Леонардо да Винчи. Загадки гения - Чарльз Николл

Почти через год Леонардо принимал участие в торжествах по поводу брака Лодовико и Беатриче д’Эсте, а также племянницы Лодовико, Анны Сфорца, с братом Беатриче, Альфонсо д’Эсте. В рамках празднества Галеаццо Сансеверино устроил рыцарский турнир. Сансеверино был зятем Мавра, поскольку 10 января 1490 года женился на незаконной дочери Лодовико, Бьянке. Несомненно, они с женой присутствовали на представлении «Рая», которое состоялось через три дня после их свадьбы. Молодой капитан был искусным наездником, «владевшим разными видами оружия», как пишет о нем Кастильоне в абзаце, начинающемся словами: «Обсудим физическую красоту и проворство синьора Галеаццо Сансеверино».[441] 26 января 1491 года Леонардо записывает: «Я был в доме мессера Галеаццо да Сансеверино, чтобы организовать представление для его турнира». Он упоминает о том, что некоторые лакеи Сансеверино были одеты как omini salvatichi, то есть как «дети природы».[442] Образ uomo selvatico был весьма популярен в то время. Он символизировал могучую силу природы, являл собой человека в состоянии первобытной невинности. Такой человек был одет в костюм первобытного человека – в шкуры животных, листья и кору, а оружием ему служила узловатая дубинка. Таков был традиционный шаблон, по которому проектировал свои костюмы Леонардо (вспомним Зороастро в наряде из галловых орешков). Гости турнира вспоминали о «большом количестве мужчин на конях, одетых дикарями, с огромными барабанами и пронзительными трубами». Сам Сансеверино нес золотой щит с изображением бородатого мужчины, «варвара». Подойдя к помосту, на котором сидел герцог, он объявил, что является «сыном короля индейцев». В 1491 году слово «индейцы» относилось к Индии, а не к Новому Свету. Каравеллы Колумба еще не вышли в море. Но эти слова стали пророческими – очень скоро так стали называть «дикарей», населяющих Америку. Особое впечатление на публику произвел великолепный золотой шлем Сансеверино с закрученными спиралью рогами, увенчанный крылатой змеей, длинный хвост которой спускался на спину его коня – короче говоря, «дракон» Леонардо. Весь облик молодого человека «дышал свирепостью».[443]

Подобно драконам, дикари Леонардо тоже должны были поражать и пугать. Театральная работа давала Леонардо возможность создавать фантастические, экзотические, гротескные образы, что было невозможно в живописи. В «Суждениях об искусстве» он пишет:

«Если живописец пожелает увидеть прекрасные вещи, внушающие ему любовь, то в его власти породить их, а если он пожелает увидеть уродливые вещи, которые устрашают, или шутовские и смешные, или, допустим, жалкие, то и над ними он властелин и бог… И действительно, все, что существует во вселенной как сущность, как явление или как воображаемое, он имеет сначала в душе, а затем в руках, которые настолько превосходны, что в одно и то же время создают такую же пропорциональную гармонию в одном-единственном взгляде, какую образуют предметы».[444]

Леонардо использует слово «живописец», но в действительности сам он никогда не писал на своих картинах ничего уродливого, шутовского и смешного, над чем он, по его словам, был «властелином и богом». (Единственными картинами, где изображено нечто подобное, можно считать «Поклонение волхвов» со зловещим вихрем лиц, и утраченную «Леду», тема которой эротически гротескна.) Волю своей фантазии Леонардо давал только в рисунках. Большинство «чудовищ», созданных им на бумаге, связаны с его участием в театральных представлениях. Типичным примером может служить набросок из Виндзорской коллекции, изображающий участника маскарада, надевшего слоновью голову с огромной трубой, имитирующей слоновий хобот. Возможно, механизм такого костюма напоминал волынку, спрятанную под костюмом придворного, из-под которого выступала только трубка.[445]

Музыкант-слон вполне остроумен, но вот другие рисунки реализовать было бы сложнее. Когда вы смотрите на них, то их значение ускользает от вас. Пара животных масок напоминает собак, привидевшихся в кошмарном сне. Одна из них похожа на лохматого, безумного пекинеса, другая – на взбесившуюся гончую с взъерошенной шерстью, мертвыми глазами и отвисшей нижней губой, открывающей почти лошадиные зубы.[446] Мы попадаем на территорию ужаса – перед нами странные, лабораторные гибриды. Если перевернуть «пекинеса» вверх ногами, увидишь летучую мышь. Рисунок выполнен так, что можно увидеть нечто вроде завязок – и это говорит о том, что маску должен был надеть костюмированный слуга, влекущий колесницу или платформу. Стиль рисунка похож на стиль начала 90-х годов XV века. Вполне возможно, что это вариант маски для празднества в семействе Сфорца.

