Летчики - Геннадий Семенихин

— Ладно, ладно, ты не отвлекайся от главной мысли, — засмеялся Спицын, и тень от его курчавой головы двинулась на полуосвещенной стене. В комнате становилось тепло. Цыганков снял с себя кожаную куртку и положил ее на колени.

— Так все и образовалось, — продолжал Пальчиков. — Спицын был из нас самым упорным в работе с тренажерами, над книгой сидел постоянно, каждый свой промах по мелочам разбирал, над теорией полета много думал. Вот и развивались в нем волевые качества. А потом вспыхнули и проявились, когда этого обстановка потребовала. А мой аякс Ларин что! Я вот порекомендовал ему строевым шагом вокруг реактивного истребителя раз в сутки проходить да под козырек при этом брать, чтобы он уважением к своей машине проникся да ответственность за нее почувствовал настоящую. Может, поможет.

— Не поможет, Николай, — возразил Спицын.

— Я тоже такого мнения, — согласился Пальчиков. — Видать, долго мне с ним придется помаяться. Тяжела ты, шапка Мономаха…

— Да еще на твоей буйной головушке, — насмешливо вставил Спицын. — Эх, Пальчиков, Пальчиков. Начал свои рассуждения за здравие, а кончил за упокой. Совсем уничтожил бедного лейтенанта Ларина. Да разве так можно! — Борис пододвинулся ближе к огню, протянул к нему руки. Ладони сразу стали розовыми от бликов пламени.

— Хорошо ты начал, Николай, а плохо кончил. Да разве есть среди нас безнадежные, неисправимые летчики. Тем, что рекомендуешь строевым шагом вокруг самолета проходить и под козырек брать, волевые качества у лейтенанта Ларина не разовьешь. А он вовсе не безнадежный. Они оба — и Москалев, и Ларин — пытливые ребята. Настойчивости только не хватает, руки иной раз перед трудностями опустить готовы. Верно, непорядок это. Тем более, если учесть, что пытливость плюс настойчивость это уже в какой-то мере и есть «воля». А раз выпало одно слагаемое, значит, нет и суммы.

— Правильные слова, Спицын, — одобрительно заметил Ефимков.

— Ты себя вспомни, Николай, — укоризненно продолжал Борис.

Он уже согрелся и отодвинулся от печки.

— Было время, и на тебя хотели рукой махнуть. Год, если не больше, ты серьезные ошибки на посадке допускал. Если бы с тобой в ту пору перестали заниматься, конец бы тогда твоей летной карьере. А как тебя поддержали! Оботов в тебя уверенность вселил, наш командир с тобой сколько занимался. Меня партийное бюро на тренажи посылало. Кузьма Петрович Ефимков тебя в воздухе потом учил! И слетела твоя неуверенность. Стал хорошим командиром звена, в отличниках целый год ходишь.

— Ну, ну, — замахал Пальчиков длинными руками, — совсем из меня икону нарисовал.

Спицын вскочил и сделал к нему шаг.

— Видишь, как обернулось дело, — закончил он, — а ты разве извлек из этого подобающие уроки? Да никаких. Сделай попытку так же заботливо подойти к подчиненным и увидишь, они лучше станут летать.

— Придется попробовать, — не сразу отозвался Пальчиков и опять, присев на корточки, стал колоть лучинки, хотя в этом не было никакой нужды — огонь бушевал вовсю.

— Правильно Спицын тебе советует, — заговорил обычно молчаливый командир звена Карпов, — тем более, что летают твои крестники в основном неплохо. А вот то, что в трудную минуту Ларин подрастерялся, — не делает ему чести. Если бы так в бою случилось, когда не было возможности ему подсказать, если радиостанция вышла из строя… катастрофой могло бы дело закончится. Из-за первого отказа приборов…

Цыганков выбил пепел из погасшей трубки на железный лист, прибитый на полу возле печки.

— Думаю, у всех у нас мнения сходятся, — поддержал он Карпова, — а старший лейтенант Пальчиков один-единственный вывод для себя обязан сделать — повысить контроль за подготовкой подчиненных, общаться с ними больше, ближе к ним быть… А что касается объявленной вам сегодня благодарности, то, думаю, не зря вы на нее ответили хорошей уставной фразой: «Служу Советскому Союзу». Для вас это происшествие тоже было испытанием. А вы приняли решение правильно, в срок, действовали спокойно. Да и молодой летчик выполнял это решение умело. Помогать надо Ларину. Помогать и воспитывать.

Цыганков встал, надел кожаную куртку.

— Однако мне пора, — сказал он, — хочу еще к техническому составу наведаться. Техникам самолетов тоже не вредно извлечь урок из случившегося. Надо получше готовить приборное оборудование на земле. Спокойной ночи, товарищи офицеры.

Он шагнул к двери, но Пальчиков порывисто двинулся за ним следом:

— Товарищ капитан, постойте… так вы же… вы же собирались с нами беседу провести.

Цыганков замедлил шаг, обернулся. Косящие черные глаза весело скользнули по старшему лейтенанту.

— Простите, а на какую тему?

