Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Его поездки во время бомбежек были просто лекарством, которые он сам себе прописал. В ноябре Гарольд Николсон отметил, что у Черчилля появился здоровый румянец. «Он, похоже, стал лучше себя чувствовать. Щеки порозовели». Но особенно его поразили глаза Черчилля. Веки не носили следов усталости, под глазами не было ни мешков, ни морщин. «Но сами глаза серо-голубые, внимательные, сердитые, мечтательные и печальные… были глазами крайне озабоченного человека». Он был поглощен мыслями – о Гитлере, американцах и ночных бомбежках. Однако он был убежден, что все закончится на его условиях. Несмотря на опасности, поражения и мрачные перспективы выживания Великобритании, он был доволен. Не имея возможности заниматься делами, которые доставляли ему удовольствие, – рисовать и укладывать ряд за рядом красные кентские кирпичи в саду в Чартвелле, – он нашел новый источник радости. Причина румянца, отмеченного Николсоном, крылась в новом времяпрепровождении Черчилля, в фейерверках[503].

Его любовь к ночным поездкам не следует истолковывать как любовь к войне. Он ненавидел кровавую бойню войны. В 1898 году в сражении при Омдурмане в последней крупной кавалерийской атаке в британской истории Черчилль был вооружен маузером. В течение двух минут кровавого хаоса он застрелил по крайней мере трех дервишей. Из Судана он посылал письма матери, в которых называл войну «грязным делом». «Можно позолотить ее, но сквозь позолоту она проступит без прикрас», – написал он. Что касается войны, написал он в 1940 году, то «теперь все население, включая даже женщин и детей, противостоят друг другу в жестоком взаимном истреблении, и только близоруким клеркам позволено видеть списки погибших». Полезность войны – особый вопрос. Те, кто говорят, что войны ничего не решают, сказал он Колвиллу, говорят ерунду, поскольку все в истории улаживалось только с помощью войны. Когда стоял вопрос о сохранении большинства гуманистических традиций Запада, ответ, несмотря на весь ее ужас, давала война[504].

Инспектор Томпсон не мог помешать своему подопечному во время бомбежек подниматься на крыши, но он мог принять меры против убийства Черчилля. Понимая, что со времен его юности правила джентльменской войны претерпели изменения, Черчилль сказал Колвиллу: «Если позволено бомбить глав государств, то можно и стрелять в них?» Томпсон сосредоточил внимание на двух основных источниках опасности: коммандос и нацеленных воздушных налетах истребителей-бомбардировщиков. Прицельная бомбардировка Чекерса могла и не привести к гибели Черчилля, но Томпсон хотел полностью исключить эту возможность. Для того чтобы не допустить проникновения в Чекерс парашютистов, он расставил полицейских, местных и из Лондона, по всей территории, на крышах и в надворных постройках. Солдаты тоже были привлечены. Часовые стояли у ворот и патрулировали территорию. Пароли постоянно менялись. Каждая группа патрулировала определенный участок территории и в течение ночи время от времени, буквально на несколько секунд, освещали электрическими фонариками вверенную территорию, чтобы проверить, нет ли посторонних. Томпсон старался принять все возможные меры предосторожности. Этот заведенный порядок раздражал Черчилля. Вместе с ним война пришла в его сады. Она разрушила очарование. Создала атмосферу недоверия и подозрительности[505].

В небе кружились немецкие самолеты-разведчики, делая фотографии. «Хейнкели», летевшие в Лондон или из него, постоянно сбрасывали бомбы в опасной близости. Земля в Чекерсе была усеяна воронками от бомб, так что ни о каком случайном совпадении и речи не шло; понятно, что целью был дом. Использование немцами системы наведения по радиолучу заставило Черчилля задуматься о степени защищенности Чекерса. Он сказал Колвиллу, что готов рисковать, но не хотел бы стать «жертвой неправильных расчетов». Для того чтобы не стать жертвой неправильных расчетов, сказал Томпсон Черчиллю, с этого момента он должен делать то, о чем ему давно говорят, – ночевать в бомбоубежище. Черчилль ответил, что будет подчиняться требованиям, когда сочтет, что это действительно стоит делать. Это означало, написал Томпсон, что он «будет поступать как захочет, оставаться снаружи и наблюдать за небом». Морскому пехотинцу, который, вторя Томпсону, сказал о необходимости соблюдать осторожность, Черчилль ответил: «Дайте мне знать, когда они начнут сбрасывать бомбы»[506].