О театральных талантах Леонардо пишет и его миланский биограф Паоло Джиовио, который называет художника «изобретателем и властителем всевозможных утонченных развлечений, в особенности театральных». Джиовио подчеркивает элегантность творений Леонардо – он, несомненно, видел «Рай». Но в творениях художника есть и другая, странная сторона: все эти дикари и монстры давали возможность Леонардо реализовать свои темные фантазии. По крайней мере, здесь Леонардо мог дать волю своему воображению, выйдя за рамки холодных, изысканных картин, создаваемых в его миланской студии.

Театральные чудовища и гибриды самым тесным образом связаны с другим жанром, в котором Леонардо активно работал в конце 80-х – начале 90-х годов XV века. Речь идет о гротеске, об изображении чудовищно преувеличенных, карикатурных лиц стариков и старух, чаще всего в профиль и чаще всего пером. В этих рисунках присутствует элемент сатиры: возможно, в них художник пытался отомстить помпезным придворным снобам. Но хотя некоторые из них вполне могут быть карикатурами на конкретных людей, гораздо чаще они напоминают размышления об уродстве и деформации, почти навязчивое увлечение тем, что он сам называл «вещами шутовскими, смешными, жалкими». Эти отечные, вытянутые, изуродованные лица становятся оборотной стороной витрувианского человека, идеальной гармонии. В Виндзорской коллекции хранится множество подобных рисунков – некоторые являются оригиналами, другие – копиями, сделанными Франческо Мельци. В копиях сохранился юмор, но пропали нюансы, теперь они вполне пригодны для какого-нибудь детского комикса. В XVII веке в Англии ходили гравюры с гротесков Леонардо, сделанные Венцесласом Холларом. Одна из них – массивная, напоминающая жабу старуха – послужила прототипом для Безобразной Герцогини, созданной Тенниелом, первым иллюстратором «Алисы в Стране чудес».[447]

Чудовища. Две праздничные маски, 1490-е гг. (вверху). Гротескный портрет старухи, позднее скопированный Франческо Мельци

Слово cartone, или «картон», в эпоху Кватроченто имело собственное значение, но гротески Леонардо являются картонами в современном смысле слова. Это карикатуры, комиксы. Они явились предшественниками безжалостных физиологических преувеличений, с которыми мы встречаемся в работах известных карикатуристов – от Гиллрея до Роберта Крамба. Это великие карикатуры – не просто смешные, но значимые. Они находятся на границе смеха и ужаса. Самым ужасным и в то же время самым прекрасным произведением этого жанра является рисунок пером, ныне хранящийся в Виндзорской коллекции. На нем изображены пять гротескных голов (см. иллюстрацию 18). Судя по всему, рисунок относится к началу 90-х годов XV века. Он невероятно драматичен, но сюжет сцены непонятен, и многозначность ее создает атмосферу угрозы, исходящую от листа. Что-то происходит, но зритель не понимает этого. Перед ним сцена из кошмара, галлюцинации или вымысел психически больного человека – это сцена сумасшествия из «Короля Лира» или из пьесы Петера Вайса «Марат / Сад». Центральный персонаж увенчан венком из дубовых листьев, словно римский император. Но, взглянув на него, становится ясно, что он не император, а просто старый безумец, вообразивший себя повелителем мира. Вокруг него расположились четыре фигуры, от которых исходит ощущение угрозы. Один человек маниакально хохочет или кричит, на лице другого написано бессмысленное любопытство. С другой стороны нарисован уродливый, крючконосый обрюзгший старик и второй, тощий, беззубый, с повязкой на голове. Лица, написанные в профиль, обычно считают женскими, но, на мой взгляд, такая точка зрения неоднозначна. Внимание четверых направлено на старика в центре: они словно злонамеренно подначивают его. Рука на венце слева словно подталкивает и удерживает его в центре группы. Зритель сам должен выбрать, как реагировать на картину – комедия ли перед ним, осмеяние, жестокая или пафосная сцена. Старик с беззубым ртом «щелкунчика», изображенный в профиль, часто встречается в записных книжках Леонардо. На этом рисунке возникает ощущение того, что это двойник самого художника: бессильный, несчастный, безумный двойник великого гения Ренессанса.