Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография - Замостьянов Арсений Александрович

Рыков не мог не видеть этих противоречий. Но литературные произведения, в которых НЭП трактовали как трагический тупик для революционеров, не вызывали у него сочувствия. Алексей Иванович считал, что драматизация недопустима в столь тонких и важных экономических вопросах. Казалось бы, главный спор о НЭПе отгремел еще в ленинские времена, но и после 1924-го Рыкову постоянно приходилось не только маневрировать, меняя направления экономической политики, регулируя закупочные цены и предлагая оптимальные цифры экспорта и импорта, но и доказывать, что возврат к элементам военного коммунизма вреден для народного хозяйства. Некоторые крупные партийные руководители (например, Георгий Пятаков и Евгений Преображенский) открыто называли НЭП ошибкой. Последний даже написал роман-фантазию «От НЭПа к социализму. Взгляд в будущее России и Европы», в котором предсказывал возвращение к жестким государственным методам управления экономикой. А Пятаков вообще работал в системе Совнаркома, служил председателем Главного концессионного комитета СССР — то есть занимался переговорами с иностранными капиталистами, вырабатывал стратегию международного экономического сотрудничества. Рыков считал, что заниматься этим, не принимая НЭПа, невозможно, — и готовил отставку Пятакова, которая состоялась в 1925 году. Пятакову Алексей Иванович в экономических вопросах не доверял никогда, считал его «анархистом». Пятаковская непримиримость по отношению ко всем «небольшевикам» не увязывалась с доктриной Рыкова, объединявшего усилия всех, кто способен и желает работать на Совнарком и ВСНХ, а также на экономику. «За ним нужно всегда присматривать, иначе он перебьет всю посуду», — говаривал Рыков Валентинову.

Подготовка А. И. Рыкова к докладу на XV партийной конференции. (Анализ экономической платформы оппозиции — Пятакова, Каменева, Смилги). Рисунок В. И. Межлаука, 1926 год [РГАСПИ. Ф. 669. Оп. 1. Д. 14. Л. 183]

Правда, сменил его на этом посту еще один (и куда более глубокий и сильный!) противник НЭПа — Троцкий. Впрочем, это было компромиссное назначение, которое стало одной из ступенек ухода Троцкого из советской политической элиты. Рыкову пришлось терпеть Льва Давидовича на этой должности до ноября 1927 года — и только тогда Главный концессионный комитет возглавил Владимир Ксандров — управленец, в котором Алексей Иванович был уверен, помня его по дореволюционному Саратову. Ксандров имел опыт руководства крупным банком, несколько лет служил председателем правления Российского общества добровольного воздушного флота «Добролет». Словом, это был настоящий советский «капиталист» нэповских времен. Но в доксандровские времена Рыкову пришлось немало сил потратить на борьбу с Пятаковым, который не упускал случая, чтобы покритиковать «рыночный хаос».

Писатель Илья Эренбург [РГАКФД. 0-376079]

На XIII партийном съезде Рыков дал настоящий бой всем критикам НЭПа. Достаточно вспомнить одну его филиппику: «К моему величайшему изумлению, в газетах печатают статью на тему „Конец нэпа“. Это же глупость! Какой там, к черту, конец нэпа, когда учитель умирает с голоду, количество рабочих равно 40 % довоенного количества… в стране более 1 миллиона безработных и 400 миллионов дефицита в обрезанном бюджете! При таком положении писать о конце нэпа — значит не понимать решительно ничего. Ведь нэп кончится тогда, когда мы достигнем высшей стадии развития хозяйства»[101]. Рыков давно понял, что спорить с оппонентами НЭПа следует на понятном для широких масс языке, в мажоре, с эмоциональным перехлестом. «Какой там, к черту, конец нэпа, когда учитель умирает с голоду» — это звучало хлестко, сильно. И ответственность за постоянные неурядицы, за трудную жизнь трудящихся Рыков элегантно переносил на противников спасительного НЭПа, который действительно позволял оживить предприятия и крестьянские хозяйства. Ведь главный мотор НЭПа — энергичная торговля, с изменениями цен в зависимости от спроса.