В лунные ночи Чекерс был особенно не защищен от нападений с воздуха. С целью по возможности уберечь Черчилля, было предложено проводить выходные дни в Дитчли-Парке, графство Оксфордшир, в доме Нэнси и Ронни Три. Их дом, окруженный деревьями, находился в 30 милях к западу от Чекерса, вдали от маршрутов немецких самолетов. Нэнси и Ронни были наполовину американцами. Ронни вырос в Великобритании, а Нэнси в Ричмонде, штат Виргиния; она была вдовой Генри Филда – он был родом из Чикаго, из известной семьи предпринимателей. Ронни не был близким другом Черчилля, но, являясь членом парламента от Лестершира, давно поддерживал идею перевооружения, чем заслужил уважение премьер-министра. Дитчли-Парк находился всего в нескольких милях от Бленхейма, родового имения герцогов Мальборо. Первое посещение Дитчли пришлось на субботу, 9 ноября, – было полнолуние. Нэнси написала Черчиллю короткую записку, в которой предлагала «пользовался домом как своим собственным» в любое удобное для него время. Она, вероятно, не знала, что Черчилль не путешествует в одиночку. Дитчли заполнился до отказа[507].

Выходные, и в Дитчли, и в Чекерсе, начинались в соответствии с установленным порядком, как правило днем в пятницу, иногда в субботу утром. Сначала появлялись один или два полицейских из числа телохранителей Черчилля, чтобы осмотреть дом с чердака до подвала. Затем приезжали камердинер и горничная с огромным количеством багажа. Следом на грузовике подъезжал взвод солдат (35 человек), чтобы охранять Великого человека в течение ночи. За ними следовали личные секретари, стенографистки и гости; часто приезжали Профессор, Брекен и брат Джек. И наконец вечером появлялись Клементина с Уинстоном. Не успев появиться, он тут же требовал приготовить ему горячую ванну и мог пройти из своей гардеробной в ванную нагишом, к ужасу машинисток, недавно принятых на работу. По субботам и воскресеньям он оставался в постели до полудня, работая и диктуя, имея под рукой запас родниковой воды из Малверна. Затем был плотный завтрак, следом небольшая (но, конечно, не всегда) прогулка, после которой чай или, что более вероятно, виски. До половины седьмого он опять работал, после чего дремал в компании с грелкой. В 20:00 – обед. Хотя британцам теперь было трудно достать хорошее мясо, оно все же находило путь к столу Черчилля. Но на столе не было любимых им деликатесов, таких как свежие устрицы, черные трюфели, икра. Все британцы, включая Черчилля, испытывали недостаток продовольствия. Теперь его еда была не столь разнообразна, как обычно.

За ужином разговоры велись под шампанское. Каждую ночь из подвалов приносили шампанское Pol Roger (Черчилль отдавал предпочтение этому напитку урожая 1928 года)[508].

За столом всегда господствовал Черчилль. Разговор с ним, написал его врач, был подобен игре в крикет: он бил битой, все остальные ловили. «Уинстон говорит, чтобы развлечься; он не думает о том, чтобы произвести на кого-то впечатление… Ему не требуется помощь, по крайней мере от женщин»[509].

После ужина наступало время для бренди, портвейна, сигар и фильмов. Первые показы состоялись в Дитчли. Среди любимых фильмов Черчилля были «Великий диктатор», премьера которого состоялась в октябре 1940 года, и «Унесенные ветром». Черчилль был по-мальчишески влюблен в Вивьен Ли, исполнительницу роли Скарлетт О’Хара. Его «покорила», сказал он, «сила чувств и переживаний» героев «Унесенных ветром». Оказалось, что этот фильм был одним из любимых фильмов Гитлера (наряду с фильмом It Happened One Night («Это случилось однажды ночью»)[510].