Страж государя - Андрей Бондаренко

— Говори же, сукин кот, не тяни жилы! — злым шёпотом, чтобы не разбудить сына, приказал Пётр.

— Вот эти тёплые отношения её — с саксонским посланником Кенигсеком… Одно дело — утехи плотские скоротечные, а тут серьёзно всё. Так и до государственной измены недалеко, шаг всего один…

— Да, это дело меняет! — подумав с минуту, невесело изрёк царь. — Мне не нужна жена, замешанная в дела политические, скользкие… Мне нужна просто жена, верная, любящая. Женщина, одним словом. Ладно, с Анной я потом разберусь! — неожиданно посуровел взглядом, спросил — уже требовательно и жёстко: — А что по поиску той наяды, что привиделась нам с тобой, Алексашка, над озере Ладожском?

Совсем не хотел Егор говорить на эту тему, берёг своё знание о Марте Скавронской — как туза заветного, козырного, но почувствовал — на уровне подсознания, что надо сейчас шепнуть Петру хоть что-нибудь позитивное, пока тот не наделал всяких глупостей.

— Есть, мин херц, некоторые успехи! — улыбнулся скупо, но при этом — чуть загадочно.

— Ну? Подробнее давай! Быстро! А то в морду получишь! — Царь окончательно перешёл на шёпот, почувствовав, что спящий Алексей беспокойно заворочался.

Егор тоже заговорил — едва слышно:

— Александра, жена моя, рисует здорово парсуны и картины разные. Виды природные, цветы, лошадей и птиц, лица человеческие. Так вот, Санька — с моих слов, нарисовала портрет той странной особы. Лицо только — без прочих разных прелестей, обнажённых тогда… Показывал я тот портрет самым разным людям: своим сотрудникам, купцам русским и иноземным, офицерам, генералам и адмиралам, поступившим к нам на службу из стран европейских. Некоторые из них сказали, что видели девушку похожую…

Санька действительно нарисовала портрет Марты (будущей Екатерины Первой), а вот всё остальное Егор уже присочинил — самым бессовестным образом.

— Кто она? Где живёт? — Пётр нетерпеливо заблестел глазами.

— Вот здесь — не всё понятно до конца! — импровизируя, Егор — словно бы в нешуточной задумчивости — наморщил свой лоб. — Одни говорят, что особа сия — графиня Саксонская, и лет ей сейчас — уже далеко за сорок. — Пётр помрачнел и нахмурился. — Другие утверждают, что это — шведская мещаночка, тоже не молоденькая уже, живёт где-то под городом Стокгольмом…

— Тот ещё вариант! — прокомментировал царь.

— Ещё купчик один, что некоторые дела торговые имеет с Лифляндией, утверждает, что девицу эту Мартой зовут, видел он её в тамошней крепости Мариенбурге, что выстроена на большом озёрном острове.

— А этой барышне сколько будет годков? — с надеждой спросил Пётр.

— Пятнадцать, может, шестнадцать, она простая служанка в доме пастора тамошнего, католического.

— Это уже интереснее! Послал человека в Мариенбург?

— Нет ещё, мин херц! — Егор решил, что дальше врать не имеет никакого смысла.

— Почему?

— Мариенбург сей сейчас шведами занят. Туда надо обязательно иноземца посылать, или нашего человека, но языки всякие знающего, с корнями заграничными. При этом — шустрого, сообразительного, понимающего, умеющего язык держать за зубами… Дело это — зело щекотливое, мин херц!

— Есть такой человек! — тут же радостно заявил Пётр. — А зовут его…

— Яков Брюс его зовут! — невежливо перебил царя Егор. — Так Яшка-то наш ещё не приехал из Европы. Вот Пётр Алексеевич, я и решил — подождать немного. Вернёмся из этого Константинополя, сразу же и пошлём полковника Брюса аккуратно выкрасть ту Марту Скавронскую и тайно доставить её в Москву…

Над воронежскими степями завис — в лёгкой полудрёме — ленивый летний зной, иногда с диких степей налетал, бросая в лицо горсти раскалённого песка, колючий южный ветер, Дон-батюшка застыл — на много вёрст зеркалом венецианским, над которым поднимались частые белые спирали пара от воды испаряющейся…

Речка Воронеж (одноимённая с городом), до самого своего слияния с великим Доном, была густо заставлена новенькими судами: бригантинами, галерами, стругами, каторгами, серьёзными многопушечными кораблями.

