Белый Дозор - Алекс фон Готт

— Вот и замечательно, что ты понимаешь, о чем я. А теперь представь себе, что сквозь одну из этих дыр ты только что прошел, вернее, тебя пронесли на своих плечах те, чья жизнь продолжается не первую сотню лет. Боригнев выглядит, как твой ровесник, но ему было шестнадцать, когда я спас его племя от киевского клятвопреступника и отцеубийцы князя Владимира.

Лёша вдруг почувствовал себя маленькой песчинкой в великой пустыне Времени. Песчинкой, которую ветер по своей (да полно, по своей ли?) прихоти (а может, и не по прихоти, а по воле некоего Высшего Существа) забросил в места столь неизведанные и в то же самое время определенно когда-то существовавшие. Пустыня времени, где целые пласты эпох сдвигаются, на первый взгляд, без какой-либо системы, но затем оказывается, что в движении временных песков есть четкая, круговая закономерность, и эхо прошлого, вот оно, пожалуйста и доказательство! — эхо прошлого спокойно может обернуться голосом эпохи, его породившей, а сама эпоха стать невероятно близкой, втянуть в себя. И если платой за это сломанный позвоночник, то и чёрт с ним, с позвоночником. Он ученый, а любой ученый принесет в жертву всё, только бы убедиться в правоте своей теории, пусть даже она и была когда-то лишь увлечением его детства. Воистину, нельзя ничего недооценивать. Любая деталь жизни, пусть, на первый взгляд, и самая мелкая, самая незначительная, в любой момент может оказаться важнейшей, всплыть, напомнить о себе с неожиданной стороны, словом, пригодиться. Вот и черные дыры… Мыслимо ли, что одна из них существует здесь, на Земле?!

— Но как же тогда г-гравитация? Ведь черная д-дыра засасывает в себя всё, вплоть до частиц с-света?! — вскричал Алексей, который от волнения даже стал заикаться, чего с ним не случалось со школьных лет.

— В условиях космоса — да, но не в условиях земного тяготения. А теперь представь себе точку в пространстве, в которой определенным образом пересекаются все три существующих мира. — Вышата сейчас походил не на друида и кудесника, а на профессора астрофизики. — Представил?

— Приблизительно… Это как три треугольника, соприкасающиеся в одной точке? Что-то вроде, гм… знака радиации?

— Не совсем так. Вернее, совсем не так. Как три окружности, каждая из которых соприкасается с другой, а в центре тогда получается нечто вроде вогнутого треугольника.

— Так, понятно. А что за три мира?

— Выражаясь понятным тебе языком: Ад, Рай и мир, в котором живешь ты. Мы издревле называем Ад — Навью, которая, кстати, чуть не поглотила тебя, Ирием называем Рай, а явный мир, тот, из которого мы только что вернулись, называется у нас Явью. Посмотри вокруг, вспомни всё, что с тобой произошло, и ответь мне, ты сомневаешься, что всё обстоит именно так?

— Нет, — ответил Лёша, — с моей стороны было бы глупо сомневаться в очевидном. Вы хотите сказать, что этот вогнутый треугольник — не просто схематическая фигура? Что он где-то присутствует, так сказать, физически?

— Как думаешь, где ты сейчас находишься?

— Я уже и сам не понимаю, — честно признался Лёша. — Хотите сказать, что где-то внутри этого треугольника?

— Именно так, — утвердительно кивнул Вышата.

— Странно…

— Что странного?

— Треугольник этот… Я думал, что он где-нибудь в районе Бермудских островов…

— О нет! — воскликнул кудесник. — Воронка была там слишком давно. Там теперь совсем иное. Там нынче одни из Навьих врат, оставшиеся еще со времен Атлантиды, — злобное и коварное место, где всё, что имеет плотность, даже неживая материя, меняет свои свойства, а души людей развоплощаются безвозвратно. В Бермудском треугольнике хозяйничают низшие духи Нави, элементалы, и притом духи очень злобные, вызванные в свое время в этот мир магией атлантов. Всё это происходило на моих глазах, — тяжело вздохнул Вышата. — Не время и не место сейчас говорить об этом. А треугольник действительно здесь, и мы сейчас в нем, он довольно обширный, его площадь около миллиона квадратных километров. Его существование и есть доказательство существования так называемого четвертого измерения, ведь согласись, что теперь, когда каждый квадратный сантиметр Земли можно сфотографировать из космоса, укрыть территорию размером в две Франции было бы немыслимо.

— Средиземье, описанное Толкиеном и множеством других фантастов? — рассмеялся Лёша, с которым от всего услышанного сделалось что-то вроде истерики. — Так вот где живет сейчас Элвис Пресли, да? Ха-ха-ха!

