Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825 - М. Бойцов

Между тем достойные доверия знающие люди утверждали, что императрица Елизавета и впрямь велела составить завещание и подписала его собственноручно, в котором она назначала своим наследником юного великого князя Павла Петровича в обход его отца, а мать [первого] и супругу [второго] – великую княгиню – регентшей на время его малолетства. Однако после смерти государыни камергер Иван Иванович Шувалов вместо того, чтобы распечатать и огласить это завещание в присутствии Сената, изъял его из шкатулки императрицы и вручил великому князю. Тот же якобы немедленно, не читая, бросил его в горящий камин. Этот слух, весьма вероятно, справедлив, особенно если принять во внимание сильное недовольство государыни странным поведением ее своенравного и малопослушного племянника и нежную, почти материнскую заботу, с которой она воспитывала юного принца Павла Петровича. Он постоянно находился в ее комнатах под ее присмотром и должен был ее всюду сопровождать. Его так отличали перед его родителями, что их это серьезно уязвляло, а думающей публике давало повод для разных умозаключений. Я со своей стороны нисколько не сомневаюсь, что императрица Елизавета должна была назначить своим наследником юного великого князя. Но поскольку государыне не слишком приятна была и личность великой княгини, матери этого принца, можно утверждать почти наверняка, что регентство не было возложено на нее одну – право контролировать и утверждать [ее решения] предоставлялось, по-видимому, Сенату. Императрица слишком хорошо знала направление мыслей этой принцессы, которое слишком часто вызывало подозрения, чтобы вручить в ее руки неограниченную власть. С большой уверенностью можно было предсказать, что она воспользуется такой властью исключительно к своей собственной выгоде.

Но как бы то ни было, Петр Федорович вполне мирно взошел на трон, не встретив ни малейшего сопротивления. Он был тотчас признан и принял присягу под именем Петра III. Все было спокойно, если не считать того, что при дворе как будто опасались каких-то волнений. Еще за 24 часа до смерти императрицы были поставлены под ружье все гвардейские полки. Закрылись кабаки. По всем улицам рассеялись сильные конные и пешие патрули. На площадях расставлены пикеты, стража при дворце удвоена. Под окнами нового императора разместили многочисленную артиллерию – она стояла там долго, пока не рассеялись опасения, и лишь по прошествии восьми дней ее убрали. Еще более удивительным был последовавший за этим поступок императора по отношению к камергеру Ивану Ивановичу Шувалову. Он вменил ему в вину, что тот сразу после кончины императрицы представил [Петра] дворцовой страже и отрекомендовал в качестве их будущего императора. Как будто-де не было ясно само собой, что внук Петра I и в течение многих лет официальный наследник престола должен принять власть вслед за императрицей Елизаветой!

Первые дни правления нового императора, казалось, обещали многое, и начало царствования никак не позволяло предугадать столь печального и ужасного конца. Если бы моей задачей было составить историю правления этого императора, я нашел бы широкое поле для рассказа, о многих его замечательных и заслуживающих интереса деяниях. Но у меня мало времени и недостаточно сведений для истинной и полной картины, а к тому же такой рассказ слишком далеко увел бы меня в сторону от сюжета, которым я решил ограничиться в этот раз – последнего периода этого царствования. Поэтому я обойду молчанием все, что прямо не относится к моим задачам. Однако я не могу не отметить, что поведение нового императора, поначалу завоевавшее ему многие сердца, заметно изменилось, и притом не в лучшую сторону, после прибытия его дяди, герцога Георга-Людвига. К тому же масса новых распоряжений, в изобилии выходивших ежедневно, свидетельствовали о добром сердце, но скверном политическом чутье императора. Они создали ему множество врагов среди тех, кто до этого привык ловить рыбку в мутной воде и извлекать себе выгоду из отсутствия порядка.

