Загадка Скапа-Флоу - Александр Корганов

Со стороны бизань-мачты донесся кашель. Это подавал сигнал опасности Шёнборн, которого мы поставили там для охраны. Сразу после этого послышались шаги, и из темноты появился Рудлофф, третий офицер.

— Ну и ну, — удивился он, увидев нас, — свободные от вахты и не в койках?

— Ах, господин Рудлофф, — ответил лицемерно Кремер, — ночь так хороша!

— Да, она действительно прекрасна, — сказал Рудлофф и отправился дальше.

Он был лиричен по природе, и мы подозревали даже, что он пишет стихи. Однако мы уже вдоволь насытились прелестью этой ночи и потому тут же расползлись по своим койкам.

Во время следующей утренней вахты проводились работы по ремонту такелажа. Стоя на перте[73] нижнего рея, я работал с грот-брамселем,[74] а выше меня, сидя верхом на рее, — Циппель. Мы были одни. Глубоко под нами виднелась палуба.

Внезапно Циппель склонился ко мне сверху и сказал:

— Пойдешь с нами? Мы решили бежать в Пенсаколе.

Я испугался:

— Как, ты не один?

Он кивнул и засмеялся.

— Конечно, не один. Почти все. Вся «синагога». И носовой кубрик тоже. Пусть «Старик» один выколачивает червей из своих сухарей!..

Раздался свисток второго офицера, и мы должны были спуститься на палубу к брасам.[75] По пути я размышлял о том, что мне сказал Циппель.

Итак, они решили бежать. В Пенсаколе. Я хорошо понимал их и, честно говоря, мне тоже хотелось бы бежать с судна, и чем скорее, тем лучше. Я посмотрел на свои руки, которые покраснели и растрескались от соленой воды, и почувствовал шишковатость в затылке, которая возникала обычно от скудной пищи с солониной, без следа зелени.

Бежать, отлично! Но куда? Что делать одному в чужой стране? Без документов, без денег!?

После смены с вахты, когда мы обедали в кубрике, я надеялся, что кто-нибудь начнет разговор об этом. Но все либо молчали, либо говорили о посторонних вещах.

После обеда я был свободен от вахты. Я прошел в нос судна и улегся на люке тросовой выгородки. В синеве неба сияло солнце. Паруса обвисли и лишь иногда слабо колыхались от порывов ветра. Со стороны форштевня время от времени слышался шум волны, как при накате на мол. Его монотонность клонила ко сну.

Через некоторое время подошел Циппель и уселся рядом со мной.

— Ну, что, ты обдумал? Будешь с нами?

— А что вы будете делать на берегу? — задал я встречный вопрос.

— Увидишь, — сказал он значительно.

— То есть, ты не знаешь? — начал раздражаться я.

Он глубоко затянулся из своей трубки и недоверчиво осмотрелся по сторонам. Затем склонился ко мне и зашептал:

— Послушай, это верное дело! Штокс знаком с несколькими фермерами оттуда. Они нуждаются в белых надсмотрщиках, как в хлебе насущном. Это настоящая жизнь! Они ездят верхом по полям, под началом — пятьдесят негров… сто негров, которые потеют и работают… А ты восседаешь на лошади и говоришь только: «Старайтесь, дети мои, старайтесь!» И в обед индюшатина и ананасы, и каждое утро какао, и все для тебя готовят негры. И спишь в шелковой кровати с балдахином, и охраняют твой сон тоже негры…

Его свистящий шепот от восторга перешел на хрип. Я не прерывал его. Картина, которую он изобразил, напоминала плакат с солнечного юга, который всегда вывешивают в вокзалах. Все бы хорошо, только Штокс был для меня неприятным исключением.

— А кто еще участвует, кроме тебя и Штокса? — спросил я.

Он перечислил всех: пять человек, и в их числе кок и Янке — юнга, с которым мы вместе пришли на судно. Да, это были далеко не лучшие люди.

— Больше никто? — спросил я.

Циппель разозлился.

— Пока да, но наверно к нам присоединится и еще кое-кто.

— Хм…

— Ну, а как ты? — спросил он напоследок и повернулся уходить.

Я не мог решиться:

— Хочу обдумать все еще раз, — сказал я.

Тогда он пожал плечами и неторопливо удалился. По его спине я видел, что он взбешен.

А я продолжал лежать и смотрел, как паруса колышутся на ветру, совершенно белые на фоне темно-синего неба…

Мои мысли раздваивались. С одной стороны, часто приходилось слышать о людях, которые находили счастье на том берегу. Не обязательно сразу становиться миллионером. Но в течение нескольких лет можно сделать какое-то состояние, и это довольно обычное дело. Если же я останусь на судне, то меня на всю жизнь ждет участь голодной собаки.

Я поднялся и пошел назад, в кубрик. «Синагога» была пуста, дверь открыта настежь. Только Крамер лежал в койке и храпел.

Я взял из рундука свою писчую бумагу и сел к столу. Через открытую дверь над леерами виднелся горизонт, где небо и вода расплывались в серебряной дымке.

На паруснике «Гамбург» при свежем бризе.

Я писал своей матери: «Дорогая мама, скоро мы будем в Америке. Плавание было долгим. К сожалению, я представлял себе жизнь моряка совершенно иначе. У нас это называется „много работы и мало хлеба…“»

На бумагу упала чья-то тень. В дверном проеме появился Виташек. Я не слышал сто приближения, потому что он был в легких сандалиях.

— Ты что тут делаешь? — спросил он.

Я прикрыл письмо рукой. Он подошел к столу и взял письмо. Взял совершенно спокойно и уверенно, как будто так и должно быть. Затем он опустился на скамью и стал читать.

— Так, — сказал он, окончив чтение, — так-так. Вот ты какой. Значит, с ними заодно. Не ожидал от тебя, Принхен, не ожидал.

Он пристально посмотрел на меня своими водянистыми глазами. Взгляд сквозил неприязнью.

— Отчего же? — заикаясь, ответил я.

— Не увертывайся, юнга. Ты знаешь точно так же, как и я, что здесь происходит. Но я хотел бы тебе вот что сказать: в такой игре честный моряк не должен участвовать! Да, конечно, все плавание мы не получаем ничего, кроме жратвы для свиней! Да, конечно, «Старик» на этот раз скуп до бесстыдства. Но только поэтому все бросить… все плавание… и вообще все это!?..

Он сделал широкое движение рукой в сторону моря, которое блестело в полуденном свете.

— Разве ты не чувствуешь, как прекрасно это все? Вспомни, как в шторм наш старый «Гамбург» перекатывается через волны! Видел бы ты в шторм нашего «Старика», дружок! Там, на шканцах, стоит уже не какой-то жалкий скряга! Нет, там стоит моряк! Да! Мужчина, который борется со стихией! Но такие людишки, как Штокс, не могут этого понять. И Балкенхоль в своем мерзком камбузе тоже. Они не видят ничего дальше своего собственного носа… И еще я хотел бы сказать тебе вот что…

Наклонившись ко мне и чеканя слова, как будто забивая гвозди в крышку стола, он сказал: