Алитет уходит в горы - Семушкин Тихон Захарович

Алитет перелез через борт и свалился на мягкое дно байдары. Растянувшись, он лежал и смотрел в небо.

Тыгрена хотела отвернуться от него и не могла. Она хотела что-то сказать, но язык не ворочался во рту. Она молча сползла с носа байдары. Было так страшно, что она уронила Айвама. Она до крови укусила губу и, схватив сына, сильно прижала его к себе.

— Поворачивай собак! — крикнул Алитет.

Собаки побежали обратно. Но рулевой был так испуган, что не знал, куда «положить руля». Байдара то наскакивала на прибрежную мель, то уходила в сторону моря, черпая левым бортом воду.

Алитет вытер мокрое от воды лицо, перевернулся и на четвереньках пополз к корме. Взмахом руки он отстранил рулевого и сам взялся за ручку руля. Он сидел неподвижно, молча, с ничего не выражавшим взглядом глубоко запавших глаз. Люди боялись смотреть на него, и все же глаза сами поворачивались в сторону Алитета. Люди удивлялись, почему они еще живы и не умирают от страха. Домой, как всегда, собаки бежали быстрей. Ваамчо несся за ними, словно подхваченный ветром. В байдаре все молчали.

Тыгрена, прижав сына к груди, взглянула на Алитета в упор. Глаза их встретились. Собравшись с духом, она громко, чтобы придать себе силы, спросила:

— Ты кто? Тэррак?

Алитет зло усмехнулся, но улыбка тотчас исчезла с его искривленных губ. Седая борода дрогнула.

— Забыла, кто я? Ты думала, я погиб?

— Люди говорили, — уже тихо сказала Тыгрена.

— Нет. Я не погиб. Это я. Много дней я боролся с духами голода. Они бессильны оказались против меня… Воды дайте!

Охотник, сидевший у бочонка с водой, быстро налил кружку воды и дрожащими руками подал Алитету.

Алитет вылил в себя сразу всю кружку:

— Еще! — сказал он, протягивая руку.

После второй кружки он ощупал свое лицо и сказал:

— Вокруг не было никакой еды. Только один тюлень попался мне на льдине. Я подкрался к нему с подветренной стороны, схватил его за ласт, но он выскользнул из рук и свалился в полынью. Тогда от горя и злости я завыл волком. Одежда была моей едой.

Голос Алитета гудел. В байдаре летали его слова. Тыгреной овладел смертельный страх. Она потеряла сознание к свалилась на сына.

Байдара прошла уже далеко, пока Тыгрена очнулась. Не видя около себя сына, она задрожала. Ей показалось, что за это время Алитет выбросил Айвама духам моря. Она тревожно оглянулась и увидела отползшего в сторону сына. Тыгрена схватила его и злобно взглянула на Алитета.

Алитет сидел на корме, такой же страшный, как и был. Он молча глядел вперед и казался неживым. Тыгрена разглядывала его сквозь узкую щелку чуть-чуть раздвинутых пальцев руки. Она знала, что теперь Алитет захочет принести большую жертву духам, и ей вспомнился бородатый русский начальник. Чуть заметная улыбка мелькнула на ее лице. И опять с ноющей болью в сердце пришла мысль: «А вдруг Алитет скажет, что надо быстро принести в жертву Айвама? Ведь убивал же он детей Наргинаут?»

Все люди знали, что имя «Айвам» образовано из имени «Алитет» и «ваам» — большой ручей. Но никто не догадывался о хитрости Тыгрены. Ребенок должен был родиться от Айе, а родился от Ваамчо. Поэтому Тыгрена и взяла начало имени от Айе, а конец — от Ваамчо: Ай-вам.

Алитет сильно ненавидит и Ваамчо и Айе. Вдруг он разгадает имя? Тогда, наверное, он захочет принести мальчика в жертву.

Показалось стойбище Энмакай.

Вдруг Алитет бросил руль, встал на корму, и по его лицу пробежал испуг. Судорожно затряслась впалая щека. Он с недоумением глядел в сторону стойбища.

Среди яранг стоял высокий, прочный, рубленый дом с железной, блестевшей на солнце крышей. Оконные стекла играли светом. Люди молча переглянулись, словно спрашивая друг друга: все ли видят это?

— Откуда эта деревянная яранга? — тихо спросил Алитет, тревожно разглядывая дом.

