Собрание сочинений. Т.1.Из сборника «Сказки Нинон». Исповедь Клода. Завет умершей. Тереза Ракен - Эмиль Золя

На улице он на минуту задержал Жоржа.

— Я буду тебя навещать, если смогу, — быстро проговорил он. — Не сердись на меня и работай за двоих.

И он поспешил прочь. Ему не хотелось, чтобы друг его провожал.

Мысли роились в голове Даниеля, так что он и не заметил, как дошел до Амстердамской улицы.

Воспоминания сменялись помыслами о будущем: он то видел умирающую г-жу де Рион, то с необычайной четкостью вновь переживал месяц за месяцем все истекшие годы, пытаясь в то же время представить себе череду предстоящих событий.

Но неизменно во всех его мечтах царил образ Жанны, образ маленькой девочки, играющей на песке, той, что он видел в последний раз в саду особняка на бульваре Инвалидов. И нежность горячей волной разливалась у него в груди.

Ведь эта девочка в самом деле принадлежала ему; она была вручена ему как драгоценное наследство самой матерью. Он удивлялся, как могли у него похитить Жанну на такой долгий срок; он возмущался и тут же успокаивался при мысли, что теперь ему ее возвратят. Она будет принадлежать ему одному. Он будет боготворить дочь, как боготворил мать, стоя перед ней на коленях, поклоняясь, как святой. Он бредил наяву оттого, что все его существо жаждало самоотречения.

Любовь переполняла, душила его. В течение двенадцати лет он держал сердце на замке, умеряя его порывы; довольствовался ролью машины, ждал безмолвно, бесстрастно и пассивно. И вот наступило пробуждение, бурное пробуждение страсти. Все это время в Даниеле происходила скрытая, непрестанная работа; потребность в любви, не находя выхода, сосредоточилась на одной навязчивой идее. Чувства обострились до крайности; при одной только мысли о Жанне он ощущал желание пасть на колени.

Даниель опомнился в кабинете г-на Телье, не соображая, как здесь очутился. Он услышал голос лакея, говорившего: «Посидите, пожалуйста, господин Телье сейчас придет!» — и сел, стараясь успокоиться.

Те несколько минут, что он провел один, пошли ему на пользу. Застань он здесь своего будущего патрона, он пробормотал бы что-нибудь невнятное. Даниель поднялся и прошелся по кабинету, разглядывая шкафы с книгами; все кругом, даже письменный стол, было заставлено безделушками. Эти вещи, несомненно очень дорогие, показались ему крайне безвкусными.

На полочке стояла изящная белая мраморная статуэтка, изображавшая Свободу, которую Даниель принял бы за Венеру, если бы не фригийский колпак, кокетливо сидевший на вьющихся волосах.

Молодой человек с любопытством рассматривал эту безделушку, недоумевая, зачем она здесь, как вдруг услышал чей-то кашель.

Вошел г-н Телье.

Это был тучный мужчина с широким лицом и круглыми выпуклыми глазами. Голову он держал высоко. Свои слова сопровождал одним и тем же движением правой руки.

Даниель коротко объяснил ему, кто он такой и чего хочет.

— A-а! Хорошо! — ответил депутат. — Мне говорили о вас, и я думаю, мы с вами придем к соглашению. Садитесь, прошу вас.

Сам г-н Телье опустился в кресло перед письменным столом.

Господина Телье нельзя было назвать дурным человеком, и он порой проявлял известную смекалку. Стоило нажать какие-то пружины, и в голове у него начинали вращаться три-четыре напыщенные идейки, точно маленькие фигурки на крышке шарманки.

Зато, когда эти идейки дремали, в голове г-на Телье зияла такая пустота, что вчуже становилось страшно.

У него был, пожалуй, лишь единственный порок — он мнил себя великим политиком. Он разглагольствовал с важным видом и управлял государством, как привратница управляет своей швейцарской, повторяя всегда одни и те же фразы, в которых две-три мыслишки тонули в потоке пустословия. Впрочем, он был вполне чистосердечен и мирно уживался с собственной глупостью.

Еще с детства он привык с нелепой значительностью распространяться о народе и о свободе. Позднее, когда он достиг полного благосостояния и оказался хозяином сотен рабочих, он продолжал произносить прежние филантропические речи, не задумываясь над тем, что лучше поменьше говорить, но зато увеличить плату рабочим. Но народ и свобода были для него абстрактными понятиями, кои надлежало любить платонически.

Став владельцем огромного состояния, он решил жить впредь только для собственного удовольствия и принялся хлопотать, чтобы его избрали депутатом.

