Незримая паутина - Борис Прянишников

Дважды и подолгу я беседовал с Прилуцким. Сперва у себя в меблированной комнате в доме № 59 на Бульвар де Бротто. Затем в комнате Прилуцкого в Пеаж-де-Руссийон. Мои попытки восстановить картину похода в СССР натолкнулись на нежелание Прилуцкого рассказать обо всем подробно и без утайки. Вспоминая о бегстве в Финляндию, он говорил отрывочно, перебрасываясь с одной детали на другую. Нервно дрожа, он держал руку в правом, тяжело отвисавшем кармане. Пыша злобой, называл имя Рончевского, неуважительно отзывался о Георгиевском. С трудом мне удалось расположить его к себе. Несколько успокоившись, в изнеможении, он произнес упавшим голосом:

— Борис Витальевич, я сгорел.

Прилуцкий был сломлен. Исчезла былая жизнерадостность, пережитый под Левашовом страх породил в нем подозрительность к людям, создал психологическую неуравновешенность на всю остальную жизнь. Тяжелое душевное состояние вызывало тягу забыться, и он много пил. Продолжая прозябать в Пеаж-де-Руссийон, вскоре он отошел от НСНП.

Полковник X. обвиняет генерала XX

20 февраля 1932 года на вечеринке Союза первопоходников в Париже полковник Корниловского полка Борис Маркович Федосенко встретился со своим давнишним приятелем и однополчанином подполковником Магденко.

После нескольких рюмок водки языки развязались, заговорили приятели по душам.

— Хорошо ты живешь. Процветаешь, значит, недурно зарабатываешь? — спросил Федосенко.

— Да, жаловаться не могу. Вот что, дорогой, хочу сказать тебе кое-что по секрету. Только пусть это останется между нами.

— Ладно, никому не скажу.

— Влез я в тайные дела. Не изменяя нашему белому делу, я зарабатываю на большевиках. Уже несколько лет морочу им голову и получаю за это большие деньги. О моей связи с берлинскими большевиками знает генерал фон Лампе.

— Вот как! — удивился Федосенко.

— Да, и вижусь я там не с мелкой сошкой, а с заправилами советской разведки. На днях вернулся я из Берлина для доклада генералу Миллеру. Ну, почему бы и тебе не сорвать с них чуточку деньжат? Я помогу тебе, дам ход.

Федосенко задумался. Предложение и в самом деле было заманчивым.

— Только вот что: дай честное слово офицера, что ты никому ничего не скажешь, особенно разведке генерала Миллера. Учти, что около него двойные агенты.

— Ладно, слово даю. Согласен.

На том и порешили. Магденко устроил поездку Федосенко в Берлин. 12 апреля Федосенко встретился в немецкой столице с крупным советским агентом, Георгием Ивановичем Ивановым. Договорились о сборе сведений на верхах РОВСа. Федосенко было положено жалованье — 1500 франков в месяц или 60 долларов по тогдашнему курсу. Дали ему кличку Крот.

Перед отъездом Федосенко из Берлина Магденко посвятил его в тайны советской разведки:

— Слушай внимательно, Борис. Важное есть дело, очень важное. Большевики готовят убийство президента Думера. Уже давно обрабатывают какого-то сумасшедшего эмигранта. Ну и должен выглядеть убийца не как какой-то анархист, а как наш брат белогвардеец. Понимаешь, чем это пахнет для всех наших эмигрантов? Ведь это будет удар по эмиграции. Что-то надо сделать.

Понимая всю опасность затеянного большевиками убийства, изумленный Федосенко слушал и в первую минуту не знал, что сказать.

— Да, нужно что-то предпринять. Но что и как? Тут придется хорошенько подумать о мерах.

— Да, конечно… Но это не всё, — продолжал Магденко. — Вот что еще, Борис. Ты Скоблина хорошо знаешь? Ты ведь опять в полку?

— Скоблина? Николая Владимировича? Ну, слава Богу, конечно.

— Ну, так вот, — произнес Магденко многозначительно. — Понял? Будь осторожен! Он уже давно у них…

14 апреля Федосенко вернулся в Париж. Немедля он послал комиссару полиции Енисейского дворца анонимное письмо о готовившемся на Думера покушении. Советовал усилить охрану президента. Полиция не придала значения анонимке и мер не приняла. 6 мая президент Франции погиб от руки маньяка Горгулова.

Опасаясь новых покушений на похоронах Думера, вечером 11 мая Федосенко появился в квартире генерала Миллера. Он поведал главе РОВСа о своей связи с советской разведкой и о слышанном в Берлине. Миллер посоветовал ему, строевому офицеру, немедленно порвать связь с красными, а о возможности новых покушений донести непосредственно полиции. Генерал обещал Федосенко об этом разговоре никому не говорить.

Федосенко отправился к комиссару политической полиции Фо-Па-Биде и рассказал ему об обстоятельствах гибели Думера.

