Последнее письмо от твоего любимого - Джоджо Мойес

— Я сообщил в бухгалтерию, что ваша заработная плата не меняется, поэтому это очень выгодное предложение для вас, Мойра. Возможно, вы наконец-то наладите свою личную жизнь за пределами офиса. У вас будет больше времени для себя.

— Но мне не нужно больше времени для себя.

— Давайте не будем спорить. Как я уже сказал, зарплата остается та же, вы будете старшей среди машинисток, я позабочусь о том, чтобы они это поняли. Вы же сами говорили, что им нужен достойный руководитель.

— Но я не понимаю… — Мойра встала, прижимая транзистор к груди так сильно, что костяшки пальцев побелели. — Что я сделала не так? — дрожащим голосом спросила она. — Почему вы увольняете меня с моей должности?

— Ничего вы не сделали, Мойра, все так, — раздраженно ответил он. — В любой организации время от времени происходят кадровые перестановки. Времена меняются, и я хочу внести в нашу работу свежую струю.

— Свежую струю?

— Мэри отлично справится.

— Мэри Дрисколл будет делать мою работу? Но она же понятия не имеет, как управлять офисом. Не знает систему заработной платы Родезии, нужные номера телефонов, не умеет бронировать авиабилеты. Она даже систему хранения документов понять не сможет. Мэри проводит половину рабочего дня в дамской комнате перед зеркалом. Она опаздывает. Постоянно. На этой неделе мне уже дважды пришлось объявить ей выговор: вы хоть видели ее карточку регистрации? — выпалила Мойра.

— Уверен, она всему научится. Это всего лишь обычная секретарская работа, Мойра.

— Но я…

— У меня нет времени обсуждать это с вами. Пожалуйста, заберите свои вещи сегодня, и завтра начинаем работу по новой схеме.

Он открыл коробку с сигарами, давая секретарше понять, что разговор окончен.

Мойра встала, держась за край стола. В горле стоял комок, в ушах гулко пульсировала кровь. Ей казалось, что стены офиса вот-вот обрушатся и погребут ее под собой.

Взяв сигару, Стерлинг щелкнул гильотиной и обрезал кончик.

Мойра медленно подошла к двери, открыла ее — разговоры в остальной части офиса тут же стихли — значит, остальные заранее знали, что происходит.

Около ее стола стояла Мэри Дрисколл, вызывающе демонстрируя свои длинные худые ноги в идиотских цветных колготках. Ну как можно принимать всерьез женщину, которая ходит на работу в ярко-синих колготках?

Она схватила со стола сумочку и нетвердой походкой отправилась в дамскую комнату, спиной ощущая любопытные взгляды и недобрые усмешки коллег.

— Мойра! Тут такая песня играет, прямо про тебя: «Can’t Get Used to Losing You».

— Сандра, ты такая злючка, — сказала другая девушка, и все дружно рассмеялись.

Дженнифер стояла посреди небольшой детской площадки в парке, наблюдая за замерзшими нянями, щебечущими над колясками фирмы «Сильвер Кросс», слушая крики малышей, которые сталкивались друг с другом и падали на землю, словно кегли.

Миссис Кордоза предложила сама погулять с Эсме, но Дженнифер сказала, что ей нужно подышать свежим воздухом.

Последние сорок восемь часов она не знала, куда себя деть: тело все еще ощущало его прикосновения, она раз за разом прокручивала в голове произошедшее. Теперь Дженнифер слишком хорошо знала, что потеряла. Теперь она больше не могла избавиться от страданий с помощью валиума — это надо просто пережить. Дочь станет для нее вечным напоминанием о том, что она совершила правильный поступок. Ей так много хотелось сказать ему. Она пыталась убедить себя в том, что не собиралась соблазнять его, но прекрасно знала: это неправда. Она хотела забрать с собой частичку его, хотя бы одно прекрасное, драгоценное воспоминание. Откуда ей было знать, что таким образом она лишь откроет ящик Пандоры? Разве могла она предполагать, как сильно ее уход ранит его?

В тот вечер, в посольстве, Энтони выглядел таким собранным. Он наверняка не страдал так, как я, он не знает, что я пережила, убеждала себя Дженнифер, он ведь мужчина, он сильнее меня. А теперь она не могла выкинуть его из головы: его ранимость, его планы на совместное будущее. То, как он смотрел на нее, когда она шла по холлу отеля навстречу дочери.

У нее в ушах вновь и вновь звучал его отчаянный и растерянный крик, метавшийся по гулкому коридору: «Не делай этого, Дженнифер! Я не стану ждать тебя еще четыре года».

Прости меня, повторяла она про себя тысячу раз в день. Прости меня, Лоренс никогда не позволит мне забрать ее. Я не могу оставить ее — ты должен меня понять!

Время от времени она вытирала уголки глаз, виня во всем сильный ветер или очередную, загадочным образом попавшую в глаз песчинку.

Дженнифер была словно обнаженный нерв — она реагировала перепадами настроения на малейшее изменение температуры.

Лоренс вовсе не плохой человек, уговаривала она себя. В каком-то смысле он прекрасный отец. Да, ему сложно хорошо относиться ко мне, но разве можно его в этом винить? Много ли мужчин смогли бы простить жену за то, что она влюбилась в другого? Иногда она задавалась вопросом: как могла сложиться их жизнь, если бы она так и не забеременела? Наверное, он устал бы от нее и отстранился полностью. Хотя вряд ли: Лоренс, конечно, больше ее не любит, но ему невыносима сама мысль о том, что она будет жить без него.

«Она — мое утешение, — думала Дженнифер, качая дочь на качелях и глядя, как ее ножки устремляются ввысь, как трепещут на ветру локоны. — Ведь у меня есть гораздо больше, чем у многих женщин. Как однажды сказал Энтони, приятно знать, что ты совершил достойный поступок».

— Мама!

Дороти Монкрифф потеряла шапочку, Дженнифер принялась искать ее, девчушки ходили за ней по пятам, заглядывая под скамейки, пока наконец не обнаружили шапочку на голове какого-то незнакомого мальчика.

— Воровать нехорошо, — уверенно заявила Дороти, когда они шли обратно к качелям.

— Нехорошо, — согласилась Дженнифер, — но мне кажется, он ее не крал. Скорее всего, он не знал, что это твоя шапочка.

— Если человек не знает, что хорошо, а что плохо, то он, скорее всего, дурак! — провозгласила Дороти.

— Дурак! — восхищенно повторила Эсме.

— Возможно, ты права, — отозвалась Дженнифер.

Поправив Эсме шарфик, она отправила девочек играть в песочницу, строго-настрого запретив им кидаться друг в друга песком.

Дорогой мой Бут, писала она в одном из тысячи воображаемых писем, которые сочинила за последние пару дней, прошу тебя, не сердись. Хочу, чтобы ты знал, что если бы я только могла уйти к тебе, то обязательно сделала бы это…

Ни одного из этих писем она так и не отправила. Что еще она могла сказать ему? Когда-нибудь он простит меня, говорила она себе, с ним все будет в порядке.