Великая война и деколонизация Российской империи - Джошуа Санборн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда в 1914 году началась война, в регионе сохранялось спокойствие. Закон о всеобщей воинской повинности проводил различия между группами этнических меньшинств. Призыву подлежали представители полностью «цивилизованных» сообществ, если только, как в случае с финнами, сопротивление призыву не создавало серьезных политических рисков[361]. Другие меньшинства, особенно те, кто не полностью воспринял оседлый образ жизни, были освобождены от призыва, поскольку стратеги сомневались в их пригодности для военной службы и считали, что рекруты будут страдать от болезней в новом суровом климате. Наконец, царский режим использовал отсрочки и освобождения от призыва в качестве социальных льгот, чтобы побудить молодежь выбирать карьеру не только учителя или полицейского, но и участвовать в колонизации [Sanborn 2003:20-25]. Первое поколение поселенцев-славян на землях Центральной Азии получило освобождение от призыва. В результате только уроженцы Туркестана европейских кровей в 1914 году отправились воевать на запад.
Несмотря на расстояние в тысячи километров от линии фронта, в Центральной Азии начал наблюдаться социальный и экономический разлад, о котором мы говорили в главах 3 и 4, вскоре после Великого отступления. Первые шаги на пути колониального (и антиколониального) насилия были сделаны в феврале 1916 года. Причина, как всегда, крылась в сочетании инфляции, регулирования цен и дефицита товаров. Местные управленцы, столкнувшись в конце зимы с повышенной нехваткой продовольствия (и связанным с ней ростом цен), отреагировали стандартным для военного времени образом и ввели фиксированные цены на основные товары. Когда об этом было объявлено, на базаре на Старогоспитальной улице в европейском квартале в Ташкенте начались столкновения. У одной женщины-мусульманки была лавка, где она до введения новых цен продавала картофель россыпью. Теперь же она предупредила своих (европейских) клиентов, что не будет продавать по сниженным ценам. На следующий день, когда новые правила вступили в силу, она уже не открыла торговлю. Распространились слухи, что картофель теперь хранится в другом месте. Тем временем владельцы других лавок, игнорируя «таксу», продавали картошку по цене в два-три раза выше фиксированной. Вскоре собралась целая толпа разозленных женщин-колонисток, пока полиция пассивно наблюдала за происходящим. В 10 утра толпа набросилась на лавки и устроила погром, который вскоре перекинулся на шесть других городских базаров. Полиция почти ничего не предпринимала. Когда все же нескольких женщин арестовали, толпа быстро вынудила освободить их. Этот конфликт носил не только экономический, но и этнический характер. Погромов не было на базарах в Старом городе, где в основном проживали мусульмане; торговцев избивали только европейцы [Буттино 2007: 60]. Таким образом, к началу 1916 года те же факторы, что послужили основанием для возникновения социальных и экономических беспорядков на западных окраинах империи в 1914 году и в Центральной России в 1915 году, распространились на восток. Однако в Ташкенте более явный колониальный контекст делал проблемы острее. В феврале едва удалось избежать крупного этнического конфликта. Во время погрома фабричные рабочие-славяне всерьез подумывали о том, чтобы присоединиться к женщинам на улицах. В последующие дни, когда следователи полиции арестовали кое-кого из зачинщиков, вооруженные рабочие пригрозили не только забастовкой, но настоящим бунтом, вооружившись гранатами на демонстрациях. Ташкентский погром не был единственным. Насилие на рынках имело место в нескольких городах региона [Буттино 2007: 60-62].
Если экономические факторы, такие как инфляция и нехватка продовольствия, провоцировали насильственные действия среди колонистов-славян, то искрой, из-за которой разгорелся костер беспорядков среди местного мусульманского населения, стала нехватка рабочих рук, о которой говорилось в главе 3. Весной 1916 года военные стратеги царской России оказались в отчаянной ситуации. Для работы на инфраструктурных объектах в прифронтовых зонах требовался миллион мужчин; взяли всех, кого могли, из числа местных жителей и военнопленных. Ресурс населения, подлежащего призыву, также иссяк. В сентябре 1915 года начали призывать единственных сыновей и физически нездоровых мужчин ополчения второй очереди, а минимальный возраст призыва уже был снижен на два года. Хотя стратеги рассматривали возможность призыва на военную службу представителей освобожденных от нее этнических меньшинств, они все же придерживались убеждения, что степные кочевники непригодны для современной войны. Решение казалось очевидным. В мае 1916 года Совет министров разрешил призывать представителей этнических меньшинств в трудовые батальоны. Другие рассматриваемые группы, например мужчины, не сдавшие экзамены на врача (120 000 возможных рекрутов), или беженцы (еще 800 000), были намного меньше по численности, чем те три с лишним миллиона человек, которые мог дать призыв в принадлежавших России регионах Средней Азии. Предостережения двух министерств, лучше всего осведомленных о технических и политических проблемах, связанных с этим призывом, – Военного и внутренних дел – были отвергнуты [Sanborn 2005: 318]. Точно так же министры проигнорировали предупреждения членов Думы[362]. Все эти обсуждения проходили без каких-либо консультаций с назначенными в Петербурге губернаторами или местными элитами, не говоря уже о местном населении.
В итоге сделанное 25 июня (8 июля) 1916 года объявление о том, что ранее освобожденные от призыва группы населения Центральной Азии подлежат трудовой повинности, поразило местных мусульман как гром с ясного неба[363]. Неудивительно, что указ вызвал массовое замешательство и целый спектр реакций, причем не только со стороны местных и имперских чиновников, которым предстояло его выполнять[364], но также