— О воспитании волевых качеств у летного состава, товарищ капитан. Вот и в плане она записана, и комэск нас об этом предупреждал.

— А-а, — протянул Цыганков, — так мы ее уже провели. Разве не об этом мы говорили здесь у печки?

Мочалов и Ефимков вышли из комнаты следом за Цыганковым. В коридоре Кузьма Петрович остановил замполита, положил ему на плечо тяжелую руку и раскатисто рассмеялся:

— Вот это здорово! Как это вы сегодня наших летунов обошли. И без конспекта, и без всякой прелюдии о самом главном поговорили. На уровне была беседа, ничего не скажешь.

Все трое двинулись вперед по коридору.

С раскрытым учебником английского языка в руках Кузьма Петрович Ефимков расхаживал по номеру гарнизонной гостиницы. Мочалова и Цыганкова не было дома, они с рассветом уехали на аэродром. Один майор сегодня домоседствовал. Год назад, едва только он был зачислен на заочный факультет академии, Мочалов издал специальный приказ по полку, по которому каждую субботу отводили Кузьме Петровичу на самоподготовку.

— Ты можешь сколько угодно заниматься в этот день. Шесть часов, двенадцать или два, это меня не касается. Но на аэродроме ноги твоей в субботу чтобы не было!

С тех пор так и повелось. Какими бы напряженными ни были учебные полеты, Ефимков проводил субботу дома за книгами. Сейчас он расхаживал по пыльной ковровой дорожке и сердито бубнил:

— Иф ай кам… Иф ай кам. Если я приду сюда завтра… — Он отложил учебник, зевнул. — И что только за глупый текст…

За окном медленно спускалось к земле горячее весеннее солнце. То и дело над крышей гостиницы проносились истребители. Их тонкие блестящие тела походили на стрелы, выпущенные из гигантского лука.

Самолеты возникали и исчезали внезапно, и только потом раздавался рев мощных турбин. Ефимков то и дело отрывался от учебника и провожал истребители взглядом — ему хотелось сейчас на старт, к товарищам, в аэродромную суету.

…Мочалов приехал в восьмом часу вечера, один.

— Где же замполита потерял, Сергей Степанович? — спросил Ефимков.

— Он в эскадрилье у Андронникова на партийном собрании остался, — ответил подполковник оживленно, сбрасывая с себя тужурку и рубаху. Он с удовольствием подставил разгоряченное тело под тугую холодную струю воды и стал, отфыркиваясь, с наслаждением плескаться.

— Давай-ка, студент, полотенце, — сказал он с улыбкой Кузьме Петровичу и вдруг хлопнул себя по мокрому лбу. — Дружище, как же я позабыл. Нам с тобой по письму принесли сегодня от женушек. Я уже прочитал. А твое в кармане тужурки. Забери.

Ефимков достал плотный конверт и нетерпеливо его разорвал. Галина Сергеевна писала, что дома все в порядке. Вовка собирается выехать на месяц в горный санаторий с детским садом, оба соскучились и очень его ждут. В этот же конверт жена вложила присланную из академии рецензию на последнюю работу Ефимкова по тактике. Пока Кузьма Петрович разворачивал тонкие листы бумаги, испещренные ровными строчками пишущей машинки, Мочалов точил на ремне бритву, ловко поворачивая лезвие с одной стороны на другую.

— Надо приводить себя в порядок, Кузьма Петрович, — сказал он, — приехал сегодня из Москвы генерал Зернов. Тебя и меня на вечерний чай к себе приглашает. Я по телефону с ним разговаривал. Пришлет скоро за нами машину. Собирайся.

— Подожди, Сергей Степанович, — отмахнулся Ефимков, — дай мне прочитать, что тут за рецензию один ученый муж на мою работу написал. Ого, как кроет! А!

Кузьма сконфуженно крякнул и сел на кровать.

Бурые, задубелые на аэродромном ветру его щеки пробила густая краска.

— Сергей, — забасил он взволнованно, — за что он меня так… помоги разобраться.

— Кто «он»? — спросил Мочалов, стирая газетной бумагой с острого лезвия бритвы мыльную пену.

— Старший преподаватель, подполковник Лебедев. Я работу по тактике написал: «Действие истребительной авиации в оборонительных боях 1941 года». Помнишь, тебе говорил?

— И что же?

— На все корки меня разложил. Вот послушай. — Кузьма Петрович сердито сдвинул брови. — «…Работа заочника майора Ефимкова поражает своими неправильными суждениями. Неверно понимая природу оборонительных боев, происходивших в сентября — декабре в районах Вязьмы, Юхнова и Подмосковья, автор явно преуменьшает роль активной обороны и преувеличивает значение фактора внезапности. Майор Ефимков, очевидно, упустил из вида, что первый период войны был периодом изматывания противника, периодом четко спланированной активной обороны. Давая схему наземной обстановки, майор Ефимков описал дело таким образом, будто бы враг имел на этом фронте неоспоримое преимущество и создал угрожающее для жизни страны положение. Ефимков забыл, что активная, четко спланированная оборона была нашим огромным преимуществом, позволившим допустить немецко-фашистскую армию в глубь страны и обескровить ее за это время…» Нет, дальше не буду!