Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей - Александр Ливергант

Эссе из лондонской периодики

Замечания о наших театрах

Итак, очередной театральный сезон открыт {252}, и всей Граб-стрит {253} не терпится поскорей дать как можно больше советов директорам наших театров. Очень скоро поэтому мы, вне всяких сомнений, услышим многоумные рассуждения о ногах одного актера и бровях другого; нам подробно расскажут о том, как следует вести себя на сцене, и за наши самые невинные увеселения нам попеняют тирадой, вместе многословной и назидательной. Нам, боюсь, разъяснят, что как актер Гаррик превосходен, зато как директор театра он прижимист, и даже очень. Что Палмер — дарование многообещающее, а вот Голланду, в отличие от него, удаются лишь отдельные роли. Шутеру они порекомендуют {254} забавлять нас, не выходя за рамки правил, и будут сокрушаться оттого, что Ковент-Гарден, увы, растерял былое величие. Коль скоро люблю давать советы и я, ибо советы легко даются и, вдобавок, свидетельствуют о мудрости и превосходстве советующего, — позвольте и мне поделиться с читателем кое-какими наблюдениями о наших театрах и актерах, не вдаваясь по столь тривиальному поводу в секреты ремесла.

Начну с того, что наши актеры держатся куда более стесненно, чем актеры в других странах. На сцене они чувствуют себя скованно, и в этом нет ничего удивительного, ведь в жизни англичане очень скупы на жесты, поэтому на сцене нашим актерам приходится доверяться собственному воображению. Французский лицедей найдет образцы для подражания в любой компании, в любой, первой попавшейся кофейне. Англичанин же вынужден искать их не в жизни, а на сцене; подражать не природе, а подражанию природы. Ничто поэтому так не способствует овладению актерским ремеслом, как путешествия. Европейцы менее сдержанны, чем англичане; после первой же встречи видишь их насквозь — вот образцы, с которых следует брать пример: европеец раскован, причем каждый на свой манер.

Хотя придумывать слова за автора лицедею непростительно, в своих действиях он совершенно свободен. Больше того, этой свободой он продемонстрирует оригинальность дарования, остроту юмора и продуманность суждений; в обычной жизни мы вряд ли встретим хотя бы одного дурака или фата, в чьих действиях не было бы чего-то оригинального, особенно примечательного. Особенности эти невозможно выразить словами, передаются они единственно актерской игрой. Они могут служить отличной приправой к юмору сочинителя, благодаря им правда жизни становится более многозначной. Словно не доверяя актеру, итальянцы прячут его лицо под маску — она призвана передать особенности персонажа, которого он играет; вместе с тем мне приходилось видеть немало актеров, которые выражением лица, мимикой, а вовсе не маской умели передать своеобразный нрав героя комедии. Один актер, помнится, изображал важность и самодовольство, бросая косые взгляды на представителей низших классов, и, хотя такого рода приемы по здравому размышлению и вызывают осуждение, зрители отзываются на них бурными аплодисментами. К примеру, в «Скупом», игравшемся несколько дней назад в Ковент-Гардене, Лавголд {255} всеми своими действиями демонстрирует исключительную скупость, и актер, следовательно, должен, в соответствии с замыслом автора, сыграть олицетворение скопидомства. Когда эту роль исполняет французский актер, то он даже в пылу гнева не забывает про то, что жаден, и в припадке неизъяснимой ярости наклоняется подобрать булавку, после чего тщательно припрятывает ее под полой своего сюртука. На его свадьбу зажигаются две свечи; он подбегает и тушит одну из них; свечу, однако, зажигают вновь, — и тогда он крадется к ней и потихоньку прячет ее в карман. В другом театре игрался недавно «Шарлатан» {256}, и тут актер вновь получал возможность сделать героя комедии еще более смешным, чем он был выведен автором. В этой роли французский актер сидит на стуле с высокой спинкой и вдруг начинает молоть вздор, который окружающие по своему невежеству принимают за латынь. Все более распаляясь, он сучит руками и ногами, раскачивается на стуле — и посреди всеобщего ликования обрушивается вместе со стулом на пол. В пересказе все это едва ли покажется смешным, однако даже Катон {257}, окажись он на этом спектакле, не смог бы удержаться от смеха. Короче говоря, вряд ли найдется хоть один комедийный персонаж, которому бы актер, обладай он чувством юмора, не сумел придать большей живости и наглядности, достойных громких аплодисментов. Мы же — увы, слишком часто — видим, как наш прославленный комический гений довольствуется лишь тем, что с важным видом расхаживает по сцене и раскрывает табакерку. Видим, как наши несравненные лицедеи только и знают, что сидят, развалясь, на сцене, а наши клоуны то и дело поддерживают падающие штаны. В том, чтобы один-два раза раскрыть табакерку или поддернуть штаны, нет, разумеется, ничего зазорного, но когда одно и то же повторяется в каждой сцене, актер становится почти таким же невыразительным, как и персонаж, чью роль он призван исполнить.

