Черный феникс. Африканское сафари - Сергей Кулик

Вернулся мальчишка со скульптурой.

— Видишь, и здесь в самом центре помещено изображение матери, — разглядывая резную колонну, показал мне старик. — Книзу от нее Ликаунда поместил тех, кто жил до него. Смотри: лица всех людей татуированы, у всех женщин во рту пелеле. Кроме людей в нижней части скульптуры много злых джинни — раньше в лесу, говорят, их было больше, чем сейчас. Люди борются с ними для то-го, чтобы выжить. Видишь, как сплетены, соединены друг с другом людские тела. Из одного человека как бы вырастает другой, одно поколение дает начало другому, продолжая род маконде. Вот почему такой резной столб называется «древо жизни». Правильно я говорю, Ликаунда?

— Очень правильно. Ты давай продолжай.

— Вот. А над матерью изображены люди, которые окружают нас сейчас. Видишь, лица у них чистые, в руках у многих мотыги и книги. Они не такие сердитые, как были раньше, перестали воевать, но стали больше думать. От прошлого среди них остался один вот этот татуированный старикашка. Видишь, какой он противный? А главное его занятие — это пустые разговоры. Недаром же Ликаунда приделал ему такой длинный язык. Я думаю, это джинни, который по ночам не дает ему спать своими россказнями. Старый злодей!

— Это ты, Нангонга, — как бы невзначай бросил Ликаунда.

Я посмотрел на старика, потом на физиономию на барельефе и хмыкнул: сходство было разительным.

— Не может быть, — расстроенно пробормотал Нангонга.

— Ты просто давно не видел себя в зеркале, — подзадоривал его резчик. — У меня в хижине где-то валяется осколок, иди посмотри.

— Не пойду, — решительно отверг это предложение старик и вновь принялся рассматривать скульптуру. Потом его лицо озарилось улыбкой. — А эта фигура со злой и каверзной рожицей, что замахивается на всех резцом, наверное, ты, Ликаунда? — спросил он.

— Конечно, Нангонга.

— Ну тогда я не буду на тебя обижаться. Ты — справедливый человек и великий резчик. Я разглядел на этой скульптуре твою жену, старосту Атенси, учителя Мпагуа, твоего главного конкурента Мванжему, но самая неприятная физиономия все равно у тебя. Правильно, так оно и есть!

Оба собеседника весело расхохотались. А я, разглядывая «древо жизни» после этого разговора как бы новыми глазами, с совершенно иных позиций, понял, что за кажущимися многим «фантастическими абстракциями» маконде скрывается сама жизнь, из которой они и черпают бесконечные темы для своих удивляющих разнообразием произведений. Как и любое подлинное искусство, резьба маконде не статична. В новых условиях она приобрела выразительный динамизм форм, столь разительно отличающий современные произведения резчиков миамбо от традиционной африканской скульптуры в целом.

Преемники великих традиций, ведущие начало от легендарных времен, маконде уже сделали один переворот в африканском искусстве: за последние 40–50 лет жителями миамбо создана новая пластика, не имеющая себе равных у других народов. Это мнение не мое, а общепризнанное, разделяемое мировыми авторитетами и знатоками культуры и традиций народов Африки. Исходя из посылки своей мифологии, что «резчик — творец» и поэтому «может все», что его долг и святая обязанность — «создавать такое, что еще никогда не было», подлинные мастера резьбы у маконде никогда не связывали себя рамками канона, столь сковывающего всегда традиционное искусство у других африканских народов.

Что было и остается наиболее характерным для этого канонического искусства? Лобовой, фронтальный взгляд художника на собственные творения. Отсюда любая африканская маска, подавляющее большинство скульптур — это изображение анфас. Маконде смело начали смотреть на своих героев под любым углом, из любой точки и вырезать их в любом ракурсе. Традиционная скульптура всегда была символом, она и создавалась для того, чтобы подчеркнуть наиболее типичное, устоявшееся, незыблемое. В полном соответствии с подобным содержанием образа маска должна была быть статичной. Маконде же внесли элемент сюжета, сиюминутности в содержание своих композиций, что требовало выразительности и динамизма.

Сюжетность привнесла и еще одно новшество. Почти повсеместно африканская скульптура (не говоря уже про маску) — это персонификация индивида, в крайнем случае канонизированное изображение мужчины и женщины.

Маконде же проявили себя как подлинные мастера «массовых сцен» в деревянной скульптуре, где все герои находятся во взаимосвязи друг с другом. На смену традиционной монолитности, зачастую тяжеловесности классических образцов африканского искусства, своей массивностью как бы подчеркивавших собственную значимость, из лесов-миамбо в африканское искусство вместе со стилем шитани неожиданно пришла ажурность и легкость конструкций.

Сегодня, на мой взгляд, на плато Муэда назревает еще один переворот в африканском искусстве. На сей раз он коснется не его формы, а содержания. «Расканонизировав» изображения своих духов, дав возможность каждому резчику изображать шитани на пределе его индивидуальной творческой фантазии, маконде сделали первый шаг в этом направлении. Потом они «осовременили» свое «древо жизни» появлением на некогда ритуальном столбе, традиционно изображавшем обитателей «потустороннего мира», не только реально существующих людей, но и таких атрибутов современности, как книга, винтовка, машина. Теперь, смело вкладывая новый смысл в старые темы и формы, маконде революционизируют свое искусство, зачастую наполняя его абсолютно иным, лишенным мистики содержанием.

Изгнанные из-под куста Ликаундой, полностью ушедшим в работу, мы с Нангонгой идем мимо хижин, в которых работают другие деревенские резчики. Главный вывод, который напрашивался после знакомства с их произведениями, — новая жизнь ввела в национальное искусство и нового героя. О нем, о его испытаниях и страданиях, о его борьбе за свободу и независимость рассказывает большинство создаваемых работ. Этот герой — собирательный образ новой, возрождающейся Африки.

Маститый Мванжема резал огромную деревянную колонну «Прошлое страны моей», своего рода эпос в дереве. На ней снизу вверх, по исторической спирали, сменяли друг друга короли Мономотапы и Васко да Гама, португальские конкистадоры и арабские работорговцы, колонизаторы и предатели-коллаборационисты. «Всех их ждет суд народный, который я изображу на самом верху ствола», — объяснил мне Мванжема. Я посмотрел в центр скульптуры. На месте женской фигуры там был вырезан контур матери-родины — Мозамбика.

В хижине Мпунгу мы долго рассматривали приготовленные для отправки в Мапуту деревянные фигурки женщин-партизанок, на голове у которых вместо традиционного кувшина с водой были снаряды, стариков с ружьями, девушек с книгами, солдат с мотыгами. Его сосед — Мтинду осваивал новый для местных мастеров вид резьбы — барельеф на слегка выпуклой доске, с огромным трудом выпиленной из ствола мпинго. На доске крупным планом были изображены счастливые, улыбающиеся люди — представители народов Мозамбика — в своих национальных одеждах. Пульс жизни, ритмы танца угадывались за этими изображениями.