Ацтек. Том 2. Поверженные боги - Гэри Дженнингс

«Значит, вы желаете следовать за вашим злокозненным богом? — сказал он. — Ну что же, забирайте своих детей и отправляйтесь за ним туда, куда он вас поведет. Но уходите подальше отсюда. Вам следует убраться до наступления завтрашнего дня, в противном случае вас ждет казнь». Вот и все, к рассвету эти кровожадные предатели ушли, а сколько их было, теперь уже никто не помнит. — Старик немного помолчал и добавил: — Но я рад, что они больше не претендуют на имя ацтеков.

Я растерянно молчал, не зная, что и сказать, а потом догадался спросить:

— А что стало с незнакомцем, который превратил стольких людей в изгнанников?

— О, она, естественно, оказалась в числе первых убитых.

— Она?!

— А разве я не упомянул, что это была женщина? Да, все наши Хранители Памяти утверждали, что это была сбежавшая йаки.

— Но это просто невероятно! — воскликнул я. — Что могла дикая йаки знать об Уицилопочтли, Койолшауки или о ком-то еще из богов ацтеков?

— К тому времени, когда эта женщина добралась сюда, ей уже довелось много постранствовать и о многом услышать. Так что она наверняка говорила на нашем языке, а иные Хранители Памяти даже подозревали ее и в колдовстве.

— Пустьдажетак, — несдавалсяя, — но с какой стати могло понадобиться женщине йаки проповедовать поклонение Уицилопочтли, который не был богом ее племени?

— Ну, тут мы можем только строить догадки. Однако известно, что основным занятием йаки является охота и, соответственно, они поклоняются оленьему богу. Тому, которого мы называем Мишкоатль. Всякий раз, когда йаки видят, что стада оленей редеют, они совершают особую церемонию. Хватают женщину, без которой, по их мнению, племя вполне может обойтись, связывают ей руки и ноги, словно пойманному оленю, и танцуют вокруг нее, как танцевали бы после удачной охоты. А потом йаки свежуют, расчленяют и едят женщину, как ели бы оленя. По своему невежеству и наивности дикари полагают, что обряд этот способен упросить их бога умножить оленьи стада. Во всяком случае, достоверно известно, что йаки вели себя так в давние времена. Может быть, теперь их нравы несколько смягчились?

— Надеюсь, что так, — сказал я. — Но я все равно не вижу в этом никакой связи с произошедшим здесь.

— Женщина йаки убежала от своих соплеменников, уготовивших ей жестокую участь. Повторяю, это только предположение, но наши Хранители Памяти всегда утверждали, что женщины мстительны и желают, чтобы мужчины побольше страдали. Все мужчины, безразлично какие. В своей ненависти эта беглянка не выделяла никого особо, а наши верования, возможно, натолкнули ее на злобную мысль. Не забывай, что Уицилопочтли убил и расчленил сестру, выказав не больше угрызений совести, чем выказал бы йаки. Вот эта женщина и решила притвориться, будто восхищается Уицилопочтли и преклоняется перед ним, чтобы стравить наших мужчин друг с другом. Чтобы заставить их наносить и получать удары, убивать и умирать в страданиях, выпускать друг другу кишки так, как ее соплеменники собирались выпустить ей самой.

Я был настолько потрясен, что смог лишь прошептать:

— Значит, женщина? Неужели сама идея человеческих жертвоприношений принадлежит всего лишь беглой дикарке? Обряд, который теперь практикуется повсюду?

— Он не практикуется у нас, — напомнил мне Канаутли. — К тому же, вполне возможно, что наше предположение в корне неверно: в конце концов, все это происходило в незапамятные времена. Просто такая версия очень хорошо согласуется с женским представлением о мести, разве нет? И очевидно, что ее идея упала на благодатную почву, ибо, как свидетельствуешь ты сам, во всем мире люди на протяжении многих прошедших с тех пор вязанок лет до сих пор продолжают убивать себе подобных во имя того или иного бога.

Я промолчал. Да и что тут было сказать?

— Теперь ты видишь, — продолжил старик, — что те ацтеки, которые покинули когда-то Ацтлан, вовсе не были самыми смелыми или самыми предприимчивыми. Напротив, они были легковерными, жестокими и никому не нужными, а ушли твои предки только потому, что их изгнали силой.

Я снова промолчал, и он закончил:

— Ты говорил, что ищешь тайные кладовые, которые твои предки якобы оставили по пути своего следования отсюда? Брось эти поиски, родич. Они бесполезны. Даже если бы этим людям и разрешили уйти отсюда со сколь бы то ни было ценными или полезными пожитками, они все равно не стали бы прятать их. По той простой причине, что знали — пути назад у них нет.

Я провел в Ацтлане еще несколько дней, хотя, кажется, мой родич и тезка Микстли был бы рад задержать меня не на один месяц. Он вдруг решил научиться искусству изображения слов и стал уговаривать меня стать его учителем, предоставив для убедительности отдельную хижину вместе с одной из своих младших сестер. Мою покойную сестренку, Тцитцитлини, она нисколько не напоминала, но была славной девушкой, симпатичной и приятной в общении. Однако мне все же пришлось сказать ее брату, что невозможно научиться писать так же быстро, как, скажем, ловить лягушек с помощью трезубца. Я объяснил ему, как передавать слова, обозначающие предметы, с помощью их упрощенных изображений, а потом заявил:

— Чтобы усвоить, как дальше использовать эти картинки, дабы получился связный рассказ, тебе понадобится наставник. Настоящий учитель словесного искусства, каковым я не являюсь. Учителя такие имеются в Теночтитлане, и я советую тебе отправиться туда. Я рассказал тебе, где он находится.

— Клянусь окоченевшими членами богини, — проворчал Микстли, чуть ли не так же угрюмо, как при первой встрече, — ты просто хочешь уйти отсюда. А я не могу. Я не могу оставить свой народ без вождя под тем единственным предлогом, что мне вдруг пришла в голову блажь малость подучиться.

— Есть предлог и получше, — сказал я. — Владения Мешико простираются далеко, но до сих пор у нас нет ни одного поселения здесь, на северном побережье Западного океана. Наш юй-тлатоани был бы очень рад узнать, что у него есть родичи, уже укрепившиеся здесь. Если бы ты представился Мотекусоме и преподнес ему соответствующий подарок, тебя вполне могли бы назначить правителем новой провинции Союза Трех, гораздо более стоящей и обширной, чем городишко, которым ты правишь нынче.

— Интересно, какой подарок ты считаешь подходящим? — саркастически вопросил он. — Какую-нибудь рыбину? Лягушачьи лапки? Одну из моих сестер?

Сделав вид, будто это только что пришло мне в голову, я сказал:

— А может, лучше камень Койолшауки?

Вождь в ужасе отпрянул:

— Наше единственное священное изображение?

— Может быть, Мотекусома и не особый поклонник этой богини, но он знает толк в искусстве.