Эффект Бали - Диана Лилит

– Сейчас опять будет что-то из Библии?

Кристина рассмеялась.

– Не. Я просто подумала. Я тут недавно чуть на байке не разбилась.

– Что? Почему ты не рассказала раньше? – Холодный влажный кокос чуть не выпал у Марго из рук.

– Да я, как обычно, преувеличиваю! Просто был ливень страшный, я ехала на байке с таксистом, он так гнал, нас заносило на поворотах. Я попросила его ехать потише и, когда произнесла это, сказала: Sorry. Я подумала, а какого хрена я вообще извиняюсь?

– В принципе, верно.

– И когда ужасные, такие отвратительные мужики к тебе подходят с их фирменным «можно познакомиться?», я почему-то тоже начинаю с «извините». Почему мы все время извиняемся за себя?

Марго тут же вспомнила, как к ним в Penny Lane кто-то подошел. Кристина тогда вела себя как истинная леди, хотя парень был настырный и не из самых приятных. Все закончилось, когда уже сама Марго грубо его послала. Она не такая красивая, как Кристина, может себе это позволить.

– И вот я еду на этом байке, уверенная, что сейчас умру. – Кристина нервно крутила трубочкой в кокосе. – И думаю: ну, по традиции нужно всех простить. А список у меня, кого прощать, о-го-го, – расхохоталась она.

Марго особенно нравилось, что Кристина принимала это.

– Но меня в этом списке не было. И тогда я подумала, – она важно подняла кокос, – акт самопрощения! Мы все должны пройти через акт самопрощения! Я даже пост об этом написала, но он настолько не в моем tone of voice[70], что я не решилась его запостить.

– Дашь почитать?

У Рубинской аж глаза загорелись. Она тут же торопливо стала искать свой телефон и дрожащими руками листать до нужной записи.

Давать кому-то читать свой текст, будь то пост или роман, – всегда неловко и интимно. Автор всегда жадно заглядывает в глаза, пока внутри него бушует страх, ловит каждое изменение выражения лица, пытаясь предугадать реакцию. Суд над ним вершится в прямом эфире, а спрятаться можно всегда за экраном телефона.

Марго чувствовала этот трепет, Кристинин страх, поэтому старалась читать с непроницаемым лицом.

«Все мы должны пройти через акт самопрощения.

Отрезать ухо, чтобы показать гениальность. Есть. Нырнуть в вину, чтобы компенсировать трудом. Есть. Следить за другими, чтобы не любить себя. Есть. Показывать зубы, чтобы отстоять крохи самомнения. Есть.

Мы должны пройти через акт самопрощения, прокатиться на горках невиновности. Разоблачить этот сладкий миф, что только боль, разрушение и зависть дают нам силу, глубину. А страдание – это единственный путь к страданию полегче. К страданию, которому я ставлю лайк каждые двадцать минут.

Я вызываю себя на дуэль по прощению ежедневно. Насколько сильно я смогу простить себя сегодня? Как я это покажу? В мелких шажках: в сотке, оставленной в куртке, в хлебных крошках на асфальте, в мыле на лице. Когда я прощу себя до конца?

За секунду до смерти».

У Марго трясутся руки. Ей кажется, она коснулась чего-то запретного, что нужно прятать глубоко-глубоко внутри. Ей кажется, что Кристина снова залезла в ее голову и сказала то, что сама Марго сказать боялась.

– Я кое-что поняла. Вспомнила…

Она не могла сказать, что пост хороший. Нет. Это слишком тривиально. Как ей выразить эти эмоции?

– Вечеринка Гуру… Глеб постоянно говорил о смерти. Что мы должны дать им опыт смерти, ада. Это ужасное «умереть и воскреснуть».

Девушки все катались на качелях над пропастью в длинных платьях. Шлейф поднимался в воздух, следовал за ними, такой легкий, такой изящный.

– Поэтому мы делаем вечеринки. Тусовка – это репетиция смерти. Самопрощение, – Марго осторожно передала ей в руки телефон. – Все это время мне нужно было именно оно. Самопрощение.

На этих качелях была одна точка. Короткая, меньше секунды. Там гравитация не работала, и казалось, что ты завис в пространстве. Сердце подскакивает к горлу, и только потом включается мозг. Он вбрасывает в организм адреналин, пробуждая инстинкт самосохранения. Ты сейчас упадешь. Упадешь.

Я должна рассказать тебе кое-что. О том, что произошло на последней вечеринке «Мяса».

Инстинкт – это ложь испуганного тела. Цель инстинкта – самообман. Инстинкт говорит Марго заткнуться.

Но она не будет его слушать. Ей необходимо самопрощение.

Глава 10. Мерзкие и счастливые

Глеб воспользовался кредиткой и снял небольшую виллу с огромной территорией прямо на побережье, недалеко от Переренана. Ему просто хотелось проводить с ней все это время, а здесь обстановка идеально подходила для уединения. Далеко от цивилизации, с одной стороны рисовые поля и вид на все вулканы, а с другой – океан. Рядом пустые красивые виллы – никаких соседей, из людей только приветливый персонал, что убирался по утрам и приносил подношения божествам на закате. Комната у них была на втором этаже, чуть выше – крыша, на которую можно было залезть и наблюдать, как солнце заходит за горизонт, а ночами смотреть на звезды. На территории виллы даже разрешалось устраивать вечеринки: тут были зеленая поляна, огромный бассейн, барная стойка и что-то вроде чилаут-зоны. Если спуститься чуть ниже – пустой уединенный пляж, там же черный храм, о который бьются волны.

Оказалось, что жизнь без телефона помогает воспринимать реальность насухую, делает мир интенсивнее. Иоланта лишила Глеба удобного мирка, в который у него всегда была возможность ускользнуть, и от этого все воспринималось острее.

Разумеется, нашлись и сложности. Заказать что-то без подтверждения через СМС было сложно. Но Глеб стал находить другие радости.

– У Севы был день рождения, а у нас ни черта не было денег.

Лежать на его плече казалось так естественно. Они расположились на газоне, не заботясь о полотенцах и обо всем прочем. Глеб оказался хорошим рассказчиком. Иоланте нравилось не то, о чем он говорил, а то, как он говорил. Самозабвенно, погружаясь в историю.

– Нищие студенческие годы, а душа хочет кутежа. Сева – скромный парень, но дни рождения для него – святое. Он всегда немного нервным становится в эти дни. Наверное, потому что его мама всегда умела устраивать праздник буквально из ничего. Ее торт я помню до сих пор, – произнес Глеб медленно и певуче. – Какой же это был торт! Еще всюду идиотские шарики, конкурсы. Его родители всегда так старались, – добавил он с едва заметной завистью. – И тут ему девятнадцать. Первый курс. Нищенство, ужасное, безбожное нищенство. Но бомжевать оказалось кайфово. Тогда мы воспринимали это как какую-то игру. Сева не может уехать к родителям,