Таинства любви (новеллы и беседы о любви) - Петр Киле

Практика у Натальи, в общем, все-таки прошла хорошо. Она была боевая девушка. Женя держалась мягко и робко, не сознавая своей красоты и привлекательности.

К счастью, первые дни, недели, месяц в школе дались Жене относительно легко, к ее удивлению, может быть, благодаря новизне обстановки и всякого рода трудностям чисто внешнего порядка. Ее поселили в маленькой комнатке в каменном доме с паровым отоплением, а в большие морозы в январе где-то лопнули трубы, их не скоро починили, и мама, приехав навестить Женю, пришла в ужас. Проведя у нее полдня, уверяла, что простудилась.

Женя посмеивалась, в школе-то ей было жарко. Она ко всему приготовилась и держалась настороже, чтобы не пасть духом из-за каких-нибудь пустяков, и спать в холодной постели, - у нее нос мерз среди ночи, - заниматься за столом, кутаясь в шубку, - все это даже было как будто кстати.

- Как в блокаду! Как в блокаду! - шумела Ольга Захаровна. - Неужели ничего нельзя придумать?

Блокада не блокада, а Женя чувствовала себя, как на войне. Ей предстояло доказать прежде всего самой себе, на что она способна. Мысль о войне приходила ей в голову, наверное, оттого, что иногда из-за холмов доносился артиллерийский гул.

В эти трудные, одинокие дни Женя жила в каком-то странном, чудном полусне. Возможно, это действовала необыкновенная для нее зимняя тишина, когда даже шум и гам детей в классе и в школе словно приглушены сугробами до самых окон. Под серым небом утренние сумерки не рассеиваются до ночи. А солнце проглянет, сияющий снег наполняет окрест таким чистым, по-весеннему ярким светом, какого Женя никогда раньше не видела, и она словно просыпалась. Поглядывала она с изумлением на открывающуюся синеву в пелене облаков, а на фоне этой синевы высоко высились белые березы. Это впечатление синего и белого, зимы и отдаленной весны вместе бесконечно нравилось, хорошо было выйти утром из дома или днем из школы, как-то было всегда весело, свежо и ново.

Вообще в ту зиму было много снега, чистого, молодого снега, и вскоре родные Жени стали приезжать не столько навестить ее, сколько покататься всласть на лыжах. Приехала однажды Софья Николаевна. Давно она уже не вставала на лыжи, а тут ушла в лес и пропала, что Женя обнаружила, придя из школы после уроков. Она забеспокоилась и на лыжах мамы поспешила в лес.

Софья Николаевна не спеша, поглядывая на верхушки сосен, возвращалась назад.

- Чудесно! - говорила она. - Я помолодела лет на десять. И думается мне почему-то, что это моя последняя зима, последний снег.

- Ну что ты, тетя!

- Нет, это скорее весеннее чувство, мне хорошо и весело, разве ты не видишь? - возразила Софья Николаевна.

Одинокая с войны, с блокады, когда погиб ее молодой муж, она много лет жила в семье брата, но жила по-своему... Если папа и мама Жени работали в своих НИИ «от и до», то Софья Николаевна была все равно что человек свободной профессии. Зато, и сидя дома, она трудилась ночи напролет. А по вечерам, когда все смотрели телевизор и гремел магнитофон, Софья Николаевна, досадливо морщась, одевалась и уходила из дому. Обычно вечера она проводила в Публичной библиотеке. Возвращалась домой пешком, что ей доставляло большое удовольствие после усиленных занятий предметами, очень далекими от жизни, как находили папа и мама. Они оба считали самих себя чернорабочими в науке, а тетя в своей области непременно хотела «хватать звезды» прямо с неба, что они, люди благоразумные, в ней не одобряли. Кроме того, они были «физики», а Софья Николаевна - «лирик» (лирик, впрочем, буквально, - она переводила стихи Рильке). В семье папа и мама, действуя сообща, «забивали» Софью Николаевну своим «прямолинейным невежеством». Хуже всего, Андрей усвоил это слегка ироническое отношение родителей к тете. Начались всякого рода споры, что кончалось хлопаньем дверью, впешательством сердобольных родителей, и это маме наконец так надоело, что она предприняла решительные шаги, чтобы получить от института отдельную квартиру.

Софья Николаевна осталась одна-одинешенька, среди чужих людей. Конечно, и она бы могла устроить себе отдельную квартиру в конце концов, но не хотела расставаться со своей комнатой, высокой, светлой, в три окна, со старинной мебелью, с высокими книжными шкафами, с которыми ведь не въедешь в современную квартиру, да и предпочитала она жить с людьми, как привыкла с детства.

Что касается Андрея, Женя теперь видела, как по-своему права была Софья Николаевна. Он умудрился вырасти, как трава в поле. Учился кое-как, так и по жизни шел.

