Башни земли Ад - Владимир Свержин

— Если вы желаете скрестить со мной мечи — я к вашим услугам. К никчемным подвигам прежних ваших жизней вы прибавите еще один: сложите голову в поединке с человеком, осмелившимся сказать вам правду. Но это достойный исход для храбрецов. Тем паче, дав мне себя убить, вы избегнете участи наблюдать, как повелитель Тартарии повергнет ниц наших гордых владык и превратит в конюшни святые церкви.

— Но наши мечи… — начал де Монвуа, — наши жизни в руке наших государей.

— Оставьте золото и ступайте. Обед закончен, — отрезал Дюнуар. — Ваши государи — два глупца, дерущихся из-за монеты в миг, когда к ним подкрадывается голодный лев. — Мишель сделал едва заметный знак одному из слуг, тот кивнул еще кому-то по ту сторону шатра. Еще через мгновение тяжелый полог, закрывавший вход, распахнулся.

— Монсеньор Ян, монсеньор Мишель, к вам посланец.

— От кого?

— От сербского королевича Стефана. Боярин Радко Кошенич.

— Зови, — скомандовал Дюнуар.

Задержанный аванпостами боярин дожидался своего часа почти весь день. В другой ситуации он бы оскорбился, схватился за саблю, высказал накопившийся гнев в глаза негостеприимному хозяину, но сейчас выбирать не приходилось. Корпус Витовта оставался последней надеждой сербов, зажатых в тиски заставами Баязида. Радко Кошенич вошел в шатер, выискивая глазами рыцаря Яна Жижку, с которым ему прежде уже доводилось встречаться в юные разбойные годы.

— Ян, это я, Радко, ты помнишь меня?

— Ну, как же! — подхватился маршал. — Поход на Тростичев?

— Да, рад, что ты помнишь! Я прибыл сюда от моего государя.

— Ему нужно войско? — переходя на немецкий, чтобы быть хоть как-то понятным «гостям», спросил Дюнуар.

— Да! — Боярин гордо выпрямился. — Королевич Стефан знает, что великий князь Витовт и союзный с ним хан Тохтамыш воюют против Тамерлана. Баязид, с которым сражаемся мы, нынче уже не тот великий султан, он лишь железная палица в руке все того же Тимура. Поверь, Ян, ты и твои люди очень нужны нам. Иначе не выстоять. Нашим всадникам не сбить османов с перевалов. Ты знаешь, Ян, мне не по себе от того, что приходится просить. Я никогда не умел этого, но, пойми, если Баязид сокрушит мою родину, он прорвется и во все прочие христианские земли. Ворота настежь — и дому не устоять… — Боярин метнул взгляд на обеденный стол, на мешки с золотом. — Но я вижу, у вас есть предложения и получше. Оно и понятно: сербы нищи, как церковная мышь. Мы только и можем предложить, что наше почтение, немного еды для солдат и трофеи. Все трофеи. Это мало, но…

— Завтра на рассвете наше войско выступает на соединение с королевичем сербским, — перебивая Кошенича, спокойно, точно между прочим, сообщил Мишель Дюнуар и тут же перевел это на французский.

— Но золота нет, — боясь, что ослышался, напомнил боярин.

— У нас есть. — Барон де Катенвиль повернулся к «гостям»: — А вам самое время собираться к своим государям. Прихватите петуха, он скрасит вам дорогу. Не против Баязида же вам идти, в самом деле.

— Черт возьми, — возмутился граф де Монвуа. — Если бы только мой король велел…

— Если бы государь дал соизволение… — продолжил граф де Маунтвей.

— Его святейшество Папа Римский объявил войну против Тамерлана крестовым походом. Вряд ли короли посмеют возвысить свой голос против того, чьей властью поставлены они владыками земными.

— Вальдар, твой кардинал уже точно отослал письмо его святейшеству с требованием немедленно объявить поход?

— Можешь не сомневаться.

— Проклятие! — Граф де Монвуа хлопнул ладонью по столу. — Я иду с вами. Лишь отпишу королю.

— Джордж! — кликнул граф де Маунтвей одного из своих оруженосцев. — Ты отправляешься в Англию, чтобы сообщить его величеству, что знамя его верного подданного было из первых, вставших в строй при звуке труб крестового похода.

Глава 17

«Рисуя ветку, надо слышать, как свистит ветер».

Балтасар Косса фонтанировал идеями с истинно цезарианским размахом, живописуя картину грядущего мироустройства, которое станет вполне достижимо, как только он взойдет на трон римского понтифика. Необходимость разгрома Баязида и Тамерлана представлялись ему препятствием досадным, но, по сути, мелким.

Кому-либо не столь подробно осведомленному о деяниях сего достойного прелата такое отношение могло показаться непростительным легкомыслием и пустозвонством. Для тех же, кто помнил о дерзких набегах безжалостного пиратского адмирала, графа Коссы, его слова свидетельствовали лишь об одном: его высокопреосвященство бесповоротно решил для себя расправиться с Железным Хромцом.

— …И более того скажу, друзья мои, в самом писании многое надо переосмыслить. Ибо, клянусь сандалиями апостолов, осмеливавшихся ступать на тень Спасителя, если мы сегодня не сделаем церковную службу ближе и понятнее последнему нищему — этот нищий не поленится и сделает это сам. Нельзя одновременно кричать о воздаянии на том свете и вкушать радости на этом. Что толку бояться Господа, как волка в темном лесу. Бог любит нас, а любовь, как и хорошее вино, пусть и с привкусом горечи, но все равно радость. Солнце, растворенное в крови!

Так пусть же катится к Люциферу весь этот помет самоистязателей, решивших на веки вечные отбить аппетит у святого Петра, явившись к нему в столь непристойном виде. Бог есть любовь, Бог есть радость! Даже Иисус, если вдуматься, наставил нос врагу рода человеческого, воскреснув после смерти. Мы уже спасены, и нам открыт путь к вечной жизни. Так пусть черти умерщвляют плоть, если она у них есть, пусть Сатана постится за весь род людской. Мы же будем радоваться и славить Господа в доброте и всемогуществе его. — Кардинал набрал воздух, чтобы продолжить содержательную речь, но тут в комнату его покоев бочком, чтобы не сбить с мысли преосвященнейшего оратора, втиснулся Кристоф де Буасьер.

— Вот этот юноша, — заметив оруженосца, Балтасар Косса простер к нему указующую длань, — должен был бы почитаться грешником. Я видел наброски ее высочества Анны Венгерской, которые он сделал. Там она вовсе не похожа на праведницу после долгого поста. На этих изображениях она предстает самой желанной женщиной в мире.

Кристоф потупил взор и покраснел.

— Не посыпай голову пеплом. Лучше помой и расчеши свои дивные кудри. Ибо зачем держать в запустении то, что Господь создал в великолепии. Итак, я спрашиваю вас, друзья мои, счесть ли нам грешником сего юношу лишь за то, что глаз его зорок, рука тверда и сердце тянется к истине, которая прекрасна?