Страшные истории Сандайла - Катриона Уорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дурь Павел достает у банды, обосновавшейся в арройо на месте старой фермы Грейнджеров. Кому теперь захочется там жить? Но этим типам глубоко наплевать, что там случилось раньше.
Когда Фэлкон вышвыривает его на улицу, из его глаз катятся слезы. Я слушаю, радуясь в душе. А когда он со своими пожитками подходит к двери, жду – хочу наверняка убедиться, что он уйдет.
– Пошел на хер, – говорю я, – и чтоб ноги твой здесь больше не было.
– Я понимаю ее, – отвечает он, – а ты даже не догадываешься, какая она на самом деле.
– Надеюсь, ты сдохнешь, пронзительно вопя, один в какой-нибудь канаве с вывернутыми наружу кишками! – восклицаю я. – И пусть стервятники заживо выклюют все твои внутренности.
Он перестает плакать, а когда смотрит на меня, я вижу в его взгляде совсем другого человека – совсем не того, с которым выросла.
– Может, ты тоже все же хоть немного ее понимаешь, – говорит он и уходит в сторону автомагистрали.
Уже почти стемнело, но мне до этого нет никакого дела. Надеюсь, ему предстоит шагать всю ночь, прежде чем поймать попутку. А еще лучше, пусть не поймает вообще, чтобы его сожрала пустыня.
Вечером я иду к ней. Она больше не барабанит в дверь, поэтому в моей душе теплится надежда, что она выбилась из сил. Но когда пальцы поворачивают в двери нашей комнаты ключ, мое сердце все равно не на месте. К моему удивлению, Джек лежит в постели, натянув до самого подбородка одеяло. Рядом с ней – потрепанный томик «Чувства и чувствительности».
– Эй, – неуверенно зову я, – докуда ты дочитала?
Потом поднимаю книгу, лежащую лицевой стороной обложки вниз. Все «Р», «О» и «Б» на странице закрашены черным. По краям, там, где они когда-то были обведены, виднеются небрежные следы красного маркера. Джек разрушила магию, благодаря которой я возвратилась домой. Помимо своей воли я чувствую, как вниз по спине скользит ледяной палец страха. Глупость, конечно, но, когда тебя вот так вычеркивают из жизни, это жутко.
– Знаешь, мы читали этот роман в рамках курса английской литературы, – говорю я. Она ничего не отвечает. – Он всецело посвящен взаимоотношениям сестер.
На всякий случай я встряхиваю книгу и просматриваю страницы. Из них ничего не выпадает.
– Мне жаль, что мне приходится за тобой шпионить. Мне это ненавистно. Джек, пожалуйста, мы ведь с тобой только недавно помирились.
Я становлюсь рядом с ней на колени и беру ее за руку. Она осторожно меня обнимает, будто силится вспомнить, как это делается. Я вдыхаю ее запах. В детстве от нее всегда пахло грейпфрутом, следы этого аромата до сих пор остались на ее коже и в волосах. От воспоминаний на глаза наворачиваются слезы.
Джек хватает меня за горло и швыряет на пол. Потом упирается коленкой в грудь, демонстрируя невероятную силу, и лупит – по ребрам, в грудь, в живот. Я отбиваюсь, но хватка у нее крепкая. Чувствую, что постепенно слабею, плачу, умоляю отпустить, но она все продолжает. Когда меня простреливает боль, я понимаю, что теряю ее.
– Остановись! – хриплю я, жадно хватая ртом воздух. – Джек, пожалуйста… мой ребенок…
Она слезает с меня только после того, как начинается кровотечение. Я подползаю к двери и кричу:
– Мия! Мне срочно надо в больницу!
Прошлое и настоящее будто переплелось в тугой ком. Кто это лежит в крови на полу – Джек или я? В дверном проеме возникает Мия, бросается ко мне, но мир вокруг как-то странно замедляется, теряя все до единого звуки. В ушах бьется только мой собственный крик: «Колли. Колли. Колли».
Внутри меня происходит что-то очень плохое.
Заканчивается все быстро. Колли больше нет.
Копаю я медленно и с большим трудом. Моя маленькая Колли упокоится под солнечными часами. Хоронить, собственно, нечего, но я предаю земле одежду, в которой была, включая мою любимую футболку, и кладу рядом гигиеническую губную помаду с надписью «Пинкопотамус». Больше мне ей нечего дать.
Вниз летят комья грязи, покрывая собой сверточек. Я возвращаю камень на место, водружая его на участок потревоженной земли. А когда заканчиваю, устало кладу руку на ноющую поясницу. Такое ощущение, будто я не разваливалась на мелкие кусочки только благодаря тоненькой паутине. Каждая частичка моего естества стремится оторваться от меня и отправиться в свободный полет.
Подняв глаза, я вижу Джек, которая смотрит на меня, прислонившись к скале.
– Ты знала о моей беременности? – спрашиваю ее я.
– Нет, – отвечает она. – Он должен был родиться в декабре, как и мой?
– Раньше. Думаю, что в ноябре.
На этот раз я бы ее опередила. Вполне возможно, что именно это ей и не понравилось. Джек медленно подходит к выложенным полукругом камням, поеживаясь на теплом солнце. От ее силуэта на меня, на камень, на могилу ложится узкая, как спица, тень. Сегодня день смерти Колли. Дня рождения у нее уже не будет. Вдруг я чувствую, что мне совершенно все равно, почему Джек это все делает или что ей там было известно.
– Убирайся, – говорю я, – ты не заслужила находиться с ней рядом.
– Откуда тебе знать, что это была она, а не он?
Внутри у меня все неподвижно застывает. Я встаю, отряхиваю руки, подхожу к ней вплотную и заглядываю в глаза. За их чернотой явно что-то мелькает. Проблеск какого-то чувства. Но теперь уже слишком поздно. Я медленно отвожу назад руку, давая ей массу времени отпрыгнуть. Но она только стоит и смотрит на меня. Когда мой кулак с хрустом врезается в ее лицо, что-то проглядывает в ее взгляде. На миг мне кажется, что это благодарность.
– Проваливай, – говорю я.
Она уходит.
Костяшки пальцев, а вместе с ними и вся рука ноют от боли. Может, я их сломала? Это уже не имеет значения.
Я смотрю на могилу и облизываю губы, чтобы в последний раз ощутить приторный привкус гигиенической губной помады. С этим вкусом она выпускается по сей день, и время от времени в торговом центре, раздевалке или в ресторане я улавливаю навязчивый аромат розового лимонада, который неизменно уносит меня в Сандайл, пахнущий солнцем и свежевскопанной землей.
– Может, это случилось бы в