Какое-то неясное ощущение радости вызвало в душе Тыгрены и то, что Алитет испугался, и то, что в стойбище появилась эта деревянная яранга. И опять Тыгрена вспомнила русского бородатого начальника.

— Эй вы, люди! Что же вы молчите? — крикнул Алитет.

— Шесть дней назад мы уехали из стойбища — все оставалось по-старому, — спокойно, но с каким-то душевным подъемом сказала Тыгрена. Откуда появилась эта деревянная яранга, никто не знает.

Собаки неслись к стойбищу, далеко оставив погонщика Ваамчо. Пенящаяся струйка бурлила за байдарой.

На крыльце нового дома стоял рослый, широкоплечий парень в русской одежде и спокойно смотрел на подходившую байдару. Он курил трубку, и в прозрачном, чистом воздухе струился дымок.

Это был учитель Николай Дворкин.

Глава шестая

Все реже и реже стало показываться солнце. Оно тонуло в туманах или в белых влажных облаках. Дни стали совсем короткими. И вскоре наступила зима. Был конец сентября, а снег уже покрыл землю. Вновь прибывшие работники ревкома никогда еще не встречали зиму так рано. Глядя на белую пелену, скрывавшую горизонт, они с тоской вспоминали родные места. И все же снежные просторы и суровое величие Севера покоряли человека. Да и Лось не давал никому скучать.

В новом доме ревкомовцы ежедневно занимались изучением чукотского языка. Ревком напоминал собой этнографический факультет, деканом и профессором которого был сам Лось.

На побережье было уже три школы, приступил к работе отряд Красного Креста, торговали и вели работу с населением советские пушные фактории. Оживилась работа родовых советов. Отовсюду с оказией шли в ревком письма. Приезжали председатели родовых советов за «живыми словами».

«Вот когда начинается наша деятельность!» — радостно думал Лось, просматривая письма. Его особенно заинтересовало письмо от заведующего факторией Русакова. Он положил его на стол, расправил вмятины и крикнул секретарю в соседнюю комнату:

— Петя, позови-ка мне Осипова!

И в ожидании инструктора ревкома Лось зашагал по своему кабинету. Здесь было просторно, чисто, и Лось, оглядев кабинет, улыбнулся. На стене висела карта СССР и большая, со всеми стойбищами, вычерченная им самим карта Чукотского полуострова. Над письменным столом — портрет Ленина. На противоположной стене — маленький портрет Льва Толстого, взятый из книги.

Вошел Осипов.

— Интересное письмо пришло от Русакова, — сказал Лось. — Правда, обстановку там я достаточно хорошо знаю и сам. Дело в том, что в этом стойбище наметились две группы. Стойбище разделено оврагом. По одну сторону оврага американофильские охотники, по другую — с явными симпатиями к нам. И вот в этой части стойбища Русаков организовал промысловую зверобойную артель. Он пишет, что если мы дадим в это стойбище вельбот с мотором, то, возможно, к артели присоединится и американофильская часть населения.

— Конечно, туда нужно дать вельбот, — сказал Осипов.

— Да… Но дело там сложное. У той группы охотников есть свой вожак. Он родственник эскимосам с американских островов. Здоровый старик, кривой. Он лучший охотник. Зовут его «Сверху видящий человек». Старик с норовом. Всю заовражную группу держит в своих руках. Непререкаемый авторитет. Склонить его нелегко. А надо! Он большая опора для Алитета, — задумчиво сказал Лось.

— Я выеду туда, — сказал Осипов. — Помогу Русакову.

— Агитацией заниматься? Занятие очень трудное. Мы с Андреем целый год занимались агитацией, а в это время американцы товарами агитировали. Правда, мы не всегда безуспешно проводили ее, но теперь у нас есть все возможности агитировать делом. Поведем борьбу с ним весной, перед началом зверобойной охоты, когда будем спускать артельный вельбот. А сейчас не стоит надоедать старику. Его можно склонить на нашу сторону чем-нибудь конкретным. Подождем до весны. Так мне кажется. А теперь, Василий Степанович, я тебе даю отпуск на два месяца.

Осипов рассмеялся.

— Какой отпуск?

— Заняться только изучением языка. Чтобы через два месяца ты свободно говорил.

— Что ты, Никита Сергеевич! У меня и мозги-то уж не молодые. За два месяца, пожалуй, не одолею.