Отправляясь в палату, он радовался, как ребенок. Там он благоговейно выслушивал пышные слова, длинные бессодержательные фразы, которые так ему нравились, а возвращаясь вечером домой, был убежден, что спасает Францию.

Господин Телье записался в оппозицию из любви к искусству. К тому же это придавало ему в собственных глазах необыкновенную значительность. Он считал себя той необходимой препоной, которая сдерживает натиск тирании. Его удивляло, что на улице прохожие не падают перед ним ниц и не называют родным отцом.

Впрочем, он никому не причинял беспокойства — ни правительству, ни оппозиции — и вел себя в иных случаях так глупо, что многие считали его подкупленным. Но на беднягу не нашлось бы покупателя, потому что он расценивал себя очень высоко, а стоил совсем мало. По существу это был дурак, а совсем не интриган.

Иногда ему случалось выступать в Законодательном корпусе и произносить там длиннейшие речи. Однажды он не без успеха выступил по вопросу, связанному с промышленностью, потому что промышленность была его стихией. Но честолюбивые мечты влекли его дальше, к грандиозным принципиальным спорам; когда же представлялся случай для таких споров, он жалко топтался на одном месте, повторяя общие места демократических деклараций.

Жена делала все возможное, чтобы помешать ему попасть в палату.

Ее тщеславие находило удовлетворение в роскоши и блеске, и она предпочитала, чтобы г-н Телье держался в тени. Со своей стороны он заявил, что не мешает ей развлекаться, но зато будет предаваться развлечениям на свой лад. И каждый из них стал жить по-своему. Раздраженная жена выставляла напоказ самые эксцентричные наряды и бросала деньги на ветер; муж во всеуслышание порицал роскошь, расхваливая спасительную республиканскую умеренность и упиваясь собственными человеколюбивыми сентенциями. Мания жены стоила мании мужа.

Честолюбие г-на Телье неудержимо росло, и теперь он мечтал стать писателем. Он задумал огромный труд по политической экономии, но очень скоро в нем запутался. Вот тогда ему и понадобился секретарь.

Даниель выказал себя очень скромным и предупредительным. Он принял все условия, какие г-ну Телье заблагорассудилось предложить; к тому же Даниель почти не слышал, что говорит депутат, так ему не терпелось скорее переселиться в его дом.

— Да, совсем позабыл, — сказал депутат, когда они обо всем уговорились. — Раз нам предстоит жить вместе, между нами не должно быть никаких недомолвок. Каждый человек свободен в своих убеждениях, и я не хотел бы, чтобы вы вступали в сделку со своей совестью… Но каковы ваши политические взгляды?

— Мои политические взгляды? — переспросил ошеломленный Даниель.

— Да. Вы либерал?

— О, конечно либерал. Самый отъявленный либерал, — поспешил его заверить молодой человек, к счастью вспомнивший о мраморной статуэтке.

И он невольно повернул голову к полочке.

— Вы ее видели? — многозначительно спросил г-н Телье.

Он поднялся с кресла и взял фигурку в руки.

— Это Великая Мать, — напыщенно добавил он. — Святая Дева человечества, которая должна возродить народы.

Даниель смотрел на него с любопытством, недоумевая, как можно по такому ничтожному поводу бросаться столь возвышенными словами. Депутат любовно глядел на мрамор, как ребенок, забавляющийся куклой. Однажды мраморная фигурка исчезла из его комнаты, он тщетно искал ее в течение нескольких часов: оказалось, что Жанна, на один день приехавшая домой из монастыря, схватила Свободу и баюкает ее как куклу.

Глядя на взволнованное лицо г-на Телье, Даниель понял, что эта фигурка соответствовала представлению хозяина дома о властной, могущественной богине. Свобода, которую он требовал во весь голос, была для него такой вот мраморной миниатюрной, улыбающейся гризеткой. Вернее, это была карманная Свобода.

Наконец г-н Телье решил вернуться в свое кресло. Он окончательно договорился с Даниелем и пустился теперь в сумбурные политические разглагольствования. С этой минуты молодой человек приступил к роли бессловесного манекена.

Но, к неудовольствию оратора, посреди длинного периода его прервал громкий смех, донесшийся из соседней комнаты.

— Дядя! Дядя! — звал молодой веселый голос. Дверь шумно распахнулась.

В комнату вихрем влетела высокая девушка и, подбежав к г-ну Телье, показала ему двух диковинных птичек в золоченой клетке, которую она держала в руках.

— Посмотрите только, дядя, — воскликнула она, — какие они красивые, у них красные переднички, желтая пелеринка и черный хохолок!.. Мне их только что подарили.