Костры похода (Звезды над Самаркандом - 2) - Сергей Бородин

По темным студеным переходам и через заснеженный двор их довели до кельи Тимура.

Остановились, разглаживая бороды, обтирая ладонями лицо, вышептывая у провожатых, в шапках ли входить, обнажив ли головы: иные из мусульманских владык понимают как бесстыдство и дерзость появление просителей без шапок, будто их волосы могут кого-то веселить. Иные же, видя шапку на голове христианина, понимают это как дерзкую потугу прикинуться мусульманином; людей же, столь легко отрекающихся от обычаев своего народа, не почитает никто. А как Тимур?

Шах-Мелик улыбнулся:

- Великий Повелитель снисходителен к христианским обычаям: у кого шапка нехороша, может войти без шапки.

Переступая порог, они зажмурились: нестерпимо ярко горели свечи в низенькой келье. Своим сводчатым потолком келья напоминала юрту, бедную, тесную юрту нищего кочевника.

Упершись в неизменные кожаные подушки, Тимур смотрел на вошедших. У сутулого, седого старика от холода покраснел нос, слезились глаза, словно он только что плакал. Здесь его обдало теплом, и по телу сразу пошла мелкая дрожь озноба. Другой, коротконосый, с тяжелой челюстью, которую не могли укрыть ни усы, ни борода, смотрел большими выпученными глазами, облизывая толстые губы круглым синим языком. Третий был молод, но в его черных волосах белело несколько седых завитков, как светлые завитки вышивки на ферганской тюбетейке...

Этот рано поседевший армянин понравился Тимуру, спокойным ли и печальным взглядом темных глаз, скромным ли, покорным обликом. И Тимур спросил, глядя на него и как бы минуя старших из ходатаев:

- Ну?

Но армянин не решался заговорить прежде старших. А старшие молчали, ибо Тимур спросил не их, а этого юнца, которого они взяли с собой из почтения к богатству его родителей, хотя у юноши не осталось ни родителей, ни богатств.

Тимур снова спросил:

- Чего просите?

- Единоверцев выкупить.

- А деньги? Откуда?

- Собраны среди набожных соплеменников во имя божие.

- А как дань платить, прикидываетесь нищими! А?

- О повелитель! Это же по крохам...

- А выкупив, куда их? Рабов себе покупаете?

- Даруем свободу им, во искупление грехов наших.

- Выходит, я вам помогаю выслуживаться перед богом? Беру пленных, а вы деньги из тайничка достанете и грехи с себя долой! А?

Ему казалось, что он шутит с ними, но их сковал страх от его хриплых, отрывистых окриков. Дрожь, бившая старшего из ходатаев, стала удушливой: спазмы перехватывали дыхание, ломило онемевшие челюсти.

А Тимур еще громче кричал:

- А?

Они не смели и не могли ничего ответить.

- Почем намерены платить? Кого берете? Есть попы. Попов купите? Купцы есть из Вана, из Карса. Богаты, да скупы - отказались откупиться. Или девушек надо? Может, дочерей ищете? Или жен? Выкупайте, не то в Иран на базары отошлем. Там быстро раскупят. Детей нет, не брали, некуда девать, побросали собакам, чтоб злей были. А девушки есть! А?

Его забавляли эти армяне, хмурившиеся, когда он вздумал пошутить. Он устал от долгой череды людей, с которыми приходилось говорить строго, чтобы обо всем дознаться.

- А? Почем платите?..

Пучеглазый, облизнув губы, прошепелявил:

- Пленные нонче не в цене. Набрали их много, некуда девать. Пленных-то!

- Кто покрепче, пойдут на базары - раскупятся. Кто ремесло знает, к себе, в свои города погоним. Дойдут - будут работать. Свалятся по дороге канав хватит для каждого. Выкупайте, если это богоугодное дело. Берите!

- А цена?

Тимур назвал им цену.

Армяне растерялись: он требовал вдесятеро дороже, чем стоили рабы на базарах. Но раба себе там мог купить только мусульманин. Армян армянам не продавали, армянин армянина мог только выкупить.

- Дороговато.

- А?

Молодой вдруг заспорил:

- О повелитель! Милосердие равно перед богом, совершает ли его мусульманин, христианин ли. Будьте и вы милостивы, о повелитель! Ведь бог вознаграждает великодушных.

- Ты купец?

- Испокон веков весь род наш...

- Тогда торгуй, а не богословствуй. Не то попам что делать? О боге их дело рассуждать.

И вдруг почему-то вспомнился ему Шахрух, сын, приверженный богословию...

Тимур вдруг почувствовал гнетущую, необоримую усталость.

Откинувшись на подушку, он тихо сказал Шах-Мелику:

- Цену я им сказал. Сколько могут, пускай берут. Отдай им.

И махнул в знак того, что беседа окончена.

