Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов

— А, так та деревушка называлась Корчная, — засмеялся командир. — Не палили мы её.

— А пламя и дым всю ночь валили? Нешто молния стукнула? — усмехнулся мужик. — Да и Егорка, кумов сынишка, прибежал и грит: «Тятьку солдаты железными палками бьють да деревню жгуть». Мы вместе с корчневцами да хоньковцами управляющего вбивали. Так нетто нам ослабление выйдет?

— Ну, деревню мы, допустим, не жгли. Спалили только то, что у управляющего украли. И пороли тех, кто управляющего убивал. Всех мужиков. Хотели было и в вашей деревне только показательную порку устроить, а теперь — спалить придётся. Знаешь, за что? Не знаешь — объясняю. За то, что выступили с оружием в руках против законной власти!

— Барин, подожди, — заволновался мужик. — Как палить? Те, кто управляющего убивал и зорил, — вона, мёртвые лежат. Онисим-солдат валяется. Он же первый заводила и был. Шебутной по жизни — за это его управляющий в солдаты и сдал. Онисим грит: «Царя в Питере убили, сам видел. Службу — на х… Землю пошли делить — наша теперь!»

— А ты, выходит, херувимчик? С крылышками? — ухмыльнулся полковник. — Чего же ты с ружьём-то тут делал?

— А чё я-то? Все пошли. Из Хонькова ночью народ пришёл. Говорят — давайте вместе супротив солдат биться. Ну, я и пошёл.

— Ну-с, раз пошёл, значит, и ответ держать будешь, — строго сказал Каховский и крикнул профосам: — Вешайте всех пятерых! Деревню — сжечь. Добро не тащить. Баб и девок — не трогать! Увижу, если кто девку завалит — сам пристрелю!

К командиру отряда подошёл Круковский. Заметно нервничая, он обратился к нему:

— Господин полковник, отмените приказ. Как можно жечь и вешать? Это же наш народ. Мы — армия, которая должна его защищать. Что же мы делаем?

Каховский посмотрел на штабс-капитана с неким сожалением. Потом, медленно и как-то нехотя, процедил сквозь зубы:

— Знаете, господин Круковский. Я ведь чего-то такого ждал от Вас. Неповиновения во время боевой обстановки…

— Которое позволяет командиру пойти на крайние меры. Вплоть до того, чтобы застрелить подчинённого, — продолжил за него штабс-капитан.

— Вот именно, вот именно, — кивнул полковник. — Но всё же я не такая неблагодарная скотина, чтобы убить человека, спасшего мне жизнь. Но своего приказа я отменить не могу. Бунтовщики должны быть наказаны! Иначе то, к чему мы шли, просто рухнет.

— И как же народ, за который мы вышли на площадь?

— Народ, штабс-капитан, — это конь. Куда его ведут — туда и идёт. Так, кажется, кардинал Ришелье говорил? Мы приведём его к счастью и свободе. Но — именно мы. А пока требуется одно — железный порядок.

— Через виселицы и пожары — к свободе? — скептически спросил Круковский.

— Да, — горячо отвечал полковник. — Через виселицы и пожары. Понадобится — половину мужиков перевешаем. Зато вторая половина будет жить счастливо.

— А не боитесь, что мужики не позволят перевешать половину России, а вздёрнут нас с Вами?

— Значит, — иного мы и не заслужили. А теперь, господин штабс-капитан, я прошу Вас не мешать. Иначе — мне придётся арестовать Вас.

— Арестовывайте, — глухо сказан Круковский. — И знаете что, господин полковник? Я уже жалею, что выстрелил в того, с дробовиком…

— И я жалею, что вы выстрелили, — непонятно о чём сказал Каховский, подзывая двоих профосов. Те деловито вытащили из ножен майора саблю и пистолеты из чехлов: — Пойдёмте, Ваше Высокоблагородие. Посидите тут, в сторонке. А там и без нас справятся.

Там справлялись. Жителям разрешили вынести из домов необходимый скарб. Старики, женщины и дети вытаскивали всё, что можно. Народ, прибившийся из соседней деревни, больше путался под ногами, нежели помогал.

Солдаты терпеливо ждали, пока вынесут иконы, пуховики, одеяла, посуду и выгонят домашнюю скотину. В воздухе висели шум и гам. Родственники убитых на баррикаде и повешенных мужиков метались: то ли бежать к родным, то ли спасать добро? К солдатам то и дело подбегали обезумевшие от горя бабы. Просили пожалеть. Предлагали им все имевшиеся деньги, свои тела — только бы не палили! Старушки, причитая, называли сыночками и родненькими. Наблюдая за суматохой, очерствевшие было сердца солдат и офицеров начали отмякать. Кажется, дрогнул и сам Каховский. Подозвав одного из стариков, он спросил:

— Где дом главного заводилы?

Спросил так неспроста… Однако старик сразу же ответил:

— Это Оньки-то, солдата беглого? Дык вон он, на отшибе. Там ещё его родители жили.

Каховский поднял руку, подзывая своих башибузуков:

— Дом на отшибе видели? Вот его и жгите. А остальные пейзане, думаю, и так наказаны.

В дом Онисима-солдата полетел зажжённый факел. Соломенная крыша вспыхнула так, как будто только этого и ждала. Полковник, хотел было сказать что-то крестьянам, но передумал. Подозвал к себе командиров взводов:

— Господа офицеры. Из селения мы уходим. Думаю, что полностью его жечь не стоит. Уходим и становимся на ночлег в той, предыдущей деревне. Разрешаю солдатам взять всё, что приглянется. Командуйте, господа. И распорядитесь, чтобы мне нашли лошадь! Только не крестьянского одра, а какую-нибудь армейскую, чтобы русским дерьмом поменьше пахла…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ВРЕМЯ ПЕПЕЛИЩ

Снег уже сошёл, но на дороге остались грязь и сырость. Не каждая лошадь сумеет преодолеть весеннюю разбухшую колею, которая то и дело превращается в груды застывших комьев земли и льда. Пешеходу полегче, но ненамного.

Штабс-капитан Клеопин уходил из Петербурга почти налегке. А куда идти? Оставалась надежда, что Алёнушка вместе с семьёй всё-таки уехала в Череповецкий уезд. Когда Николай покидал столицу, он верил в