— Вот, государь, трудимся без роздыха! — устало докладывал Фёдор Апраксин — архангельский корабельных дел мастер, два года назад опрометчиво согласившийся переехать на воронежские верфи. — День и ночь идёт работа! Третьего дня полностью закончили отделку «Крепости». Добрый получился корабль: устойчивый на крутой волне, ходкий, оснащён сорока пушками. Сейчас готовим его в путь дальний…

Трёхмачтовый «Крепость» величественно покачивался посредине глубокого речного омута, крепко привязанный к многочисленным деревянным длинным сваям, вбитым в илистое дно. К чёрному, свеже-просмолённому борту корабля постоянно, сменяя друг друга, подплывали многочисленные струги и каторги.

— Уже на дно трюмов разместили мешки с песком и камнями — для балласта при сильной морской качке. Теперь порохом грузим, ядрами, гранатами картечными, ружейными патронами, — пояснял Апраксин. — Как закончим с припасами огненными, сразу перейдём к продовольствию, большим бочкам с водой и вином. Потом уже загрузим грузы Посольства Великого: сундуки со златом и серебром, украшениями разными, самоцветами уральскими необработанными, мехами ценными…

— Кто капитаном назначен на «Крепости»? — спросил царь.

— Португалец Памбург. Дельный моряк, знающий. Правда, злой, как сам чёрт, чуть что не так — драться начинает…

— То и ничего! — понимающе ухмыльнулся Пётр. — Я тоже на руку горяч да скор! Да и мужики наши русские не могут работать дельно — без зуботычины хорошей… А кто поведёт всю эскадру? Вице-адмирал Крейс?

— Так точно! Настоящий адмирал, важный такой, на всех смотрит сверху вниз, всё пыхтит презрительно, плюётся во все стороны — что тот верблюд астраханский…

Над Воронежем (и над городом, и над рекой) без умолка стучали плотницкие топоры и специальные деревянные кувалдочки, с помощью которых судовые мастера конопатили дощатые борта лодок и кораблей. Повсюду густо дымили большие котлы с кипящей смолой, весело звенели кузнечные молоты и молотки, тягуче и тонко визжали ручные пилы, с помощью которых плотники «разбирали» толстенные брёвна на ровные доски.

— Ещё надо месяц ждать, чтобы достроили все суда! — густо дымя своей курительной трубкой, важно сообщил вице-адмирал Крейс.

— Отплываем послезавтра на рассвете! Теми кораблями и лодками, кои готовы! — кратко скомандовал Пётр, резко развернулся и, под удивлённым взглядом голландца, нервно зашагал вдоль пологой речной косы. Царевич Алексей, радостно подпрыгивая и кружась, бросился догонять отца…

Вечером, отправив Алексея кататься на новенькой парусной бригантине в сопровождении его тёзки-Бровкина и португальца Памбурга, Пётр велел Егору:

— Давай, Алексашка, созови всех дельных людей — через час, в избу адмирала Апраксина. Посовещаемся, послушаем дьяка Возницына (настоящего!), он только что вернулся из Карловиц на Дунае, с очередных переговоров о мире. Выпьем, заодно, по-человечески, поболтаем о мирском…

Для начала успешного разговора они слегка перекусили — пищей обычной, корабельной: серый ржаной хлеб, солонина, щедро нашпигованная чесноком, холодная жареная поросятина, копчёные говяжьи языки, квашеная капуста и редька, ранние яблоки. Да и напитки были простыми, но крепкими: зубровка, анисовка, ром ямайский. Окошки в адмиральской (Начальника Адмиралтейства) избе были маленькие, наполовину даже слюдяные, поэтому сидели при свечах. Было достаточно жарко, вследствие чего все приглашённые сняли свои сюртуки, развесили на вбитых в бревенчатые стенки гвоздях шляпы и парики.

Пётр, предварительно махнув правой рукой, мол: «Сидите уж!», неторопливо поднялся со скамьи:

— Ну, други мои, теперь немного послушаем нашего дипломата славного, занимающегося делами турецкими, Прокофия Возницына, всем вам известного!

Царь снова уселся на своё место, многие, знающие, под какой личиной Пётр Алексеевич путешествовал по Европе, слегка хмыкнули, но тихонько так, чтобы не навлечь на себя неудовольствия царского.

Дьяк Возницын, поправив на носу свои очки, оснащённые большими круглыми стёклами, встал так, чтобы быть видимым всем присутствующим, принялся бойко и доходчиво излагать:

— Переговорил я тайно в Карловицах с турецкими послами: рейс-эфенди Рами и тайным советником Маврокордато — о возможностях замирения временного. Нашли понимание, на день сегодняшний у нас с Османской Империей — временное перемирие. А вот с соглашением о мире прочном, на несколько лет — вышла закавыка… Дипломатия восточная — она особая. Требует переговоров долгих, пышности разнообразной…

— Нет у нас времени на переговоры долгие и пышность всякую! — перебил царь. — Ты, дьяк, предлагай, как нам быстро сладить то дело мирное! Хотя бы лет на пять, а ещё лучше — на семь…