Что же до постановочной части, то нашим театрам в Европе нет равных. На особую тщательность, с какой наши исполнители гримируются, на то, какие замечательные, продуманные до мелочей костюмы им шьются, обратил, между прочим, внимание Рикобини, итальянец, путешествующий по Европе с единственной целью познакомиться с европейскими театрами. Впрочем, и в этом отношении у нас имеются некоторые очевидные недостатки — как традиционные, так и еще только входящие в моду. К примеру, ковер, разложенный на сцене, дабы господа актеры не испортили свои костюмы, означает приближение трагедии; накрытый скатертью стол не более свидетельствует о приближающемся обеде, чем покрытая ковром сцена Друри-Лейна, — о кровопролитии. Когда мы из зала наблюдаем за маленькими пажами с одинаковыми, бессмысленными лицами, что несут шлейф рыдающей принцессы, или за следующими в ее свите неуклюжими придворными, мы вряд ли разделим ее горе. Статисты всегда отвлекают внимание зрителей, однако у нас их роль тем более смехотворна, что они простаивают на сцене весь спектакль, ровным счетом ничего не делая, и если уж никак нельзя обойтись без стражников в грязных рубахах, то пусть хотя бы смотрят на актеров, а не глазеют на зрителей.

Красота, как мне представляется, — необходимое условие для ведущей актрисы. Такого же мнения придерживаются во всех театрах Европы — но не у нас. Я при всем желании не могу себе представить, чтобы герой жертвовал своей жизнью ради юной девы отталкивающей внешности. Когда даже густой грим не может скрыть морщин на лице героини, мне странно слышать, что герой объявляет ее лик «ангельским». Его поведение наверняка покажется зрителю несуразным, а человек, которого я вынужден обвинить в отсутствии вкуса, едва ли вызовет мое расположение, тем более — восхищение. Примерно то же самое происходит, когда весьма тучная актриса тщится сыграть роль умирающей от голода.

Хочется поэтому пожелать, чтобы в будущем роли молодых и красивых исполнялись молодыми и красивыми, ибо, должен признаться, я предпочитаю, чтобы на сцену выходили люди не старые и приятной наружности, пусть покамест и неопытные, нежели поблекшие и неловкие старики и старухи — пусть бы даже они отлично справлялись со своей ролью. Если первые могут сойти за нескладных новобранцев, то, глядя на вторых, не можешь отделаться от ощущения, что попал в дом престарелых.

О преходящей славе людской

Владелец пивной под Излингтоном, который много лет торговал пивом под вывеской с изображением французского короля, в начале последней войны сорвал ее и на ее место водрузил другую, с королевой Венгрии. Под сенью кирпичного лица и золотого скипетра королевы он продолжал поить завсегдатаев пивом, покуда королеву не разлюбили, после чего некоторое время назад он поменял венгерскую королеву на прусского короля, которого, в свою очередь, придется, быть может, в угоду вульгарным вкусам поменять еще на какого-нибудь великого мира сего.

Так, великие люди сменяют один другого под любопытными взглядами толпы. Налюбовавшись одним великим человеком, мы выбрасываем его за ненадобностью, а на его место ставим другого, который, впрочем, надолго также задержится едва ли, — толпе ведь претит однообразие.

Должен признаться, что мое мнение существенно отличается от мнения большинства, а потому заслуги, вызывающие всеобщий восторг, мне представляются сомнительными. Во всяком случае, я убежден, что тех великих (а порой и хороших) людей, что испытывают гордость от подобных восхвалений, всенародная слава только портит, ведь в истории не раз случалось, что голова, что сегодня кружится от рева миллионов, завтра будет насажена на кол.

Когда Александр VI входил в городок {258} в окрестностях Рима, только что покинутый отступавшим противником, он обратил внимание, что жители поспешно стаскивают с водруженной на рыночной площади виселицы чучело, весьма похожее на него. Еще несколько человек в это же самое время сбрасывали с пьедестала статую одного из членов семейства Орсини, с которым он воевал, а на его место водружали статую Александра. Очень может быть, что человека, хуже знавшего людей, возмутило бы низкопоклонство этих босоногих льстецов, однако Александру, как видно, их рвение понравилось, и, повернувшись к Борджиа, своему сыну {259}, он с улыбкой произнес: «Vides mi fili quam leve discrimen patibulum inter et statuam». («Вот видишь, сын мой, сколь невелика разница между виселицей и статуей»). Научись великие извлекать уроки из жизни — и они бы уяснили себе, сколь непрочна основа, на которой зиждется их слава. И то сказать, мы столь же склонны расточать похвалы всему тому, что только кажется заслугой, сколь и подвергать осуждению все то. что лишь на первый взгляд является преступлением.