Всех чаще приезжал, конечно, Алеша - приятель Андрея по институту киноинженеров, который Андрей так и не кончил. Алексей Мелин не мог не нравиться: маленький подбородок и прямой нос - все черты исполнены свежести и изящества юности, а волосы, вообще прямые, на висках кучерявились. Он был из тех высоких и подвижных мужчин, достаточно легкомысленных и достаточно серьезных, которым и то, и другое идет, к их росту, к их повадкам.

Кататься на лыжах он ленился, и Женя, за множеством дел, спешила его выпроводить. Она шла проводить его до станции, чтобы самой прогуляться и заодно заглянуть в книжный магазин с канцелярским отделом. Все время ей нужны были тетради, тушь, клей...

Солнце ярко сияло на безоблачном небе, а шел откуда-то снег... Нет, какой это снег, догадалась Женя, это иней слетает с берез.

- Видишь, Алеша?

- Я все бросил и приехал к тебе, а ты меня гонишь, - ворчал Алеша.

- Мне, право, неловко перед тобой, да так некогда, что страшно подумать, - оправдывалась Женя.

Алексей Мелин закуривал, а Женя прислушивалась, как пели синицы: «Тю-ви! Тю-ви!», точно вопрошая: «Че-го вы? Че-го вы?!»

Они шли пешком в сторону станции. Далеко впереди, у подъема на холм, замелькали фигурки солдат. Жене всегда было удивительно - откуда они внезапно появляются?

Шоссе, как обычно, пустынно. Деревня осталась справа, в низине, а слева - заснеженные луга и леса. С гулом высоко проносились самолеты, оставляя след инверсии через все небо. Снег подтаивал, и шагать в сапожках мягко. Шоссе поднималось на холм и уходило прямо - в сторону Ленинграда.

В ожидании электрички они заглянули в книжный магазин. И там Женя испытала странное чувство, которое уже потом не могла забыть. Против обыкновения, в магазине было много народу. Просматривая книги у стеллажей, Женя все время ощущала на себе чей-то взгляд. И скоро она увидела того, кто так упорно посматривал на нее. Это был рослый солдат. И тотчас нахлынули воспоминания детства, и всплыло серьезное лицо мальчика, из тех, из дворовых, что растут, как трава в поле. Его звали Кирилл. Племянник Софьи Николаевны по мужу, который погиб в войну, то есть не родной племянник. Женя лучше знала его отца. Крупный, веселый, словоохотливый мужчина, он раза два в год обязательно навещал Софью Николаевну. Приносил он с собой копченую колбасу, апельсины - непременно что-нибудь съедобное... Застолье с его участием всегда проходило весело, он любил выпить и умел возбуждать веселье у женщин своей простоватой жизнерадостностью. И Женя считала, что Семен Михайлович, как ни странно, пользуется успехом у женщин. Он ведь умел и с нею поговорить. Только теперь она что-то давно не встречала его у тети.

Она знала Кирилла в ту пору своей жизни, когда ей мечтать о любви было рано, и она не мечтала, но отличала Кирилла, как отличала его отца.

И вот встреча! Но почему он солдат? Кирилл ведь учился в Университете, и Софья Николаевна вспоминала об этом много раз в пику, в укор Андрею. Может быть, все-таки не он?

В это время Алексей позвал ее:

- Женя, пора!

- Сейчас! - И она взглянула на солдата. Он! Удивление выразилось на его молодом, отмеченном природной силой лице, но он почему-то отвернулся. Женя, проходя мимо, с легким упреком и не без внутреннего торжества сказала:

- Мы ведь с вами знакомы, Кирилл?

- И да, и нет, - отвечал Кирилл с волнением и так серьезно, что Женя удивилась про себя. Вышли из магазина; и тут выяснилось, что Кирилл никуда не ехал. Прощаясь, Алексей поцеловал Женю, и она почему-то почувствовала неловкость перед Кириллом. Электричка умчалась, и теперь, возвращаясь назад, Жене хотелось взять Кирилла за руку или даже поцеловать его, чтобы восстановить справедливость, нарушенную - кем? Как это странно!

Но еще необычнее чувствовал себя Кирилл. В детстве он воспринимал Софью Николаевну как весьма беспокойную, молодящуюся женщину. Она еще и курила! И не в студенческие годы, а лишь в армии он случайно наткнулся на одну ее статью в «Вопросах литературы» и зачитался. Как хорошо писала Софья Николаевна! И не предмет исследования привлек его, а та изящная пластика языка, культура, что, просвечивая сквозь сугубо академический текст, как бы воссоздавала образ автора, хорошенькой женщины с утонченным умом и молодою душою, - и этот образ легко угадывался за ее стилем, правдивым и всегда нравственно точным. И вот он видит перед собой молодую девушку, которая поразила его и сама по себе, и каким-то несомненным сходством с внутренним образом Софьи Николаевны.