Метла Маргариты. Ключи к роману Булгакова - Альфред Барков

Такая чисто житейская деталь, как больная нога, не только не вяжется с представлением о всемогущем Князе тьмы, но и делает этот образ по-человечески близким. Упоминание Воланда о рецепте, который достался ему от бабушки, окончательно опровергает версию о его идентичности с сатаной. Ведь самая первая в истории человечества бабушка – праматерь наша Ева – приобрела такое свое качество именно благодаря сатанинским козням; и все мы хорошо знаем, что сатана существовал уже тогда, когда будущая первая бабушка пребывала еще Первой девой.

Таким образом, путем тщательного подбора характерных черт Булгаков еще задолго до финала опровергает открыто декларируемую версию. Воланд предстает перед читателем не как сатана, а едва ли не как «самый человечный человек» из всех персонажей романа.

Сочетание сатанинского с человеческим, причем так тщательно отработанное, должно бы являть собой исключительно благодатную почву для проявления диалектичности образа, так характерной для булгаковского стиля. Как, например, это ярко преломилось в образе Маргариты – там положительное органично переходит в свою противоположность и наоборот. Но давайте будем откровенными – несмотря на всю тщательность проработки именно этого образа, при создании которого диалектическое взаимодействие противоположностей прямо просится в строку, Булгаков как будто бы изменил себе – именно в данном случае этой самой диалектичности как раз и нет. А есть механический набор отрицательных и положительных качеств, взаимодействие между которыми отсутствует.

Вот только один пример: ну зачем, спрашивается, Булгакову потребовалось наделять Воланда признаками застарелого заболевания сифилисом? Этот фактор то ли остался незамеченным исследователями, то ли они брезгливо проигнорировали его; но то, что Булгаков не только привел четкие клинические признаки этой болезни, но и сделал это с фактической ссылкой к своему роману «Белая гвардия», заставляет задуматься.

Как! Воланд – сифилитик?! Нет, это уж слишком! – так наверняка воскликнет негодующе маститый булгаковед, издавший не одну работу на эту тему. И будет неправ. Ведь автор «Мастера и Маргариты» был не просто врачом – он практиковал на дому (на том самом Андреевском спуске, 13) именно как венеролог; и свой специфический опыт он не один раз использовал в своих произведениях. В «Белой гвардии» содержатся три колоритнейших описания симптомов этой болезни. Давайте же перечитаем их вместе.

Вот графоман Русаков, разглядывая в зеркале свою грудь, украшенную сыпью, которой его одарила некая Лелька, сокрушается: «Пройдет пятнадцать лет, может быть, меньше, и вот разные зрачки, гнущиеся ноги, потом безумные идиотские речи, а потом – я гнилой, мокрый труп». Алексей Турбин, на прием к которому попал Русаков, «внимательнейшим образом вгляделся в зрачки пациенту и первым долгом стал исследовать рефлексы. Но зрачки у владельца козьего меха оказались обыкновенные, только полные одной печальной чернотой».

Внимательный читатель уже обратил, наверное, внимание на то обстоятельство, что доктор Турбин стал искать признаки сифилиса «первым долгом» не на коже пациента, а именно в его зрачках. Что же касается доктора Булгакова, то с его точки зрения этот симптом настолько общеизвестен, что незадачливый персонаж его первого романа еще до визита к доктору уже знал наперед о предстоящих изменениях в своих зрачках.

Теперь – третий эпизод с люэсом в той же «Белой гвардии» – налет банды сифилитиков на беднягу Василису, жившего в одном доме с Турбиными: «Один глаз его поразил сердце Василисы, а второй, левый, косой, проткнул бегло сундуки в передней».

А вот строки из опубликованной в 1926 году автобиографической булгаковской повести «Звездная сыпь»: «Я, вероятно, увижу этого Семена с гумозными язвами у себя на приеме. Цел ли у него носовой скелет? А зрачки у него одинаковые? Бедный Семен!»

А теперь – строки из «закатного» романа того же писателя (о Воланде): «Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый с золотою искрой на дне, сверлящий любого до дна души, и левый – пустой и черный, вроде как узкое игольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней».

Сравните, читатель, все эти выдержки; вывод о том, что в контексте литературного творчества доктора Булгакова разные глаза и хромые ноги являются следствием сифилиса, очевиден.