Вышата терпеливо выждал, покуда его собеседник успокоится, и ответил. При этом васильковые глаза его полыхнули, словно две вспышки магниевого порошка. Лёша даже зажмурился от такой яркости.

— Фантасты — это люди, которые инстинктивно чувствуют то, что другим почувствовать не дано, мой милый Родимир. Если угодно, Средиземье и впрямь существует, и ты сейчас находишься на самой его границе, у врат перехода. Только название у нашей страны несколько иное, не такое, как в книге Толкиена.

— Как же она называется? — отдышавшись, спросил Лёша, которому было очень стыдно за проявленную несдержанность.

— Безвременье, — ответил Вышата. — Здесь не бывает лютой зимы, Родимир. Здесь всё иначе, всё гармонично, без резких переходов. Смотри во все глаза, ты никогда и нигде такого не увидишь. Идти нам еще сутки, так пусть это будут самые красивые сутки в твоей жизни. Смотри на мир Безвреме нья, и пусть душа твоя просыпается. Здесь для нее самое время сделать это.

— Но раз всё это серьезно, раз Средиземье — это Безвременье, то вы тогда… Гэндальф, что ли? И был Саурон, Исильдур, и было Кольцо, и хоббиты, и Роковая Гора и что, всё это… было?

— Да нет, конечно, — улыбнулся кудесник Вышата. — Если бы всё несчастье человечества заключалось в одном-единственном кольце, то, согласись, его и впрямь стоило бы отковать одному плохому парню, затем потерять его, чтобы потом хорошие парни расплавили его в потоках горящей лавы. Я беседовал с Толкиеном неединожды. Он был очень умен, этот британский профессор, но он был прежде всего гениальным писателем, а каждый писатель придумывает для своих героев свой собственный мир и населяет его всем, что взбредет в голову, хотя в случае с британцем я честно признаюсь: выдумал он не так уж много. Ему, как никому больше, было открыто подлинное знание. Ведь мы были друзьями, и я многое ему рассказал, кое-что он добавил от себя, вот и получилась эта замечательная книга.

— Вы про Гэндальфа мне не ответили. Вы были его прототипом? — Лёшины глаза жадно горели в преддверии ответа Вышаты, но тот лишь скромно пожал плечами и ничего не сказал…

Лес как-то сам собой закончился, остался позади, началась равнина. Аномальные чудеса всё продолжались, и касалось это, прежде всего, погоды и температуры воздуха. В это время в Якутии уже начинаются морозы, и притом нешуточные. «А ведь и тогда, — размышлял Лёша, полулежа в новом своем, удобном „паланкине“, — в месте падения самолета вместо хорошего мороза градусов под двадцать, да с метелью, да с ветром, шёл, кажется, не то дождь, не то дождь со снегом. Следовательно, было сколько? Ноль? Плюс один? Глобальное потепление добралось и сюда? Быть такого не может. Но стоп, секундочку, что же тогда получается? Выходит, что влияние этого мира, мира Безвреме нья, простирается и в наш мир? То есть возле границ черной дыры там, в некоем радиусе от нее, в моем мире, аномально тепло? Занятно, занятно…» Удовлетворив самого себя подобным объяснением, он с восхищением осматривал невероятную, прекрасную картину, открывшуюся ему. Здесь, над равниной, ярко светило солнце, висевшее высоко над линией горизонта, будто приклеенное к одному месту, настолько неторопливо оно поднималось. Так светит оно за Полярным кругом, где день длится полгода, но в этих широтах и представить себе такое невозможно! И всё же Лёша верил своим глазам: равнина была щедро покрыта словно сталактитами причудливой формы, но, присмотревшись, он увидел, что это подернутые инеем… цветы! Да, да! Хрупкие, ломкие, они рассыпались под ногами ратников с хрустальным, нежным звоном. Восхитительно пахло морозным утром, и вскоре этот запах сменился на более густой, насыщенный запах луговой флоры. Изменилась и картина вокруг. Повсюду, куда только хватало дотянуться взгляду, простиралась зеленая, сочная трава, и отряд брел по колено в ней. Ветер доносил запахи смолы и меда. Впереди далекими, призрачными волнами синели горы.

— Пахнет летом, — заметил Алексей Боригневу, — и заметно теплеет.

— А скоро от воронки отойдем, так и вообще погода станет замечательная. Здесь всегда 25–27 градусов. Просто через воронку сюда проникает холод вечной якутской мерзлоты и наоборот, — объяснил Боригнев, и Лёша поздравил себя с правильной догадкой насчет температуры в момент крушения самолета. «Мозги — они или есть, или их нет», — подумал он и прыснул со смеху: вышло банально, заносчиво и глупо.