Спорить с ним тогда решались только самые известные или самые оголтелые. Тем более что стало очевидным, что в послевоенные годы капитализм залечил раны, пошел на некоторые компромиссы и снова усилился. Это признавали почти все — и скорой мировой революции ожидали всё с меньшим энтузиазмом. Левым после этого стало труднее. Но убедил ли Рыков противников? Тех, для кого критика НЭПа означала, кроме прочего, борьбу за гегемонию в партии, — безусловно, нет. Они отступали, соглашались с необходимостью «уступки частнику», но проходил месяц, а то и неделя — и снова начиналась критика очередных провалов в экономике, а вместе с ней — и нападки на НЭП в целом. Так продолжалось бесконечно — и Рыков уже был готов к самым жестким способам борьбы с левой оппозицией, вплоть до арестов.

Эти идеи привлекали многих молодых большевиков, сторонников равенства, борцов с мещанством. Рыкову пришлось взять на себя роль «адвоката дьявола», защитника всего, что полагалось ненавидеть любому социалисту. И он гнул свою линию уверенно.

Конечно, главным для большевиков оставалось строительство социалистической экономики и создание базы для коммунистического общества. Но эту работу полноценно проводить можно только «всем человечеством». В этом направлении, в частности, действовал Коминтерн. А на регулярных заседаниях Политбюро приходилось обсуждать более приземленные вопросы — вопросы выживания системы, которая отказалась от военного коммунизма и лавировала между капиталистическими способами производства и торговли — и усилением государственного сектора экономики, без которого ни о каком движении к социализму нельзя было бы и помыслить. В сферу ответственности Рыкова входила и поддержка системы народного образования, которое должно было стать по-настоящему массовым. Ведь стране нужны были специалисты и квалифицированные рабочие в количествах, неподъемных для царских образовательных институтов. И все это — в условиях НЭПа…

Рыков отличался от умеренных, пассивных сторонников НЭПа тем, что видел переходный период долгим — в несколько десятилетий. И хотя ему постоянно приходилось демонстрировать цифры роста экономики, он не стремился к быстрым рывкам. Он втолковывал: «Ликвидация бедности, невежества, неграмотности, отсталости, которые мы унаследовали от всего царского периода нашего государства, и достижение в материальном и культурном отношении уровня, превышающего Западную Европу или даже достигающего ее, — будет, при условии диктатуры рабочего класса, означать ликвидацию новой экономической политики и всего переходного периода и вступление в стадию непосредственного социалистического строительства»[102]. Это тогдашнее кредо Рыкова, которое он часто повторял на разные лады, — кредо, достаточно нестандартное для революционера. То есть до этого, при НЭПе, рабочий класс России должен доказать, что умеет работать не хуже, чем пресловутый Форд. Для Рыкова это вполне логичная позиция, вытекающая из его апрельского (1917 года!) спора с Лениным. Тогда он сомневался, что отсталая Россия готова к социалистической революции, что грянуть должно в Европе, в более развитых странах. Теперь он намеревался достичь их уровня с помощью «нэпачей» и крестьян — и потом перейти к основам социализма. Так он полагал и в 1924-м, и в 1925-м. Видел в этой концепции единственный путь к удержанию власти. Путь, связанный с реабилитацией рыночных и собственнических механизмов и в торговле, и, прежде всего, на селе, и, в меньшей степени, в индустрии.

При это Рыков, несмотря на его «крестьянский уклон», не был противником первоочередного усиления тяжелой промышленности — все еще весьма слабой. Ее укрепление входило в его концепцию достижения «уровня Форда». Другое дело, что его коньком было равновесие между развитием индустрии и капиталовложениями в инфраструктуру, в сельское хозяйство. Транспорт и жилищное строительство — Рыков говорил о развитии этих отраслей еще в 1925-м и находил в скудном бюджете капиталы для них.