Семейная Хроника. Сокровенные истории дома Романовых - Вольдемар Балязин

А в то время, когда Николай был на площади, обе императрицы ожидали его в Голубой гостиной Зимнего дворца. Александра Федоровна волновалась необычайно сильно, в то время как императрица-мать сохраняла полное спокойствие.

Все царские дети — а было их уже четверо — Александр и три его сестры: Мария, Ольга и Александра — жили в Аничковом дворце. Девочек решили оставить на месте, а за Александром поехали Кавелин и Мердер. Мальчика посадили для конспирации в обычную извозчичью карету и подвезли со стороны набережной к Зимнему дворцу, затем привели в Голубую гостиную. Увидев сына, мать обняла его, и мальчик почувствовал, как дрожат ее руки.

Через некоторое время стрельба прекратилась, и вдруг сидящие в гостиной услышали дробь барабанов. Все заулыбались, понимая, что идет император. Эту сцену семилетний цесаревич запомнил на всю жизнь.

Возвратившись во дворец, Николай увидел, что у императрицы из-за пережитых волнений начала трястись голова, и этот тик не проходил у нее до конца жизни.

Когда Николай и Александра Федоровна встретились впервые после мятежа, императрица упала на грудь мужу, и сам Николай почувствовал состояние, близкое к обмороку. Воскликнув: «Какое начало царствования!» — император пошатнулся и упал на руки одного из приближенных.

Вечером 14 декабря, когда в Зимний дворец начали привозить первых арестованных, Николай писал командующему 2-й армией графу Сакену: «Любезный граф! Что могу сказать вам? Я ваш законный государь, и Богу было угодно, чтобы я стал самым несчастливым из государей, потому что я вступил на престол ценою крова моих подданных! Великий Боже, какое положение!»

Те же самые чувства, почти в тех же словах, излил он и в письме к Константину Павловичу.

Правда, с течением времени Николай переосмыслил свое отношение к событиям 14 декабря 1825 года, по-иному оценив и собственные действия, но для этого потребовалось и много времени, и немало размышлений. О том, каким виделось ему все случившееся тогда в Петербурге, рассказал в своей книге «Россия в 1839 году» Астольф де Кюстин, передававший свою беседу с Николаем следующим образом:

«— Уже начало царствования обеспечило вам справедливые похвалы, а во время холеры (имеется в виду «Холерный бунт», произошедший в Петербурге в июне 1831 г. — В. Б.) вы поднялись еще на гораздо большую высоту. При этом втором восстании вы проявили ту же власть, но сдержанную благородной преданностью человечеству. Силы никогда не покидали вас в минуты опасности…

— Вы воскрешаете в моей памяти минуты, без сомнения лучшие в моей жизни, но казавшиеся мне тогда самыми ужасными.

— Я понимаю это, ваше величество. Чтобы покорить природу в себе и других, необходимо усилие…

— Страшное усилие, — прервал меня государь, — отчет в котором отдаешь себе лишь много позже.

— Да, но в это время чувствуешь себя вдохновленным.

— Я этого не чувствовал, я исполнял лишь свой долг. В подобных случаях никто не может знать заранее, что он скажет. Бросаешься навстречу опасности, не спрашивая себя, как из нее выйдешь».

А в тот день, вернувшись с Сенатской площади, Николай взял Сашу за руку и, одетого в гвардейскую форму, вывел во двор Зимнего дворца, где стоял верный ему гвардейский саперный батальон, шефом которого был он сам. И это запомнил Саша. Казалось бы, слезы матери, всеобщее волнение, окружавшее его в Зимнем дворце, волнение, столь необычное в сдержанной на проявление чувств царской семье, должны были заронить в его сердце ненависть к тем, кто заставил всех его близких несколько часов трепетать за жизнь отца. Однако этого не произошло… Через пять лет после тревожного дня 14 декабря, уже в 1830 году, отец как-то зашел на урок к сыну и стал слушать, как Жуковский рассказывает ему о событиях 14 декабря 1825 года. Когда рассказ был окончен, Николай спросил: «Саша, как бы ты наказал их?» И мальчик, потупив глаза, тихо ответил: «Я бы простил их». А еще через семь лет после этого Александр первым из русских цесаревичей поехал в Сибирь. Он не только с симпатией и интересом отнесся к декабристам, все еще отбывавшим наказание, но, возвратившись в Петербург, предстал перед отцом горячим их заступником, просившим простить бывших бунтовщиков и отпустить на свободу…

Встреча с де Кюстином происходила 14 лет спустя, но в тот вечер — 14 декабря 1825 года, — еще не остыв от только что полученных впечатлений, Николай был, несомненно, искренен с самыми близкими ему людьми — Константином и Сакеном. Да и как не быть искренним, ведь такое начало царствования даже из самых простых прагматических соображений действительно сильно вредило ему, а кроме того, ставило лицом к лицу с темной, таинственной и необузданной силой российских карбонариев. И потому Николай решил лично удостовериться во всем случившемся и из первых рук узнать правду, какой бы ужасной она ни была.