Главная же ошибка этого государя состояла в том, что он брался за слишком многие и к тому же слишком трудные дела, не взвесив своих сил, которых явно было недостаточно, чтобы управлять столь пространной империей. Все части ее при вялом и небрежном правлении императрицы Елизаветы пришли в такой беспорядок, что уместно спросить, сколь острым умом и неутомимой работоспособностью обладала Екатерина II, если ей действительно удалось полностью восстановить этот развалившийся механизм и пустить его в ход. Доброму императору также не хватало умных и верных советников, а если и было сколько-нибудь таких, что желали добра ему и стране и имели достаточно мужества, чтобы ясно объяснять ему последствия его непродуманные действий, то их советы выслушивались редко и еще реже им следовали, если это не совпадало с настроениями императора. Его всегда окружали молодые, легкомысленные и неопытные люди, равнодушные к судьбе страны, о которой они к тому же не имели понятия, и не знавшие другой цели, как устроить собственное счастье за общий счет. Честь их государя была им совершенно безразлична, но их советам, никогда не противоречившим его склонностям, император всегда оказывал предпочтение перед мнением заслуженных и порядочных людей.

Столь неразумные действия вызвали скоро общее и сильное недовольство. К тому же император самым чувствительным образом задел духовенство, конфискуя церковное имущество[119], и нанес много оскорблений гвардейским полкам. В результате вновь оживились старые замыслы, и все возжелали, чтобы государя, так неразумно распоряжавшегося своей властью, ее лишили.

Что же касается, в особенности, гвардейских полков, то они считали себя чрезвычайно ущемленными не только тем, что высшие должности в них, ранее всегда занимавшиеся российскими монархами, Петр III раздал частным лицам, но еще больше другими произведенными с ними серьезными изменениями. В правление императрицы Елизаветы они привыкли к безделью. Их боеготовность была очень низкой, за последние двадцать лет они совершенно разленились, так что их скорее стоит рассматривать как простых обывателей, чем как солдат. По большей части они владели собственными домами, и лишь немногие из них не приторговывали, не занимались разведением скота или еще каким-либо выгодным делом. И этих-то изнежившихся людей Петр III стал заставлять со всей мыслимой строгостью разучивать прусские военные упражнения. При этом он обращался с пропускавшими занятия офицерами почти столь же сурово, как и с простыми солдатами. Этих же последних он часто лично наказывал собственной тростью на публичных смотрах из-за малейших упущений в строю. Вместо удобных мундиров, которые действительно им шли, он велел пошить им короткие и тесные, на тогдашний прусский манер. Офицерам новые мундиры обходились чрезвычайно дорого из-за золотого шитья, в изобилии украшавшего их, а рядовым слишком узкая и тесная форма мешала обращаться с ружьями. Но что более всего восстановило против императора этих привыкших к удобствам людей, – это его требование отправиться вместе с ним в поход за несколько сотен миль против Дании, который он окончательно решил. Когда же наконец распространился слух, что император собирается вместо них сделать лейб-гвардией несколько своих голштинских полков и один прусский и выстроить для них в Санкт-Петербурге лютеранскую кирху напротив русской церкви св. Исаакия, сломанной за ее ветхостью, то их ненависть к нему достигла крайности. Она сделала их умы восприимчивыми к таким внушениям на все готовых людей, которые незадолго перед тем показались бы им заговором против императора.

Из всех названных мною причин недовольства самой важной было все же решение о войне против Дании, о чем я упоминал. В только что закончившейся войне нация потеряла Так много людей и истратила столько денег, что новый набор рекрутов уже не прошел бы без ущерба для сельского хозяйства и пришлось бы прибегнуть к сокращению обращения серебряной монеты при удвоении медной и удержанию двух третей жалованья у всех гражданских служащих. Нация устала от войн вообще, но с особым отвращением относилась к предстоящей, которую пришлось бы вести при нехватке провианта, магазейнов, крепостей, флота и денег в столь удаленных краях из-за чуждых, не касающихся России интересов против державы, жившей с незапамятных времен в добрососедстве с Россией[120]. Министры, генералитет, даже сам король Прусский предвидели грозящее несчастье, делали императору об этом самые настойчивые представления. Российский военный совет, к которому пригласили и канцлера графа Воронцова, пытался в записке, переданной императору в мае месяце, хотя бы выиграть время в надежде, что впоследствии удастся внушить императору более разумные мысли, а возникшие между Данией и младшей ветвью голштинского дома противоречия уладить путем переговоров при посредничестве других держав. Поскольку содержание этой записки заслуживает внимания, мы передадим его целиком. Она звучит следующим образом[121].