Колыбель - Валерий Владимирович Митрохин

— Варвар ты, Вася! — сказал Степан.

Вася поглядел на него, затем перевел взгляд на бригадира. Не увидев сочувствия, смутился.

— Поделим на троих, — предложил.

— Валик сказал, не более пяти кило, — Степан посмотрел на Никиту.

— Тут есть экземпляры каждый по пять кило, — хмуро ответил на взгляд Степана Никита.

Вася, уловив перемену, пришел в себя, засуетился.

— Я не жадоба, поделимся. И впрямь много получилось. Мне и не дотащить за раз. Хотел на лодке пойти, да передумал почему-то? А вы как раз с лодкой.

— Тут неподалеку Валик катается!

— А ну его! Чихал я на этого чокнутого, — и вовсе осмелел Вася.

Слово «чокнутый» окончательно отрезвило Степана. Он вспомнил, как Вася насмехался над ним, когда он рассказывал о своем сидении на экскаваторе из-за снарядов; как, прослышав о том, что его ужака спас, покрутил у виска пальцем, посоветовал обратиться к невропатологу. А потом всем пересказывал историю Степана и, хохоча, называл его чокнутым.

— Все у тебя чокнутые, один ты нормальный! — взорвался Степан. — Смотри, как бы...

— Ты это, ты мне угрожаешь?! — окрысился Вася.

— Давай свой чувал! — заорал Степан. — Сейчас поедем к Валику!

— Кто ты такой! — набычился Вася и схватился за нож.

— Кто я? Кто я? — понесло Степана.

— Рыбинспектор выискался еще один. Подпасок ты бригадирский. Подлиза к начальству. На рыбалочку возишь... Чихал я на вас!

— Ах ты, браконьер! — взвился Степан. — Давай мешок! — Он спрыгнул в воду и стал вытаскивать затопленный в тени камня сетчатый мешок.

— Брось мешок! — заорал Вася. — Не лапай, не твое!

Он тоже очутился в воде и давай вырывать свою добычу.

Перевес был на стороне Степана, потому что Вася боролся одной рукой. В другой у него был нож.

В момент, когда Никите показалось, что Вася ударит Степана ножом, он тоже выскочил из лодки и схватил Васю за запястье. Вася заорал благим матом, выронил нож.

— Грабители, ворье! — кричал он, карабкаясь на камень. Ноги скользили. С мокрых трусов стекала вода; цветастые, просторные, они облепили тощий зад Васи, делая его маленькую фигуру нелепой и беззащитной.

Мешок снова затонул. Степан и Никита, устало дыша, держались за лодку, не глядя друг на друга.

— Ворье, губители-грабители! — плакал Вася. Он плакал, как наказанный несправедливо малец. И это окончательно сбило Никиту и Степана с толку.

— Да гори он со своими камбалами! — вырвалось у Степана.

— Их тут видимо-невидимо. Они обожают в мутной воде пастись... Тут рядом сброс из канала, малька пропасть, вот они и жируют в бухте, — сквозь слезы объяснял Вася. — Я забылся. Я не хотел столько...

Никита влез в лодку, взялся за весла.

— Постойте, — протянул руку о Вася. — Будьте людями, возьмите половину. Мне все не дотащить.

— Нам не надо, — отводя взгляд от Васи, отрезал Никита.

— Святые, да? Чистенькие? — опять закричал Вася.

Степан тоже полез в лодку. Видя, что они не собираются ему помочь, Вася отчаянно взмахнул рукой и принялся выволакивать мешок на камень...

После рыбалки, расставшись со Степаном, Никита решил наведаться к матери в Мужичью. Жена в командировке. Тошно одному в комнате общежития сидеть. Явился к матушке, а та и рада. «Чего тебе, сынок, с такою жинкою мучиться? Вертайся домой. Найдешь еще и молоденькую. Зачем тебе перестарка-то? Кто не ошибается в твои годы?» — «Мои года такие, что стыдно ошибаться, мать. А пришел я к тебе потому, что скучаю по тебе. А возвращаться насовсем, видно, не придется. Нам с Мариной скоро квартиру дадут». Побыл у матери час от силы. Едва и его выдержал. И что она за человек? Ничего ей такого плохого Марина не сделала, а вот взъелась, и все. Может, смягчится, когда ребенок появится. В городок пошел пешком. И не по дороге, а напрямки, степью, мимо озера, мимо котлована. Увидел технику, остановился. Спустился в котлован, влез на экскаватор. Задумался. Солнце уже село. Сверчки завели старинные свои песни. Слушал, слушал и не заметил, как вздремнул.

Вася Конешно ходил по Красным Кручам с мешком — тяжелым, глухим, пропитанным морским духом — и предлагал встречному и поперечному: «Возьми калкану. За так отдаю. Чесслово, свежачок. Сам утром в Змеиной бухте наловил». Люди брали неохотно. Уж не укачанную предлагает? Кто сильно сомневался, отходил. Более трезвые понимали, что укачанной рыба не могла быть, шторма ведь не было. Брали тяжкие плоские рыбины и видели на спинах следы ножевых ударов, заглядывали в жабры — те были еще розовые; успокаивались окончательно. Оглядываясь, несли по домам, радуясь неожиданной добыче. Вася глядел им вслед, про себя ругаясь: «Вот народ! Никому и в голову не придет хотя бы для вида упрекнуть! Что ты, мол, Вася, совесть бы поимел камбалу не в сезон губить! Чихать им на матушку-природу! Разве ж им камбалу есть? Бычка поганого им жалко отдать. Не стоят они и его!»

И это помогало. Вася от такой своей ругани веселел, ибо чувствовал себя чище и достойнее тех, кто брал у него рыбу, которую он, не совладав с жадностью, добыл утром, которую не знал бы куда и девать, если бы не эти люди.

Купили у Васи камбалу какие-то чужаки, проезжавшие на «Жигулях» мимо Красных Круч. После чего заглянул в магазин, взял бутылку хереса, выпил от огорчения. К городку подошел, и так ему захотелось что-нибудь потихонечку затянуть. Спеть что-то такое, для души. После огорчения захотелось погреть душу песнею. Когда-то в детстве мать певала по вечерам. Ох и песня ж была! Ласковая, грустная. Про Васылька, что сено косит. Прямо за душу брала, аж до слез хватала. У матери всегда, помнится, глаза мокрые были, когда пела она. А у Васи и сейчас внутри песня эта звучит. Какие же слова в ней? Не вспоминаются, хоть умри. Простые-простые слова, а вот и забылись почему-то. Что же это такое? Звучит песня в душе, а спеть Вася не может, слова забылись.

В те поры, когда мать запевала эту песню, Вася все у нее допытывался: «А правда,