Как только в Зимнем появились пленные заговорщики, он сам начал допрашивать их, взяв себе в помощники начальника штаба 1-й армии генерала К. Ф. Толя, так как все офицеры Санкт-Петербургского гарнизона входили в ее состав, и генерала В. В. Левашова, четыре года назад возглавлявшего Военный суд по делу о возмущении в Семеновском полку.

Одними из первых были приведены К. Ф. Рылеев, князь Е. П. Оболенский, князь С. П. Трубецкой. Оболенский к концу дня возглавил командование всеми силами мятежников, а Трубецкой, хотя и не явился на площадь, но накануне восстания был назначен диктатором. Первых арестованных Николай допрашивал до полудня 15 декабря, а затем приказал создать Особый комитет для следствия о тайных обществах, вскоре названный Следственной комиссией, в который вошли великий князь Михаил Павлович и еще девять генералов и генерал-адъютантов Председателем же был назначен военный министр А. И. Татищев.

Тридцатого мая 1826 года следствие было закончено, и через день создан Верховный уголовный суд под председательством князя П. В. Лопухина, состоявший более чем из шестидесяти членов, представлявших Сенат, Государственный совет и Синод. Перед судом предстал 121 декабрист. Окончательное решение о мере наказания преступников принимал Николай Он смягчил первоначальный приговор Верховного суда, оставив смертную казнь пяти осужденным вместо тридцати шести приговоренных судом Остальные обвиняемые были осуждены к разным срокам заключения — вплоть до вечной каторги, а большинство разжалованы в рядовые и разосланы по отдаленным гарнизонам Из солдат, участвовавших в восстании, был создан сводный полк двухбатальонного состава, который уже в феврале 1826 года был отправлен на границу с Персией, где вскоре началась война.

Утвердившись у власти, Николай должен был подумать и о коронации. Но прежде чем она произошла, было решено довести до конца процесс над декабристами.

Тринадцатого июля 1826 года главные заговорщики — П. И. Пестель, К. Ф. Рылеев, П. Г. Каховский, М. П. Бестужев-Рюмин и С. И. Муравьев-Апостол — были повешены, а остальные остались в казематах, ожидая этапа в Сибирь.

После этого начались сборы к отъезду в Москву, и в середине августа вся императорская фамилия прибыла в Первопрестольную.

Новелла 15

Маленькие шалости коронованного сатира

Николай Павлович родился, жил и правил в стране, где каждый дворянин почитал за счастье и честь отдать жизнь за своего обожаемого монарха, — так мог ли он не отдать ему свою жену или дочь для удовлетворения его мимолетного желания?

Современник Николая, француз Галле де Кюльтюр, писал: «Царь — самодержец в своих любовных историях, как и в остальных поступках; если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества, попадает под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем; родителей, если она девушка, о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе как с изъявлением почтительнейшей признательности. Равным образом нет еще примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестья. «Неужели же царь никогда не встречает сопротивления со стороны самой жертвы его прихоти?» — спросил я даму, любезную, умную и добродетельную, которая сообщила мне эти подробности. «Никогда, — ответила она с выражением крайнего изумления. — Как это возможно?» — «Но берегитесь, ваш ответ дает мне право обратить вопрос к вам». — «Объяснение затруднит меня гораздо меньше, чем вы думаете; я поступлю как все. Сверх того, мой муж никогда не простил бы мне, если бы я ответила отказом».

Николай начал свои любовные похождения еще до того, как влюбился в свою будущую жену. Он был очень крепок, от природы влюбчив и в юности не по годам зрел.

Одним из первых шагов на пути любострастия, вернее, одним из первых бастионов в крепости Амура стал для Николая Смольнинский институт благородных девиц, по иронии судьбы созданный в монастыре. А «настоятельницей» этого монастыря была графиня Юлия Федоровна Адлерберг, которая облегчала своему сыну Владимиру Федоровичу — лучшему другу юности цесаревича Николая, бывшему на пять лет старше Николая, — и самому цесаревичу их победы над своими воспитанницами.