Лейтенант Рэймидж - Дадли Поуп

— А, вот почему мое имя было упомянуто в приказе!

— Да, к тому же вы знакомы с семьей Вольтерра.

— С матерью, но не с дочерью, которая с тех пор сильно выросла!

— Естественно. Но в то время, когда «Сибилла» была здесь, это казалось хорошей идеей.

Рэймидж вдруг понял, что сэр Гилберт казнит себя за то, что случилось.

— Сэр, это действительно была хорошая идея. Просто нам не повезло столкнуться с «Баррасом».

— Ну что же, я рад, что вы так думаете. Кстати, как я понимаю сегодняшний… э-э… процесс был не закончен, а прерван.

— Да, прерван вследствие прибытия коммодора.

— Уверен, что все кончится хорошо. Вы трое — упрямые молодые люди.

— Трое, сэр?

— Вы, маркиза и ее кузен.

— О, да. Полагаю, так и есть.

— Я не имел понятия о том, что случилось сегодня утром. Моя жена и я были уверены, что маркиза лежит в постели, пока доктор не сказал нам. Выяснилось, что она… э-э… ушла, оставив в комнате записку.

Рэймидж не мог понять, является ли это заявление сэра Гилберта дипломатическим ходом или всего лишь выражает желание ни во что не вмешиваться, пока старый шотландец не продолжил:

— Полагаю, вам известно, что мы тоже старые друзья семьи маркизы?

— Да. Ее светлость намекнула на это несколько минут назад.

— Возможно, вы думаете, что это повлияло на мое намерение обязательно спасти этих беглецов?

— Нет, сэр. Я никогда не увязывал эти два факта.

— На деле, если мы намереваемся освободить несчастную родину маркизы от Бонапарта, нам нужен некто, кто сумеет поднять людей. Тем более, что Бонапарт ввел в своих войсках жесткие порядки, словно это римские легионы древней… Ну ладно. Нам нужны люди, не символы. Многие воспринимают род маркизы, особенно ее саму и ее погибшего кузена, графа Питти, как поборников прогресса, с которыми так желал расправиться великий герцог Тосканский. Если говорить об этом, то великий герцог сильно запятнал свою репутацию, пойдя на союз с Бонапартом. А что может послужить лучшим штандартом, придать большее воодушевление, как не прекрасная молодая девушка?

— Новая Жанна д’Арк!

— Именно! Что же, давайте присоединимся к моей супруге и нашему прекрасному штандарту.

Они направились к террасе. Едва мужчины успели занять места в креслах, появился лакей, прошептал что-то на ухо сэру Гилберту и тут же исчез.

— Кое-кто желает видеть вас, — пояснил вице-король.

Рэймидж почувствовал себя виноватым: Пробус наверняка в ярости, поскольку он оставил на несколько часов корабль, хотя Джек Доулиш обещал объяснить ему, что нельзя было отправить маркизу в резиденцию без провожатого…

Лакей препроводил молодого мичмана к стеклянной двери, возле которой тот на мгновение замер в изумлении — внезапный переход от мичманской каюты на «Диадеме» к роскоши террасы явно ошеломил его.

Рэймидж кивнул ему.

— Я лейтенант Рэймидж.

— Кейзи, сэр, с «Диадемы». Мне поручено, — он извлек из кармана конверт, — предать вам это, сэр. Мне сказали, что ответа не требуется, так что, с вашего позволения…

Рэймидж поблагодарил и положил конверт на колено, из соображений приличия не спеша распечатать его, но вне себя от нетерпения познакомиться с его содержимым. Заседание трибунала возобновляется? Должен он вернуться на корабль для содержания под строгим арестом?

Эллиотам приходилось видеть столько официальных документов, что прибытие мичмана вряд ли могло смутить их, и сэр Гилберт, заметив, как волнуется Джанна, глядя на продолговатый пакет, сказал:

— Ну открывай же, Николас.

Рэймидж сломал печать и прочитал письмо, точнее, приказ. Правильнее сказать, он прочитал его дважды. В первый раз он буквально не поверил своим глазам, во второй раз почувствовал крайнее удивление. Сложив письмо, он сунул его в карман и стал осматривать рейд, ища глазами маленький куттер. А, вот и он. Корабль выглядел довольно внушительно: водоизмещение около 190 тонн, стоимость при постройке — четыре с половиной тысячи фунтов, команда из шестидесяти человек, десять карронад, приличная парусность — грот площадью примерно тысяча семьсот квадратных футов, марсель — тысяча, кливер — еще тысяча, и стаксель, составляющий половину от этой цифры. Осадка — не самый важный показатель в этих водах — носом — около восьми футов, и четырнадцать — кормой. Длина корабля от гакаборта до форштевня составляла примерно семьдесят пять футов, до топа бушприта — еще сорок футов. В хороший бриз он сможет развить узлов девять, при условии, что днище чистое. Но это вряд ли — скорее всего оно заросло ракушками и водорослями.

Обернувшись, он увидел, что Джанна смотрит на него с возрастающим беспокойством, и понял: она боится, что письмо может предвещать его расставание с ней. Он улыбнулся, но ничего не сказал: на приказе стоял гриф «Секретно».

Расстаться с ней… Мысль эта сначала лишь проскользнула в его сознании, а затем обрушилась на него, когда эти три слова воплотились во всей своей жестокой реальности. Он чувствовал, как улыбка исчезает с его лица, теперь он понял, почему она смотрит на него так. Глаза ее обращались к небу, губы молили, само тело, казалось, рвалось прижаться к нему. Эллиоты же не замечали ничего.

Сторонний наблюдатель увидел бы только, что маркиза ди Вольтерра элегантно сидит в плетеном кресле под шелковым зонтиком и со стаканом лимонада на столике рядом, положив на колено сложенный веер. Рэймидж ощутил, как внутри него шевельнулся такой же холодный страх, который терзал ее прошедшие пять минут: страх человека, расстающегося с любимым во время войны. Первое прощание может оказаться и последним, но может также стать прелюдией ко многим будущим счастливым возвращениям.

Она находилась в шести футах от него, и все же была как будто частью его собственного тела, в ней заключалась частица его самого. Он понимал: куда бы не забросили его приказы — в Западные или Восточные Индии, в северные моря или на блокадный флот под Брестом, ему не суждено почувствовать себя целым, часть его всегда будет с ней, где бы она ни была, живой или мертвой.

Казался бы этот пейзаж таким живописным, если бы ее не было рядом? Имела бы жизнь те же краски, насыщенность и интерес, если бы он был одинок? И может ли существовать иная цель, кроме одной — вернуться к ней?

Станет ли он по-прежнему ставить на карту свою жизнь в каком-нибудь безумном предприятии, зная, что ему есть что терять? Будет ли ее раздражать, когда у него возникнет необходимость думать о службе? Точка зрения старого сэра Джона Джервиса на женатых офицеров известна: по его мнению, любой, обзаведшийся семьей, потерян для флота, о чем он не стеснялся заявлять им прямо в глаза. И сейчас Рэймидж понял, почему: еще несколько дней назад он не задумываясь рисковал своей жизнью: разумеется, его страшила опасность умереть, но он не слишком задумывался об этом, поскольку ничье существование не зависело от него — ни в смысле обеспечения деньгами, ни в смысле личной заботы. Сейчас — другое дело, теперь он стал заложником ситуации.