Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825 - М. Бойцов

Прусский король также с неудовольствием видел, что император ввязывается в новую войну, чреватую серьезными последствиями. Насколько это было в его силах, он поддержал заявление русских министров. Он пребывал в уверенности, что помощь со стороны императора мало что изменит в его пользу, и в то же время испытывал опасения, что посланный ему на подмогу корпус Чернышова при первой же неудаче, встреченной русскими в Мекленбурге, будет тотчас отозван обратно. Этот проницательный и хорошо осведомленный обо всем происходящем в России государь понимал, какой опасности явно подвергнет себя император, если он покинет страну. Кроме того, ему было известно, что за исключением самого монарха в России у него есть лишь считанные сторонники. Поэтому он мог опасаться того, что, во-первых, в случае, если его постигнет какая-либо неудача, русские легко могут обратить против него оружие, с которым они явились его же защищать, а во-вторых, вряд ли они так уж легко вернут обратно Штеттин, который должно им предоставить в качестве операционной базы.

Впрочем, прусский монарх был обязан императору некоторыми весьма существенными одолжениями[122], так что не в его интересах было противопоставлять твердой решимости этого государя нечто большее, чем мягкие и дружеские увещевания. Они оказались столь же бесплодны, как и убеждения собственных министров императора и английского посланника Кейта. Война с Данией была решена окончательно, и император не мог отступить от своих намерений. Его удалось лишь заставить согласиться на участие в конгрессе, который должен был открыться в Берлине 1 июля по старому стилю при посредничестве короля Прусского. Но насколько серьезно он к этому относился, лучше всего видно из ультиматума, отправленного им туда со своими полномочными представителями. Он требовал не только отделения [от Дании] Шлезвига и острова Фемарн, но и полного удовлетворения младшей линии [голштинского дома], причем в качестве возмещения убытков следовало отдать половину владений [датского] короля в Голштинии со всеми там расположенными укреплениями. Чтобы этот конгресс наверняка был безуспешным, император пожелал проводить его не дольше восьми дней и строжайше запретил своим Представителям просить [по истечении этого срока] каких-либо новых инструкций, а велел тотчас сообщить ему и генералу Румянцеву двумя специально приданными курьерами о том, что переговоры прерваны. Тогда военные действия смогут начаться без дальнейших задержек.

Из-за всего этого и многого подобного императора ненавидели люди всех сословий – и вот в июне месяце против него составился заговор, в котором приняли участие от 30 до 40 человек всех званий, но преимущественно все же низкого положения в обществе. Они устраивали совещания в доме у юной, еще не достигшей двадцатилетнего возраста, княгини Екатерины Романовны Дашковой, дочери сенатора Романа Ларионовича Воронцова и к тому же сестры любовницы императора Елизаветы. Впрочем, по сравнению с этой, последней, она была полной противоположностью – в том, что касается и образованности, и душевных свойств. Ее муж – князь Дашков, лейтенант[123] конной гвардии, получил приказ от Петра III отправиться в Константинополь и торжественно объявить Порте о своем восшествии на русский престол. Но он знал о заговоре и поэтому в собственных интересах тянул с отъездом до самого свержения императора, когда необходимость в этой поездке окончательно отпала. Замысел, который намеревались привести в действие заговорщики, по-видимому, принадлежал ныне уже покойному русскому комедианту Федору Волкову. К нему присоединились и другие – секретарь императрицы Екатерины коллежский советник Одар, пьемонтец, который, впрочем, вскоре после революции покинул Россию и самым решительным образом протестовал против того, что его не причислили официально к числу спасителей отечества.

Как бы то ни было, эта небольшая и маловлиятельная партия привлекла на свою сторону главным образом благодаря усилиям братьев Орловых три роты Измайловского полка, которые высказались в пользу императрицы Екатерины. Замысел состоял в том, чтобы 2 июля старого стиля, когда император должен был прибыть в Петербург, поджечь крыло нового дворца. В подобных случаях император развивал чрезвычайную деятельность, и пожар должен был заманить его туда. В поднявшейся суматохе главные заговорщики под предлогом спасения императора поспешили бы на место пожара, окружили [Петра III], пронзили его ударом в спину и бросили тело в одну из объятых пламенем комнат. После этого следовало объявить тотчас о гибели императора при несчастном случае и провозгласить открыто императрицу правительницей.

