Своей дорогой - Эльза Вернер

— И ты все-таки хочешь идти со мной? — медленно спросил Оскар, у которого как будто захватило дыхание.

— Да, Оскар, ты говоришь, что в этом твое спасение; как же я могу колебаться?

Майя склонила голову к нему на грудь с тихим, душераздирающим плачем; это юное существо хоронило свое счастье. Вильденроде неподвижно стоял и смотрел на нее. Наконец Майя подняла голову и вытерла слезы.

— Пойдем… я готова.

— Нет, — хрипло сказал Оскар, выпуская ее из объятий.

— Что ты сказал?

Барон снял шляпу и провел рукой по лбу, как бы стирая с него что-то. Его лицо изменилось; несколько минут тому назад на нем отражалась неудержимая страстность его натуры, теперь же на нем застыл холодный покой.

— Я убедился, что ты права, — сказал он, и его голос тоже был неестественно спокоен. — Было бы жестоко мешать тебе проститься с отцом. Иди к нему и скажи… что хочешь.

— А ты? — спросила Майя, ошеломленная такой внезапной переменой.

— Я подожду тебя здесь. Может быть, будет даже лучше, если ты еще раз поговоришь с ним, прежде чем мы решимся на последний, крайний шаг; может быть, тебе и удастся уговорить его.

Луч света, блеснувший для Майи, был бледен, но его было достаточно, чтобы воспламенить в ее сердце надежду.

— Да, я пойду к отцу! — воскликнула она. — Я буду на коленях умолять его не разлучать нас! Ты ведь не мог сделать ничего такого ужасного, непоправимого; он выслушает меня. Но разве не лучше было, если бы и ты пошел со мной?

— Нет, это ничего не изменит. Иди… иди же, время дорого. — Барон почти со страхом торопил ее, но когда она действительно пошла, он вдруг протянул к ней обе руки. — Майя! Скажи еще раз, что ты любишь меня, что ты пойдешь со мной, несмотря ни на что!

Девушка бросилась назад и прижалась к нему.

— Ты боишься, что я могу передумать? Я разделю с тобой все, Оскар, даже самое плохое! Ничто, ничто не разлучит нас с тобой!

— Благодарю тебя! — с чувством сказал барон. В его голосе слышалась тихая, мягкая, дрожащая нота, а мрачный огонь в глазах потух; они блестели глубокой нежностью. — Благодарю, моя Майя! Ты не знаешь, что ты даешь мне этими словами; они искупают всю мою вину. Может быть, ты узнаешь сейчас от отца то, что я не могу тебе сказать; если все осудят и отвернутся от меня, то вспомни, что я люблю тебя, люблю безгранично. Как я люблю тебя, я сам чувствую только теперь, и докажу тебе свою любовь.

— Оскар, ты ведь останешься здесь? — спросила Майя, томимая мрачным предчувствием.

— Я останусь в Оденсберге, даю тебе слово. Иди же, дитя!

Барон еще раз поцеловал невесту и выпустил ее руки; она медленно ушла. У кустов она обернулась; Вильденроде стоял неподвижно и смотрел ей вслед, но он улыбался, и это немного успокоило девушку; она быстро пошла дальше по окутанному туманом парку.

Оскар следил взглядом за ее стройной фигуркой, пока она не скрылась, потом медленно вернулся к скале и ощупал рукой карман на груди; там лежали его деньги, и еще что-то, взятое им на случай. Теперь он наступил. Но нет, не здесь, не так близко от дома! Часом позже, часом раньше — не все ли равно, а ночь больше подходила его намерению.

— Бедная Майя! — тихо произнес он. — Ты будешь горько плакать, но отец примет тебя в свои объятия. Ты права — такая жизнь и мой позор убили бы тебя. Ты будешь спасена, я пойду один навстречу… гибели.

25

Фамильное кладбище семьи Дернбургов находилось в конце парка и представляло собой место, окруженное темными елями; простые мраморные памятники украшали зеленые, увитые плющом, могилы. Здесь покоились отец и жена Дернбурга, здесь же нашел, себе последнее пристанище и его сын Эрих.

Вдова Эриха еще оставалась на могиле, но ветер, становившийся все сильнее и порывистей, напомнил ей наконец, что пора уходить. Она наклонилась, чтобы поправить свежий венок на могиле, но вдруг сильно вздрогнула и выпрямилась: из-за елей вышел Эгберт Рунек и остановился против нее. Очевидно, И он не ожидал встречи, но быстро пришел в себя и сказал кланяясь:

— Прошу прощения, если помешал; я думал, что здесь никого нет.

— Вы в Оденсберге, господин Рунек? — спросила Цецилия, не скрывая удивления.

— Я был у господина Дернбурга и не хотел упустить случай побывать на могиле друга. Я вижу ее в первый и, конечно, в последний раз. — Его взгляд скользнул по одетой в креп фигуре Цецилии. Он подошел к могиле и долго молча смотрел на нее. — Бедный Эрих! — сказал он после паузы. — Ему пришлось так рано проститься с жизнью и все-таки… такой смерти можно позавидовать — умер в полном расцвете счастья!

— Вы ошибаетесь. Эрих умер не с этим чувством, — тихо сказала Цецилия.

— Вы хотите сказать, что он чувствовал приближение смерти и его мучила тоска разлуки? Но я слышал, что смерть застала его врасплох, что, когда у него горлом хлынула кровь, он был совершенно здоров, а потом уже не приходил в сознание.

— Не знаю, для меня в последних минутах жизни Эриха есть что-то загадочное, — взволнованно возразила молодая женщина. — Когда он незадолго перед смертью открыл глаза, я видела, что он узнал меня; этот взгляд преследует меня до сих пор, я не могу освободиться от него: он был полон такой боли и упрека, как будто Эрих знал или подозревал…

— Что он мог подозревать? — поспешно спросил Рунек.

Цецилия молчала; здесь меньше чем где-нибудь в другом месте она могла сказать, чего боялась.

— Брат думает, что это мое воображение, — уклончиво возразила она. — Может быть, он и прав, но это воспоминание мучит меня и всегда будет мучить.

Она наклонила голову, прощаясь с Эгбергом, и хотела уйти; он явно боролся с собой, но потом сделал движение, как будто желая удержать ее.

— Я думаю, будет лучше, если я приготовлю вас к известию, которое встретит вас дома. Барон Вильденроде уехал.

— Мой брат? — воскликнула Цецилия с испугом, полным предчувствия. — И вы в Оденсберге? Что вы сделали?

— Исполнил тягостный долг, — серьезно ответил Эгберт. — Ваш брат не оставил мне выбора. Он был предупрежден через вас, и мог бы довольствоваться тем, чего уже достиг… нельзя же было принести в жертву Майю! Я открыл глаза вашему свекру.

— А Оскар? Он уехал, говорите вы? Куда?

— В настоящее время этого никто не знает, но во всяком случае вас он известит об этом. Однако вас это не касается, и любовь к вам вашего свекра не уменьшилась; он знает, что вы не заслуживаете упрека.

— Разве дело во мне? — горячо воскликнула молодая женщина. — Неужели вы думаете, что я могу спокойно жить в Оденсберге, когда мой брат опять блуждает по свету в борьбе с враждебными силами, которые уже сбили его с толку? Вы исполнили свой долг — пусть так! Что за дело такой железной натуре, как ваша, кого и что вы уничтожили при этом!