А теперь, после всех этих экскурсий в «Белую гвардию», восполнивших недостаток жизненного опыта (тьфу-тьфу, чтобы его никогда и не было!), стоит возвратиться к «Мастеру и Маргарите». Теперь-то уж читатель, поднаторевший в пикантных вопросах, без труда обнаружит, что сам Воланд прямо и открыто говорит о характере своей болезни: «Приближенные утверждают, что это ревматизм… но я сильно подозреваю, что эта боль в колене оставлена мне на память одной очаровательной ведьмой, с которой я близко познакомился в тысяча пятьсот семьдесят первом году в Брокенских горах, на Чертовой Кафедре».

Мы с вами, уважаемый читатель, взрослые люди и прекрасно знаем, что все болезни бывают от нервов, и только одна – та самая – от близкого знакомства с очаровательными брокенскими ведьмами. Или с Лельками с Подола.

Имел ли доктор Булгаков в данном случае в виду именно эту болезнь – вопрос риторический. А, собственно, что еще может оставить на память очаровательная ведьма? Пикантную болячку с другим названием? Разве что…

Интересно, правда? Да, – ответит недоверчивый читатель, – но что из этого?

Так вот я и ставлю вопрос: зачем Воланду (!) ко всему прочему еще и сифилис? Который в фабуле романа никак не обыгрывается, с другими чертами персонажа не взаимодействует, законы жанра (в понимании литературоведов) нарушает (повешенное в первом акте на стену ружье должно выстрелить в третьем), а только лишний раз, причем нарочито и совершенно демонстративно, подчеркивает неамбивалентность центрального образа романа? Ведь неровная манера письма опять же исключена – Булгаков есть Булгаков. Тем более что он сам вряд ли считал этот образ недоработанным: последние правки, насколько можно судить по описаниям, образа Воланда как раз не коснулись. Следовательно, с какой-то целью, которую нужно обязательно выяснить, писатель преднамеренно отступил от привычной творческой манеры. Что он хотел этим сказать? То есть где и в чем это ружье у Булгакова все же выстреливает? Ведь о том, что Булгаков включил признаки болезни всуе, не может быть и речи.

Да и то посмотреть: за таким, по определению Б. В. Соколова, «второстепенным», а в «московских» главах – даже эпизодическим образом Левия Матвея скрываются вон какие глубокие по смыслу философский и этический пласты; даже пришлось переосмыслить отношение Булгакова к образу самого Иешуа, которое оказалось далеко не таким однозначным, как его интерпретируют. А ведь образ Воланда – центральный, в первых редакциях он был основным.

Чтобы разобраться в новом противоречии, придется все-таки выяснять, во что нацелены обильно развешенные Булгаковым разнокалиберные ружья (то есть черты Воланда), которые по законам какого хотите жанра должны все-таки выстрелить. Только вот куда?

Думаю, проницательный читатель и сам уже догадался, для чего Булгаков поместил в роман весь этот воландовский арсенал: хотим мы того или нет, но реальный, жизненный прототип этого образа определять надо.

Глава XLIV. «Так кто ж ты, наконец?»

Лысый, картавый, плотный, крепкий человек…

Косоглазый, картавый, лысый сифилитик.

Не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата.

Помесь немецкого с симбирским, Маркса с ханом, Европы с ордой. Тупой и на редкость глухой человек, монгольский царек с марксистским тавром.

Злодейски гениальный Ленин.

…Справедливый высший судья, по которому Булгаков, казалось бы, сверяет поступки остальных персонажей, сочетание величия и скромности, даже аскетизма – все это дает основание предположить, что под персонажем, сумевшим остановить время на шабаше преступников, подразумевается масштабная личность. В пользу этого может свидетельствовать и такое парадоксальное обстоятельство: по устному описанию Бездомного Мастер сразу узнал Воланда, хотя такого персонажа в созданном им романе о Пилате нет!

Остается предположить, что если прямая связь между Воландом и Мастером как литературными персонажами не очевидна, то она имела место между их жизненными прототипами; в пользу этого свидетельствует и реакция Маргариты на сомнения Мастера, появившегося в квартире № 50: «Опомнись. Перед тобой действительно он!», что является развитием парадокса с «узнаванием». Заслуживает внимания и намек Булгакова на то обстоятельство, что Воланд раньше бывал в Москве: он устроил сеанс магии, чтобы увидеть, что изменилось в жителях Москвы. «Изменилось» – значит, он сравнивает с прошлым опытом… Намек – в окончательной редакции, а в последней черновой Воланд говорит об этом вполне определенно: «Давненько не видел москвичей. Внешне они сильно изменились, как и сам город, впрочем»[478].