хотелось; за то он бранит автора, как ему хочется, называет его завистником и это печатает в журнале и не подписывает своего имени. – Все это очень обыкновенно и уже никого не удивляет.

Грамматика у г. рецензента своя, новая и сродни его логике; она, например, никак не допускает, чтоб

Рать под звон колоколовШла почить от всех трудов.

Вступать в город под звон колоколов, плясать под музыку. – Так говорится и пишется и утверждено постоянным употреблением, но г. рецензенту это не нравится: стало быть, грамматически неправильно.

Между тем уважим прихоти рецензента, рассмотрим по порядку все, что ему не нравится.

Во-первых, он не жалует баллад и повторяет сказанное в одной комедии, что «одни только красоты поэзии могли до сих пор извинить1 в сем роде сочинений странный выбор предметов». Странный выбор предметов, т. е. чудесное, которым наполнены баллады, – признаюсь в моем невежестве: я не знал до сих пор, что чудесное в поэзии требует извинения.

В «Ольге» г. рецензенту не нравится, между прочим, выражение рано поутру; он его ссылает в прозу: для стихов есть слова гораздо кудрявее[54].

Также ему не по сердцу восклицание ах!, когда оно вырывается от души в стихах:

Изменил ли друг любезный!Умер ли, ах! я умру.

В строфе, в которой так живо описано возвращение воинов-победителей в отеческую страну:

На сраженье пали шведы,Турк без брани побежден,И, желанный плод победы,Мир России возвращен,И на родину с венками,С песньми, с бубнами, с трубамиРать под звон колоколовШла почить от всех трудов.

Слово турк, которое часто встречается и в образцовых одах Ломоносова, и в простонародных песнях, несносно для верного слуха г. рецензента, также и сокращенное: с песньми. Этому горю можно бы помочь, стоит только растянуть слова; но тогда должно будет растянуть и целое; тогда исчезнет краткость, чрез которую описание делается живее; и вот что нужно г. рецензенту: его длинная рецензия доказывает, что он не из краткости бьется.

Далее он изволит забавляться над выражением: слушай, дочь – «подумаешь, – замечает он, – что мать хочет бить дочь». Я так полагаю, и, верно, не один, что мать просто хочет говорить с дочерью.

Еще не нравятся г. рецензенту стихи:

…В Украйне дальнойЕсли клятв не чтя своих,Обошел налой2 венчальнойУж с другою твой жених.

Он находит, что проза его гораздо лучше:

Может быть, неверныйВ чужой земле ВенгерскойОтрекся от своей верыДля нового брака.

Так переводит он из Бюргера; не видно между тем, почему это хорошо, а русские стихи дурны. Притом г. рецензенту никак не хочется, чтобы налой, при котором венчаются, назывался налоем венчальным. Но он час от часу прихотливее: в ином месте эпитет слезный ему кажется слишком сухим, в другом тон мертвеца слишком грубым. В этом, однако, и я с ним согласен; поэт не прав; в наш слезливый век и мертвецы должны говорить языком романическим. Nous avons tout changé3, nous faisons maintenant la médecine d'une méthode toute nouvelle[55]. Вот как в балладе любовник-мертвец говорит с Ольгой:

«Мы лишь ночью скачем в поле;Я с Украйны за тобой:Поздно выехал оттоле,Чтобы взять тебя с собой».«Ах, войди, мой ненаглядный!В поле свищет ветер хладный;Здесь в объятиях моихОбогрейся, мой жених!»

«Пусть он свищет пусть колышет,Что до ветру мне? Пора!Ворон конь мой к бегу пышет,Мне нельзя здесь ждать утра.Встань, ступай, садись за мною,Ворон конь домчит стрелою,Нам сто верст еще: пораВ путь до брачного одра».

«Где живешь? скажи нелестно:Что твой дом? велик? высок?»«Дом землянка». – «Как в ней?» – «Тесно».«А кровать нам?» – «Шесть досок».«В ней уляжется ль невеста?»«Нам двоим довольно места».

Стих: «В ней уляжется ль невеста?» заставил рецензента стыдливо потупить взоры; в ночном мраке, когда робость любви обыкновенно исчезает, Ольга не должна делать такого вопроса любовнику, с которым готовится разделить брачное ложе? – Что же ей? предаться тощим мечтаниям любви идеальной? – Бог с ними, с мечтаниями; ныне в какую книжку ни заглянешь, что ни прочтешь, песнь или послание, везде мечтания, а натуры ни на волос.

Ольга встала, вышла, селаНа коня за женихом,Обвила ему вкруг телаРуки белые кольцом.Мчатся всадник и девицаКак стрела, как пращ4, как птица,Конь бежит, земля дрожит,Искры бьют из-под копыт.

Эта прекрасная строфа, сверх чаяния, понравилась и г. рецензенту; он только замечает, что поэт дал слову пращ значение ему несвойственное; – наконец, исписав 17 страниц, г. рецензент дописался до замечания справедливого. Скажу только, что слово пращ в таком смысле, как оно принято в «Ольге», находится также в одном месте у г. Жуковского:

От стука палиц, свиста пращейДалече слышен гул дрожащий.

Потом г. рецензент от нечего делать предлагает несколько вопросов для решенья, – от нечего делать, говорю я: потому что он мог легко бы сам себе на них отвечать, например, в стихах:

Наскакал в стремленье яромКонь на каменный забор.С двери вдруг, хлыста ударом,Спали петли и запор.

Он спрашивает: что такое наскакал на забор? Всякий грамотный и неграмотный русский человек знает, что наскакал на забор значит: примчался во всю прыть к забору. – «С какой двери (продолжает он) спали петли» и пр. – С той же, на которую в переводе у г. рецензента: седок поскакал, опустив узду. Далее в стихах:

На дыбы конь ворон взвился,Диким голосом заржал,Стукнул в землю – провалилсяИ навеки с глаз пропал.

Рецензент спрашивает: с чьих глаз? – Такие вопросы заставляют сомневаться, точно ли русский человек их делает. Он свою рецензию прислал из Тентелевой деревни5 Санкт-Петербургской губернии; нет ли там колонистов? не колонист ли он сам? – В таком случае, прошу сто раз извинения. – Для переселенца из Немечины он еще очень много знает наш язык. Но к концу рецензент делается чрезвычайно весел. Ему не нравится, что

Ольга в страхе, без ума,Неподвижна и нема,

и он хочет ее уронить. – Да, да! – ведь у Бюргера, – говорит он, – могла же она упасть и лежать. Надобно ее непременно уронить. Куда девалась ваша стыдливость, г. рецензент. Но за этим следует замечание, которое похоже на дело. В балладе адские духи припевают погибшей Ольге:

С богом в суд нейди крамольно,Скорбь терпи, хоть сердцу больно,Казнена ты во плоти.Грешну душу бог прости.

Точно, не шло бы адским духам просить бога о помиловании грешной души, хотя это и у Бюргера так, однако три первые стиха, по-моему, более походят на злобные укоризны, на иронию, чем на проповедь, вопреки г. рецензенту; но, видно, участь моя ни в чем с ним не соглашаться. Его суждения мне не кажутся довольно основательными, а у меня есть маленький предрассудок, над которым он, верно, будет смеяться: например, я думаю, что тот, кто взял на себя труд сверять русский перевод с немецким подлинником, должен, между прочим, хорошо знать и тот и другой язык. Конечно, г. рецензент признает это излишним, ибо кто же сведущий в русском языке переведет с немецкого: