Приговор Бешеного - Виктор Доценко

— Осиротели мы, Серега, осиротели! — с надрывом произнес Равиль.

— Господи! — вскричал вдруг Савелий. — Как же все несправедливо! За что ты караешь самых лучших? — Он уже не стеснялся слез, ручьями бежавших по его щекам, не стеснялся генерала Богомолова, который впервые видел его в таком состоянии и» не зная, что предпринять, традиционно подумал, что в таком состоянии водка — самое лучшее средство. Он вытащил из стола бутылку «Кристалла» и два хрустальных стаканчика.

— Я знаю, вы с Олегом были близкими друзьями, и у меня просто нет слов, чтобы утешить тебя, скажу только одно: держись!

— Постарайтесь найти хорошее место для могилы: лучше всего под деревом, это очень важно для него, — сказал Савелий.

— Сделаем все, как нужно, не волнуйся, сам займусь этим, — заверил Равиль.

— Похороны двадцать четвертого?

— Да, через три дня, как И положено по христианским обычаям, а потом девять дней, сороковины. Тебя где искать, чтобы сообщить о подробностях церемонии?

— Трудно сказать. Может быть, дома, может, у братишки моего, Воронова, его телефон знаешь?

— Да, знаю.

— А проще всего — звони мне по мобильному, запиши его, — вспомнил Савелий.

— Мне Андрей уже его дал. Не раскисай, Серега. Что поделаешь теперь? — устало проговорил Равиль.

— Ладно, постараюсь, пока… — Но, заметив знак Богомолова, попросил: — Подожди! Константин Иванович хочет что-то сказать. — Савелий протянул трубку генералу.

— Равиль, какая-нибудь помощь еще нужна?

— Нет, товарищ генерал, с остальным сами справимся, спасибо большое.

— Если Сергей понадобится, то сегодня он побудет у меня.

— Очень хорошо: ему нельзя сейчас оставаться одному, — одобрительно заметил Равиль и еще раз поблагодарил генерала за помощь и сочувствие в эти скорбные дни.

Несколько минут они с Савелием помолчали, потом Богомолов сказал:

— Давай помянем хорошего человека. — Они встали, выпили не чокаясь.

— Спасибо вам, Константин Иванович.

— За что. Господи?

— За все!

— И тебе спасибо.

— А мне за что? — удивился Савелий.

— И тебе за все! — серьезным тоном ответил генерал и устало сел. — Ты правильно сказал, что Господь забирает к себе самых лучших, а если подумать, зачем ему там, на небе, худшие? Сейчас Олег обрел бессмертие: ему легче, чем нам. Наверное, смотрит на нас и жалеет нас, бедных…

— Может, я пойду? Вас там столько людей дожидается? — напомнил Савелий.

— Я тебя отпущу только при одном условии, — ответил Богомолов.

— При каком это? Думаете, могу наделать глупостей? — криво улыбнулся Савелий.

— Так плохо я о тебе подумать не мог, — обиженно отрезал генерал.

— Извините.

— Ты виделся с Вороновым?

— Он же на работе!

— Я сейчас вызову его к себе. — Константин Иванович нажал кнопку селектора. — Миша, позови ко мне Воронова.

— Одну минуту, — ответил Рокотов и тут же спросил: — Вы принимать еще будете?

— Да, объявите, что через десять минут прием продолжится, — он виновато развел руками, — жизнь-то продолжается.

Савелию вдруг так стало жалко себя, что он, взглядом спросив Богомолова, который молча отодвинул свой стакан, плеснул себе еще добрых полстакана водки и залпом выпил.

Ему пришло в голову, что, когда он умрет, на земле ничего не изменится: она все так же будет вертеться, продолжая свой путь по орбите, все так же будет вставать и садиться солнце, а у людей хватит своих забот, которыми они будут заниматься. А кто-то, может быть, подумает, что Савелию на том свете гораздо легче, чем им здесь на земле.

Как же трудно представить, что тебя не будет, а все будут. Как это грустно. Савелию вспомнилось, как он, будучи восьмилетним пацаном, несколько ночей подряд заливался слезами, впервые узнав, что ему когда-то придется умереть. Это казалось таким несправедливым, что никак не хотелось не только поверить, но даже и на единый миг представить такую возможность…

Когда Воронову сообщили, что его вызывает Богомолов, он тотчас подумал, что это каким-то образом связано со смертью Олега Вишневецкого.

Эту трагическую новость он получил от Дениса, который позвонил ему со слезами в голосе около восьми часов утра, когда Воронов собирался на работу. Ему сразу все подумалось о том, что надо немедленно оповестить Савелия. Но выйти на связь с другом без разрешения Богомолова он не мог. Андрей представил, как тяжело Савелий будет переживать эту утрату. Как жаль, что они не вместе: в такие минуты обязательно нужно, чтобы рядом был близкий человек, который мог бы не просто утешить, понять, а возможно, всего лишь помолчать вдвоем.

Рокотов не предупредил Андрея, что у Богомолова в кабинете Савелий: мало ли, что задумал шеф? А когда Андрей зашел и увидел Савелия, он молча подошел к нему, обнял и крепко прижал к себе, утешительно похлопывая его по спине, вздрагивающей от душивших рыданий.

— Ничего, братишка, ничего, — шептал он ему на ухо, — что делать, все мы под Богом ходим.

— Ты не понимаешь, Андрюша, как это несправедливо! — сквозь слезы говорил Савелий. — Ну почему так глупо и жестоко? Какого парня потеряли!

— Майор, даю вам три дня отгула, — не в силах вынести этих переживаний, объявил Богомолов.

— Мы можем идти?

— Да. — Генерал подошел к ним и положил руку на плечо Савелия. — Ты когда-то говорил, что самое трудное — это пережить первые минуты трагедии, потом боль постепенно утихнет. Так что возьми себя в руки, сержант! — строго добавил он. — Идите и напейтесь, только не на глазах посторонних. Да, майор, машину я закрепил за тобой на трое суток, если для похорон чтото понадобится, звоните.

— Спасибо, Константин Иванович, — сказал Савелий, и генерал отечески обнял его.

— Держись, «крестник». — Он вытащил носовой платок и протянул ему.

Савелий встряхнул головой, вытер слезы и с уверенностью сказал:

— Прорвемся, Батя!

Это простое и доброе слово, с которым обращались к его лучшему другу, покойному генералу Говорову, настолько взволновало Богомолова, что его глаза предательски заблестели и он, не желая показывать свою слабость, ласково подтолкнул их к выходу и отвернулся…

Воронов звал к себе, но Савелий категорически отказался, напомнив, что Лана беременна и ей совершенно ни к чему такие тяжелые переживания. Воронов признался, что до сих пор не сказал ей о смерти Олега. Прикупив по дороге водки и закуски, они отправились к Савелию.

Сначала пили молча, думая каждый о своем, потом Савелий стал рассказывать Воронову о том, как он познакомился с Олегом в Афганистане, о том, как им несколько раз приходилось участвовать в совместных боевых операциях, о том, какой Олег был человек, друг, офицер. За разговорами и воспоминаниями они так «усугубились», что вовсе не помнили, как заснули, однако проснулись относительно рано, в двенадцать часов дня, и отправились в «Герат», чтобы помочь чем могли. В такие моменты никогда не бывает лишних рук, лишних людей.

При входе в здание, где был расположен офис «Герата», рядом с дежурным, на столике стоял большой портрет Олега, а перед ним горела свеча. «Афганцы», сотрудники и коллеги Вишневецкого ходили с пасмурными лицами, у многих глаза были на мокром месте. Говорили тихо, чуть не шепотом, но любое поручение выполнялось быстро, четко, без задержек.

Был специальный дежурный, который принимал по телефону соболезнования из всех уголков нашей страны и даже из-за рубежа. Все звонившие тщательно записывались в особый журнал.

Гроб с телом Олега Вишневецкого был выставлен в фойе клуба Академии имени Фрунзе. Гроб, стоящий у стены, буквально утопал в цветах. Над ним на стене был прикреплен портрет, на котором Олег был запечатлен со своей неизменной добродушной улыбкой. В ногах, на бархатных подушках, лежали боевые ордена и медали.

По бокам, как и положено в таких случаях, стоял почетный военный караул, облаченный в парадную форму, на рукавах — красные, с черной окантовкой траурные повязки. Караул менялся каждые полчаса. Из дальних дверей выходила смена, четко, но тихо чеканя шаг, они подходили к коллегам и, по чуть слышной команде старшего караула, синхронно производили смену. Это действо отчасти напоминало традиционную в прошлые годы смену караула у Мавзолея. Вместе с военным караулом рядом стояли, меняясь каждые пятнадцать минут, самые близкие друзья, а также уважаемые люди, хорошо знавшие покойного.

Слева от гроба помещалось несколько стульев, на которых сидели родители Олега, его жена Лада и другие родственники. Отец Олега, Владимир Евдокимович, сидел неподвижно, с окаменевшим лицом и не отрываясь смотрел на застывшее в вечности лицо сына, словно желая навсегда его запомнить. Мать, Валентина Васильевна, беззвучно плакала, постоянно вытирая слезы и раскачиваясь из стороны в сторону. Лада безутешно всхлипывала, но слез не вытирала, не в силах поднять рук, и ее лицо просто почернело от горя и слез.