Но молодой армянин помедлил, отстав от старших.

- О повелитель! А книги?

- Какие?

- Наши. Если б цена...

- За ваших полководцев я беру вдвое против простых пленных. На книгу та же цена. Дешевле не дам. Вдвое... вдвое.

Ночь на дворе, глубокая ночь. Он облокотился на подушку, опустил усталые плечи. И велел вынести светильники, чтобы кончить наконец этот долгий день. Но слуги не успели взяться за подсвечники, - вернулся Шах-Мелик, оповещая:

- Генуэзцы прибыли.

Тимур выпрямился, оправил подвернувшиеся полы халатов:

- Веди.

Они вошли в толстых плащах, ниспадающих почти до полу. Замерцали белизной воротники, обшлага, обшитые кружевом. Двое были в широких сапогах, третий в узких туфлях с круглыми пряжками, изображавшими львиные морды, в полосатых чулках. Один из чулок слегка сполз и перекосился. Все генуэзцы показались Тимуру одинаковыми, пока, по обычаю, низко кланялись, припав на правые колена, касаясь круглыми шляпами стертых до блеска плит пола. Одного каштанового оттенка у всех были волосы, подстриженные в скобку. Одинаковые темно-русые бороды.

И лишь когда он увидел их лица, понял, как они не похожи, широколицым оказался старший из них; его глаза светились, взгляд то соскальзывал в сторону, то останавливался на Тимуре, словно что-то выпытывая.

Другой был худощав. Его щеки и виски глубоко впали, отчего кости выпирали из этого длинного лица, похожего на череп, а подбородок просвечивал сквозь бороду. Но темные, в глубь глазниц запавшие глаза глядели с доброй и веселой улыбкой.

Третий чем-то напоминал того самого молодого армянина, который только что порывался здесь выкупить книги: в его взгляде Тимур уловил ту же скромную простоту, ту же спокойную печаль.

Тимур заметил, что у костлявого генуэзца один сапог еще покрыт пылью, а другой обтерт, и видно - наспех: головка обтерта, а голенище осталось в пыли. Блестели лишь узкие полосы в подъеме, натертые ремешками шпор.

Тимур не любил этой христианской привычки смотреть собеседнику в глаза. А генуэзцы смотрели, и Тимуру приходилось говорить с ними, напрягаясь. Не мог же он чего-нибудь требовать от них, не умея смотреть чужим людям в глаза.

Старший из них, много раз бывавший на иранских базарах, говорил по-фарсидски, - переводчик не требовался.

Другой, с костлявым лицом, лишь время от времени вставлял фарсидские слова, но понимал всю беседу.

Они везли бархаты и сукна, мелкое оружие - кинжалы, короткие мечи, узорчатые шерстяные ткани, несколько кусков парчи, изделия из серебра и стекла - украшения и утварь. Они знали, чем прельстить иранских купцов.

Они встретили караван императора Мануила Палеолога, направлявшегося к франкскому королю за помощью против Баязета. В Генуе они видели людей Баязета, прибывших на генуэзские верфи и к корабельщикам Генуи и Венеции проведать, нельзя ли там нанять или купить корабли и сколько там найдется кораблей. Султану галеры надобны для осады Константинополя.

- Для осады Константинополя? - переспросил Тимур.

- Истинно так, государь.

- Откуда знаете, что для осады?

- Люди Баязета - это наши же генуэзцы. Двое из них, правда, армяне. Послал их Баязет, но мы их давно знаем, давно с ними торгуем. От нас им незачем таиться. С ними двое османов, но они даже не понимают нашего языка.

- И что же... эти корабли? Найдутся?

- Такую цену сулят, что купцы не устоят. Сами понимают - губят христианское дело, но галеры, пожалуй, дадут: как откажешься? Выгодно, слишком выгодно, чтоб отказаться!

Костлявый добавил:

- Баязет когда Константинополь возьмет, там в одном храме золота больше, чем во всей Генуе. Возьмет - рассчитается.

- Да, расход оправдает! - согласился Тимур.

- О, еще бы!

- А в Константинополе что?

- Страх. Молят помощи во имя Христово. Хотят нанять наше войско. Тысячи четыре наберут. А у Баязета под Никополем было более двухсот тысяч! В городе страх. А в Пера и в Галате, где наши живут, - нужда, голод. Есть нечего. Торговать нечем! Разорение. Голодные люди не защитники. Им нечего защищать. Город чужой, есть нечего. Император побежал за помощью, а братец его Иоаннис Палеолог, правитель города, призывает людей к обороне. Людей призывает, а самим жрать нечего! Кто же к нему соберется?

- Значит, против Баязета Константинополь не устоит?

- Нет сил противиться!

- Значит, корабли ему на осаду нужны?

- Без кораблей какая ж осада, если с моря город будет открыт?

- А ваши короли, христианские владыки, не помогут?