Тем временем Е. К. Миллер затребовал от Шатилова справку о Федосенко, о чем немедленно узнал Скоблин. К своему большому удивлению, 1 июня Федосенко получил от Скоблина пневматичку с вызовом для объяснений, «по делам службы». В 8 часов 30 минут вечера 2 июня в Галлиполийском собрании Скоблин наедине разговаривал с Федосенко. И говорил Скоблин так, словно Миллер посвятил его в свой разговор с Федосенко. В противоположность Миллеру, Скоблин советовал Федосенко связи с большевиками не прерывать. И засыпал его множеством вопросов, пытаясь узнать все подробности.

4 июня в кафе «Франсис» на Пляс д’Альма состоялась вторая встреча Скоблина с Федосенко. Опять подробный допрос. И ровно через шесть дней после второго свидания берлинский Иванов известил Федосенко о прекращении переписки. Подведя итоги, Федосенко подумал:

«Сначала ему, Скоблину, нужно было мое личное подтверждение, что это именно я, и никто другой, поставил генерала Миллера в известность. Об этом передается немедленно местному агенту. Тот просит Скоблина выяснить, как именно и в каких выражениях Магденко мог проболтаться мне. Надо принять меры. Попробую опередить»[76].

И Федосенко вторично посетил Фо-Па-Биде. Рассказал ему обо всем слышанном в Берлине. Выслушав его, Фо-Па-Биде сказал — 90 процентов за то, что Скоблин служит красным.

Федосенко посвятил в это дело председателя Союза первопоходников генерала Говорова. Сообщению о Скоблине Говоров не удивился. Но за связь с красными Говоров исключил Федосенко из Союза первопоходников.

13 июля Федосенко получил от Скоблина заказное письмо с вложением приказа по Корниловскому полку за № 126 от 10 июля. В приказе значился единственный параграф об исключении Федосенко из полка за связь с большевистской агентурой. Об исключении из полка Федосенко сообщил Иванову в Берлин. Но Иванов окончательно порвал связь с Федосенко, чьи повторные письма он оставил без ответа… Единственным утешением для Федосенко были 300 долларов, сорванных с Иванова.

Словно прокаженный, отвергнутый всеми, жил Федосенко в Париже. А осенью 1934 года, стремясь к восстановлению доброго имени, решил дать делу новый ход. Он составил подробный рапорт на тридцати страницах убористой машинописи с семью приложениями. Копию рапорта он вручил контрразведчику корнету К. А. Половцову. С содержанием рапорта Половцов ознакомил сотрудника газеты «Возрождение» Н. Н. Алексеева. Узнал о рапорте лейтенант А. Н. Павлов и рассказал о нем генералу Эрдели. Обеспокоенный начальник 1-го Отдела РОВСа вызвал Федосенко к себе и принял его датированный 2 февраля 1935 года рапорт. Прочитав рапорт, Эрдели поручил Половцову неофициальное расследование дел Скоблина. 6 февраля Половцов представил Эрдели свои заключения, неблагоприятные для Скоблина.

Прочитал рапорт Федосенко и Е. К. Миллер. Он был крайне возмущен и тотчас распорядился расследовать дела, но никак не Скоблина, а именно Федосенко.

Полковник военно-судебного ведомства Григорьев собрал свидетельские показания, порочившие Федосенко и обвинявшие его в связях с красными во время Гражданской войны и в присвоении казенных денег в Крыму. Разумеется, никаких новых сведений о берлинских беседах Федосенко расследование Григорьева не принесло, а Скоблина оно ни в коей мере не коснулось.

Расследование дела корнетом Половцовым Миллер приказал прекратить, а самого Половцова уволил от занимаемой должности. Строго выговаривал Миллер Эрдели и Половцову за проявленную ими инициативу. Твердо был уверен Миллер в том, что Федосенко — заведомый прохвост, а Скоблин — вне всяких подозрений.

26 января 1935 года, за подписью «Али-Баба», в «Возрождении» появилась статья Н. Н. Алексеева о полковнике X. и генерале XX. Он писал:

«Если, действительно верно, XX. виноват, то РОВСу нанесен тяжкий удар. Нет — посеяно сомнение, которое при замалчивании так же губительно отразится на дальнейших судьбах РОВСа. В этом деле должен пострадать либо обвиняемый, либо обвинитель, либо оба они. Но это не может и не должно закончиться безрезультатно».

В кругах РОВСа статья Алексеева вызвала бурю возмущения. Даже Эрдели, получивший рапорт Федосенко, письмом в редакцию «Возрождения» сообщил:

«…полковник X. ко мне не являлся, никакого прошения мне не подавал и никаких данных мне не сообщал, почему у меня и не было оснований для производства какого бы то ни было расследования… всю ответственность за провокационные инсинуации по адресу одного из старых членов РОВСа, первопоходника генерала XX., приведенные в статье „Отклики“, возлагаю на ее автора и его осведомителя, полковника X.»