Безымянный подросток с окраины города - Даниил Бравцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отец молча вытирал руки. Его пошатывало, ноги уже предательски подгибались. Андрей сам не мог сидеть ровно, его кто-то всё время покачивал из стороны в сторону, но адреналин, страх не давали ему окончательно опьянеть. Отец – на нём был весь фокус. Весь мир сейчас сконцентрировался на нём.
– Ты читал мой ежедневник, засранец. Кто тебе разрешал?
– Никто, – ответил Андрей. И, удивившись собственной смелости, добавил: – Но и вам никто не разрешал закрывать глаза на убийства, которые происходят в городе.
Отец молчал. Вытирал сухие руки, поджимая губы, втягивая в себя горячий, спёртый воздух маленькой квартирки. Повесил полотенце, вышел с кухни и вскоре вернулся, положил на стол сложенные вдвое купюры (две тысячи, заметил Андрей) и обратился к своей жене:
– Сходи погуляй, Анют. Зайди куда-нибудь, пожуй чё хочешь, сюда не возвращайся около часа. Поняла?
Мама кивнула – скорее рефлекторно, чем в знак понимания. Никогда прежде подобного не было, отец ни разу никого не выгонял, чтобы поговорить с другим членом семьи, он говорил сразу со всеми и доносил свои мысли так, что возможность остаться с ним наедине вызывала страх. А сейчас он выгонял маму. Чтобы поговорить с сыном.
– Телефон оставишь здесь, – сказал он. – Можешь взять наручные часы, чтобы не потеряться во времени.
Мама послушно встала, вышла из-за стола и поплелась в прихожую. Несколько минут одевалась. Всё это время отец не отрывал глаз от своего сына, пока тот, не осмеливаясь поднять взгляд, смотрел на подсолнухи и густо краснел. Наконец мама оделась и взяла ключи.
– Их оставь здесь, – сказал отец.
– А если…
– Я сказал тебе, сука, оставить ключи здесь. Что непонятного?
Мама склонила голову, положила ключи на тумбочку, вышла из квартиры. Вроде что-то прошептала – Андрей не расслышал, удары собственного сердца заглушали всё. Захлопнулась дверь. Отец подошёл к ней, запер и повернулся к сыну.
Праздник подошёл к концу.
– Сейчас мы с тобой поговорим по-взрослому. Хватит сюсюкаться.
***
Казалось, его глаза ещё больше наполнились кровью.
Он подошёл к сидящему на стуле Андрею, подошёл почти вплотную, живот от лица отделяли сантиметры. Андрей ни на секунду не расслабился. Он был готов к любому резком движению, к увороту (бессмысленно! от него не убежишь!), к удару, но всё, что коснулось его в следующие секунды, так это слова:
– Доставай сигареты. Я знаю, ты куришь, так что доставай сигареты.
Андрей медленно, словно кто-то с трудом тянул его за ниточки, поднялся и, случайно встретившись взглядом с отцом (Не отступай! Не отступай!), направился в свою комнату. Там опустился на колени, отодвинул плинтус и достал из стены наполовину пустую пачку сигарет. Задвинул плинтус обратно и вскоре вернулся к отцу.
Тот встретил его с зажигалкой и, вручив ему в руки, сказал:
– Садись на стул и затягивайся. Надо раскурить сигарету.
Страх постукивал по нёбу кончиком невидимого языка – так билось сердце, выпрыгивая из горла в рот. Не понимая, что происходит, а просто подчиняясь, Андрей взял зажигалку, сел на стул, вставил сигарету меж губ и через пару секунд поднёс к её концу огонёк. Затянулся. Выпустил дым через ноздри, затянулся ещё раз. И то ли от по-своему сладкого дыма, то ли от выпитого алкоголя, то ли от собственной смелости Андрей открыл рот и сказал:
– Ты так и не ответил на вопрос: почему ты отдал приказ? Почему вы закрыли глаза на убийств…
Отец врезал ему по ному, мгновенно заткнув. Затылок врезался в стенку, боль вгрызлась в череп и волной прокатилась по всей голове. Андрей понял, что его ударили, только когда уже находился во мгле – сквозь орду чёрных точек проглядывал мир, мысли путались, звуки чем-то приглушали. Потом по лицу растеклось тепло, сигарета выпала изо рта. Андрей склонился над столом и, когда мир выплыл из тьмы, увидел, как на клеёнку, защищающую подсолнухи, капает кровь. Одна капля – большая, другая – поменьше, третья – ещё меньше, четвёртая – огромная. Место удара он не чувствовал, кожа горела, но вот её, кровь, ощущал. Она текла не спокойным ручейком, а стремительной рекой, и теперь заливала даже одежду.
– На, – отец протянул салфетку, – заткни, пока всё тут не засрал.
Андрей молча взял салфетку, попытался заткнуть ноздрю, но кровь хлестала так, что вскоре понадобилась вторая, за ней и третья. В конце концов отец сказал:
– Ладно, плевать, брось эту хрень! Потом всё вытрешь! А сейчас слушай меня и не смей открывать своей поганый рот без команды. Понял, щенок? – Он нагнулся и поднял сигарету. – Раскуривай её. Живо!
Дрожащими руками Андрей взял сигарету. Сидя на стуле в тесной кухне под жёлтым светом лампочки, со струящейся из носа кровью, окрашивающей всю нижнюю половину лица и одежду, не осмеливаясь поднять взгляд, стараясь – стараясь изо всех сил! – не заплакать, подросток раскуривал сигарету для своего отца, что красными как у быка глазами смотрел на своё отродье.
А в голове у Андрея беспрерывно крутилось лишь одно слово.
Лиза.
– Раскурил?
– Да.
– Давай сюда.
Андрей протянул отцу сигарету, кончик которой был окрашен кровью. Тот её взял и чётко сказал:
– Клади руку на стол.
И всё же, несмотря на приказ держать рот закрытым, с покрытых кровью губ слетело слово:
– Зачем?
– Зачем? – Морщины прорезались на лице отца от ухмылки. – Я кое-чему тебя научу. Преподам урок засранцу, который не умеет держать язык за зубами и не понимает в этой жизни некоторых вещей. Сейчас я тебе их, сучёнок, объясню. И только попробуй мне слово поперёк сказать. Клади руку на стол!
Андрей мигом подчинился, не думая, просто выполняя команду как натренированный щенок. Мысль о неподчинении даже не пришла к нему в голову, вся смелость, отвага со скулежом залезли обратно, свернулись клубочком (клубочком…) и спрятались. Когда отец кричал, Андрей ломался. Он не мог противиться, не мог противостоять этому крику, всю жизнь он боролся со страхами и во многих случаях одерживал верх, но один… один страх, зародившийся в нём ещё в утробе матери (стенки живота довольно тонки), он победить не мог. Слабак. Андрей превращался в жалкий, ничтожный комок трясущихся мышц и подчинялся приказам отца с одним-единственным желанием: раньше – с желанием умереть, сейчас – чтобы это всё поскорее закончилось. Потому что теперь