Однако выполнить разработанный и уже начавший осуществляться план заговорщикам помешало происшествие, случившееся 27 июня. Один из солдат Преображенского полка, которого наряду с прочими привлек на сторону императрицы лейтенант Петр Пассек – один из заговорщиков, – что-то неосторожно сказал майору Воейкову, из чего тот ясно понял, что готовится опасное покушение на императора. Поскольку солдат упомянул лейтенанта Пассека, тот приказал его тотчас взять под стражу. После этого Воейков отправился к подполковнику своего полка, нынешнему генерал-аншефу, сенатору и кавалеру Федору Ивановичу Ушакову, чтобы все ему рассказать и посоветоваться, не стоит ли немедленно доложить императору. Ушаков, однако, не был столь расторопен, как майор, решивший, что дело это весьма опасного свойства. Тогда майор отправил спешное донесение в Ораниенбаум к императору. Оно, однако, показалось государю не заслуживающим доверия, поскольку он был уверен, что Пассек всецело предан ему и на него можно полностью положиться. Между тем это показавшееся императору малоправдоподобным известие еще в тот же день подтвердил один тогдашний придворный служитель (Hof-Tafeldecker), считавшийся полусумасшедшим. Герцога Голштинского Георга Людвига в тот же день предупредил один офицер, сообщивший, что предпринимается нечто опасное против императора. Герцог придал этому предупреждению не больше значения, чем император. Никто даже не удосужился поручить знающему человеку провести допрос этого служителя, который не хотел показывать ни на кого из русских, а только повторял: «Если Петр не побережется, завтра он не будет императором». Еще непостижимее то, что Пассека оставили сидеть под арестом, не проведя допроса, и только язвительно высмеяли того, кто на него донес.

Между тем легко себе представить, в какое движение привел заговорщиков арест Пассека, весть, о котором уже разнеслась. Он заставил их принять отчаянное решение не теряя времени выполнить свой замысел, сколь бы он ни был рискован и мало обдуман. Как только было принято это решение, Григорий Григорьевич Орлов, тогда артиллерийский казначей в чине капитана, отправил лейтенанта инженерного корпуса Василия Бибикова в Петергоф, чтобы дать знать тогдашнему камердинеру императрицы, а ныне камергеру Василию Шкурину: необходимо наискорейшим образом взяться за осуществление замысла. Со своей стороны юная княгиня Дашкова, бывшая в Петербурге, отправила в Петергоф скверную старую карету, чтобы доставить в ней императрицу. Ближе к вечеру Николай Рославлев, премьер-майор Измайловского полка, собрал свой полк, раскрыл солдатам собственные замыслы и пообещал им в случае, если они внесут свой вклад в дело спасения, угнетенного отечества, не только освобождение от предстоящего тяжелого похода, но и солидные награды. Такая речь нашла полное понимание у этих и без того недовольных людей, и весь полк тотчас же единодушно высказался за императрицу Екатерину. Тогда указанный майор вместе с лейтенантом Алексеем Орловым около 10 часов вечера отправились к гетману Малороссии фельдмаршалу графу Кириллу Григорьевичу Разумовскому – тогдашнему полковнику Измайловского полка. Они объявили ему единогласное мнение подчиненного ему полка и самым твердым образом потребовали ответить, присоединится ли он к ним или нет. Времени на размышление они при всем своем желании предоставить ему не могут, так что если он, вопреки их надеждам, окажется против них, его тотчас задержат, и содержать под арестом его будет собственная же его охрана. Этого заявления оказалось более чем достаточно, чтобы убедить и без того колебавшегося гетмана. Он издавна был предан императрице, еще с тех времен, когда она была великой княгиней, и тем меньше любил императора, что тот носился с проектом отнять у него пост гетмана для своего любимца камергера Гудовича. Поэтому он тотчас же вышел к собранному полку, убедился в том, что ему верно передали о настроении солдат, и выразил свое удовлетворение принятым ими решением. Затем гетман приказал им тихо разойтись и ждать новых приказов.

После этого Григорий Григорьевич Орлов поспешил в Петергоф, захватив с собой свою коляску. Он прибыл туда около полуночи, но во дворцовом саду встретил флигель-адъютанта императора по имени Степан Перфильев, который спросил его, откуда это он в столь поздний час явился. Орлов ответил, что из Санкт-Петербурга и направляется в Ораниенбаум, чтобы, если повезет, отыграть там деньги, проигранные в Петербурге. Поскольку Орлов был заядлым игроком, Перфильев не нашел в его ответе ничего удивительного и стал настойчиво зазывать его к себе на квартиру, чтобы, по русскому обычаю, пропустить по чарочке водки. Орлов последовал приглашению и развлекал своего хозяина всевозможными разговорами до тех пор, пока тот ет усталости не уснул в его присутствии. Когда же Перфильев заснул, он тихо вышел от него и отправился к императрице. После краткого разговора она тотчас же собралась к отъезду в Петербург. 28 июня по старому стилю, около 6 часов утра, она в черном траурном платье[124] с орденом св. Екатерины вышла из дворца. Ее сопровождали камер-юнгфера Екатерина Шарогородская и камердинер Василий Шкурин. Вместе с ними она прошла большой садовой аллеей к главным воротам, чтобы сесть там в уже упоминавшуюся карету, запряженную всего двумя лошадьми. Но поскольку слева показались фигуры двух мужчин, наверное вышедших погулять в саду, то императрица не стала садиться здесь, а вернулась к другим воротам, несколько левее первых. Туда же подъехала и карета. Однако те люди, по-видимому из любопытства, последовали и в эту сторону, так что у них на глазах императрица с юнгферою уселись в карету, камердинер стал на запятки, туда же к нему присоединился Бибиков, а Григорий Орлов поехал вслед за каретой верхом.