Черный феникс. Африканское сафари - Сергей Кулик

Ликаунда долго и придирчиво осматривает свой чурбак, подвергая его подлинному исследованию. Даже дети, глядя на углубившегося в дело отца, притихли и на всякий случай отошли подальше от хижины: побеспокоить Ликаунду в пору творческих исканий — значит заведомо навлечь на себя его гнев. Лицо мастера сосредоточенно, глаза прищурены, на лбу даже появились капельки пота. Именно в этот период «знакомства резчика и дерева» и возникает окончательное решение трактовки задуманного сюжета.

Удар! Ликаунда начал работать. Пока что это еще чисто механический процесс — удаление коры. Но, значит, замысел уже созрел. Уверенно ударяя молотком по широкой стамеске, резчик обнажает благородную матово-черную древесину. Вокруг распространяется приятный, чуть терпкий аромат, исходящий от свежего мпинго. Удар! Удар! Удар!

Некоторые этнографы утверждают, что удивительное искусство маконде возникло «на пустом месте», что по времени его возникновение совпало с зарождением авангардистских течений в искусстве Запада, и на этом зыбком основании делают вывод: «абстракционизм органически присущ» XX веку. А между тем искусство маконде на протяжении веков имело глубокие корни и традиции, а «революцию» в нем, причем прежде всего техническую, произвела стамеска из сверхпрочной стали. Она проникла на плато Муэда вслед за проведенной португальцами шоссейной дорогой. Именно тогда сначала в лавках португальцев в Бейре и Лоренсу-Маркише (ныне Мапуту), затем в антикварных магазинах индийцев Дар-эс-Салама появились первые шитани из черного дерева. Их рождение было подготовлено многовековой традицией создания скульптур праматери, масок-мпико, ритуальных изображений, «учебных» фигурок, резьбой на домашней утвари и, наконец, своеобразием этнопсихологии маконде, которые верят, что «резчик был до всего».

Отоспавшийся Нангонга подходит к нам, отпускает несколько иронических замечаний в адрес Ликаунды, по его словам «уже успевшего испортить такой чудесный кусок мпинго», и усаживается рядом. Шепотом, чтобы не помешать работе, он сетует, что уже не может быть мастером-резчиком: руки дрожат и нет сил бить по дереву-камню.

— А что, Нангонга, неужели каждый мужчина-маконде может быть скульптором? — спрашиваю я.

— Конечно, — уверенно кивает он. — Совсем бесталанных людей у нас нет. Мы рождаемся, чтобы вдохнуть в дерево новую жизнь. Но чтобы стать таким хорошим скульптором, как Ликаунда, надо встретить очень доброго шитани и дружить с ним всю жизнь. Тогда шитани во сне будет подсказывать, что и как делать. Мне же, особенно когда я был молодым, все чаще снились джинни. Они наслали на меня порчу. Поэтому я больше говорю, чем работаю.

Маконде переделали в шитани шайтана из мифологии арабов. Шайтан — это иблис, черт, дьявол, библейский сатана, в общем, персонаж явно отрицательный. Под пологом же миамбо его почему-то превратили в добряка, в этакого ангела, унаследовавшего от шайтана одну-единственную черту — являться во сне к поэтам, с тем чтобы они днем повторили слова, внушенные им ночью. Злые шитани у маконде фигурируют очень редко и в конечном счете всегда оказываются побежденными.

Что же касается джинни, ведущих свое начало от арабских джиннов, иногда, как известно, способных делать добро, то маконде считают их исключительно носителями зла.

У танзанийских маконде излюбленной темой творчества стало изображение добрых деяний шитани и, главное, их любовных проказ, при которых они ведут себя совсем как люди. На плато Муэда к шитани относятся сдержаннее, а их сексуальными приключениями не интересуются вовсе. Здесь они чаще изображаются в виде лесных духов, нередко принимающих обличье зверей, а то и вообще бестелесных существ. В последнем случае резчик характеризует шитани с помощью всего лишь двух-трех произвольно соединенных частей человеческого тела, имеющих, по его мнению, наиболее важную роль для смыслового выражения сюжета. Как-то, например, один из местных резчиков, Мванжема, принес мне изображение шитани-женщины. Оно представляло собой два огромных глаза, вписанные в контур человеческой головы, причем вместо зрачков резчик изобразил две налитые женские груди, из которых капали слезы. «Что это значит?» — спросил я. «Это добрая шитани Андаука, которая смотрит на пораженные засухой поля и печалится, что не у всех детей будет что поесть в этом году», — объяснил он тоном, не допускающим возражений.

Если фигура изображается целиком, то пропорции человеческого тела могут изменяться совершенно произвольно. Игнорируя реалии и на первый взгляд мало заботясь об эстетической стороне дела, резчик выпячивает на первый план главное, подчиняя ему все остальное. Так, «мудрые шитани» обязательно обладают огромными головами, а шитани, покровительствующие воинам, — мощными руками, символизирующими их физическую силу. «Тело — это всего лишь оболочка, которой всегда заправляет либо ум, либо похоть, либо сила, — поведал мне как-то среди ночи Нангонга. — Зачем же мастеру тратить время на изображение того, что все равно ничего не значит?..»

— Нангонга, а ты знаешь, что будет вырезать Ликаунда? — спрашиваю я.

— Из такого длинного бревна можно вырезать только одно — «древо жизни», — уверенно говорит старик. — Примерно такое, как он подарил тебе вчера. Ликаунда, как и я, наверное, съел той ночью много мяса и поэтому был неразговорчив. Он ведь не рассказал тебе об этом «древе».

— Ликаунда, напротив, был очень разговорчив, — возражаю я. — Но о «древе» он действительно не рассказал.

— Значит, я, как всегда, прав, — удовлетворенно заключает старик. Он жестом подзывает проходящего мимо мальчишку и велит принести из его хижины подаренную мне скульптуру.

— Ты, когда начнешь рассказывать, говори громче, — вдруг подает голос Ликаунда. — А то вдруг что перепутаешь.

— Это я-то! — притворно обиженным голосом восклицает старик. — Я даже могу, не подходя к тебе, рассказать, что ты вырезаешь сейчас.

— Уж это все могут, — отмахивается Ликаунда.

— Кроме меня, — вношу я поправку.

— Он вырезает сейчас фигурку матери, — уверенно говорит старик.

— Откуда ты знаешь?

— Так ведь даже Ликаунда признал, что это всем известно. Потому что резчик начинает свою работу над «древом жизни» с изображения матери-прародительницы маконде, которое он помещает в центр всех фигур. Таков закон. А потом уже можно вырезать что в голову придет.

Вернулся мальчишка со скульптурой.

— Видишь, и здесь в самом центре помещено изображение матери, — разглядывая резную колонну, показал мне старик. — Книзу от нее Ликаунда поместил тех, кто жил до него. Смотри: лица всех людей татуированы, у всех женщин во рту пелеле. Кроме людей в нижней части скульптуры много злых джинни — раньше в лесу, говорят, их было больше, чем сейчас. Люди борются с ними для то-го, чтобы выжить. Видишь, как сплетены, соединены друг с другом людские тела. Из одного человека как бы вырастает другой, одно поколение дает начало другому, продолжая род маконде. Вот почему такой резной столб называется «древо жизни». Правильно я говорю, Ликаунда?